Так и в жизни нашей: точно под какой‑то белой дымкой скрыт Лик Спасов и где‑то в глубине глухой стены, далеко от нас, совершается Святое Таинство. Но ждут люди, откроется стена и выйдет священник из глубины, совершая Божественную Литургию, и померкшая мозаика Лика станет снова яркой, неприкровенной, и взглянут на мир полные любви очи. Ждем и мы. Въявь хотим увидеть Лик просветленный и молимся, чтобы сокровенное таинство открылось и до краев наполнило жизнь нашу. Об этом должны мы ревновать и к этому стремиться. Маленькие мы, но большая у нас идея и светлое нас осенило видение.

Будем же хранить его в своем сердце и будем им просветлять нашу жизнь. Мелкие бесы ходят около нас и хотят в тьму своей мелочности втянуть, вобрать нетленную святыню, чтобы померкло все, светившее нам, и маленьким стало бывшее в нас великим.

И так легко нам потерять все, о чем молились, чего ждали, к чему тянулись.

Да поможет нам Сам Он, от этого маленького, от этого сегодняшнего к Нему, к Его Святыне возведем наши очи и души.

«Горе имеем сердца».

«Имамы ко Господу».

Аминь.

13.2.1924

Маленький мир нашего двуединства с Ниной так богато населен друзьями. Здесь и ап. Павел, пламенный и тайно зрящий, тихий и пламенный Григорий Нисский (читаю его удивительный комментарий на Песнь Песней), и образы святых, которые приходят и уходят каждый день с церковным кругом, и образы туманного и страшного прошлого земли нашей (последние дни читаю исторические мемуары и дневники).

Да соберется душа в торжественной тишине Преждеосвященной литургии и да западет туда, на разрыхленную молитвой почву, пламенное семя четверговых Страстных свечей, да отразится радостным гулом благовест Единственной и Светозарной ночи Воскресения.

26.2.1924

Сегодня первый, день поста, прозвучали в первый раз скорбные молитвы. Мы с Ниной служим вдвоем, но служим так, как служили когда‑то в церковке, по чину. Престол, иконы, все одели трауром: черным с нашитыми крестами, и в комнате сразу стало скорбно и строго. Только утром врывается в окно солнце и лучи падают широким и теплым потоком на престол и на лицо, и на руки в час молитвы.

Уже пост и не время житейских попечений. Но сердце не может избыть свою тревогу, освободиться от мыслей и скорбей о любимых… и о далеких.

Кажется, что‑то опять сгустилась около нас атмосфера, письма почти все без исключения опаздывают и приходят запачканными, перемазанные клеем. Несколько дней назад были ночные гости. Если бы вы знали, как тягостны эти, хотя и редкие, но такие нервирующие посещения, вторжения в ночной, тихий, сокровенный покой, во все уголки жизни и быта. Но свое кажется маленьким и не стоящим внимания, когда подумаю о других, больших тревогах и скорбях. Из московских газет я знаю кое‑что, но очень мало. Мне бы хотелось иметь киевские газеты последнего месяца (марта) со всеми данными киевской жизни. Если у вас есть возможность через кого‑нибудь получающих их собрать, я был бы очень благодарен. Но посылать не надо, не списавшись. Кажется мне, что теперь так невыразимо трудно там в большом и шумном городе, где все точно относит душу от берегов жизни и томит, давит тяжелым, мертвящим склепом.