сидит хозяин, хозяйка, тут же мальчик. "Вот я вам привел плательщиков, — пояснил о. диакон. — Архиерей из Москвы и с ним вот его родственница". Зачесал затылок хозяин — Афанасий Семенович. "Ссыльный, говоришь?" — и принялся объяснять что-то по-зырянски, горячо и быстро. Вскоре выяснилось, что он тоже не соглашался, боялся: ссыльные — вредные люди, нечестные, да и деньги-то теперь ничего не стоят, дешевеют, а купить здесь нечего. "Если будут платить хлебом — другое дело".Это последнее место, на которое рассчитывал о. диакон, больше идти некуда. Дом очень чистый. Место тоже хорошее — близко лес, дома друг от друга далеко. Только проходить через половину хозяев, но зато две комнаты: одна большая для владыки в 6 окон, и одна для нас, проходная, маленькая с итальянским окном. "Это только летом, — пояснил хозяин, — а в этой половине нет печки, там жить будет нельзя". "Да как-нибудь устроимся, печь сложим", — заметили мы. "Нет, и печь тут не поможет, подпол холодный", — заметил хозяин. Узнав, что невдалеке пустили священников Евдокия с мужем, Афанасий Семенович стал более покладистым: "А у Василия были? — спросил он. — Сходите к Василию". "Да мы никуда больше не пойдем, мы уж весь день исходили, и больше всего нам у вас нравится", — ответили мы. "У Василия сын — коммунист", — сказал о. диакон.

Так мы и сговорились платить хлебом, один или два пуда в месяц — не помню. "А где вы хлеба возьмете? На ваши деньги здесь хлеба не достать. Хлеба здесь маловато родится". "Бог поможет, — решили мы, — а переходить надо". Радостно побежали мы за владыкой, хозяин дал лошадь для вещей. Через два часа мы с владыкой были на новом месте. Зырян набилось в избу множество, а особенно — детишек. В этом заброшенном, пустынным месте это было настоящим событием. Все разглядывали нас.

Пройдя в переднюю комнату, владыка достал образ Казанской Божией Матери и отслужил молебен. Он чувствовал, что прибыл на место своего "спасительного изгнания", — как он сам нарек свое там пребывание. Устроился и уголок для Божественной литургии налево от входа.

На первый месяц, продолжает записки спутница владыки, — у нас хватило денег и хое-каких продуктов, дальше пришлось менять, что было. Но к этому времени и дмитровцы узнали, что владыка доехал: стали снаряжать к нему свою посланницу Таню. Прибыли мы в Визингу 27 мая 1923 г., а к 1 сентября уже приехала к нам и Таня. Торжеству не было конца. Родная связь с дорогими, горячо любимыми чадами, с родною паствою окрыляла владыку, возрадовала и отцов, утешила и нас. Всем была радость: владыке — письма от чад, батюшке о. Ивану

— от семьи, нам — от матушек, Клавдюше — от м. Сергии, мне — от м. Фамари. Владыка писал матушке, что Нюру я оставлю при себе, она мне поможет читать и петь.

Жизнь протекала мирно. Утром —- Божественная литургия. Приходил чудовский о. Филарет. Пели мы с ним вдвоем. Праздники отмечались соборным служением, — служили вместе с владыкой и батюшки.

Днем владыка ходил на молитву в ближний прекрасный лес. Вековые хвойные деревья, внизу ковер из брусничника и мха всех цветов — серый, светло-зеленый, темно—зеленый, темно-красный, ярко—красный. Сушняк хрустит под ногами, а рядом дорога к шоссе. Недалеко и уединенно. Пройдет лишь скотинка и редко—редко кто — за ягодами и грибами. Здесь была у владыки и пустынька — круглый холмик вроде кафедры. Мы даже выложили на нем из белых камушков бордюр с надписью по-гречески: "исполла эти деспота". Рядом корень дерева, раздвоенный, как сидение. А все кругом залито солнцем и птички, птички немолчно поют. Невольно прикладывается рука к сердцу, невольно возводится взор к Всевидящему Богу на небеса, невольно склоняются колена на молитву и благодарение Господу. Владыка здесь обрел свой покой. Его страдальческий и подвижнический путь венчался здесь подвигами молитвы и любви к Богу.