На исповедь к старцам являлись не одни миряне, но и клирики — по крайней мере, известно это о мирских пресвитерах. Отсюда можно заключить, что не антагонизм разных церковных классов (мирян и клира) создал такое явление, что многие верующие, обходя своих законных пастырей, добровольно исповедовались монахам и каждый для себя выбирал из них пастыря, не недостаток интимных отношений и близости между пастырями и паствой в Древней Церкви[646]. Нет, из того обстоятельства, что сами же клирики не находили достаточных средств и удобства принести покаяние в церкви своему начальнику — епископу или своим братьям — священникам, следует, что в официальной Церкви, если можно так сказать, не хватало тайной исповеди и покаяния, что покаянная дисциплина в Церкви организована была несравненно хуже, чем в монастырях. Ь подтверждение этого можно отметить и то соображение: мы знаем примеры исповеди мирян и клириков пред монахами, считаем это бытовым церковным явлением, но нам не известно ни одного обратного случая — исповеди и покаяния монаха пред белым священником или пред епископом.

Но такие факты, наверное, имели бы место, если бы церковная покаянная дисциплина стояла на одном уровне с монастырской.

Это последнее соображение обязывает нас несколько подробнее остановиться на покаянной дисциплине Древней Церкви (преимущественно Восточной) до конца периода Вселенских Соборов, в частности на органе сакраментальной исповеди и покаяния, на совершителе этого таинства. Нужда в нашем обсуждении этих взаимно связанных вопросов является и с другой стороны. Мы ищем происхождение духовничества в монашеской среде, выводим его из института старчества. Но совершенно естественно возражение, что ведь исповедь не только публичная, но и тайная (по крайней мере, частная) издавна существовала в Церкви. Должен был существовать там и какой‑нибудь орган для исповеди второго вида, и почему же нельзя думать, что именно этот орган частной церковной исповеди, а вовсе не монастырский институт старчества и лег в основу позднейшего духовничества. Ведь история «духовного отца» в Восточной Церкви начинается лишь с IV в., когда институт церковного покаяния успел уже пройти значительную степень развития и его орган успел вполне сложиться. И действительно, высказывается очень часто, даже, можно сказать, господствует взгляд, что институт покаянного пресвитера, продержавшийся в Константинопольской Церкви около полутора столетий (с сер. III до кон. IV в.), есть первоначальная форма духовничества на Востоке, почему обычно покаянного пресвитера и называют прямо пресвитером- духовником.

Следует поэтому подробно рассмотреть историю органа церковного покаяния х древнейших времен — со времени его происхождения, а для этого по необходимости хотя бы в общих чертах придется обозреть сложную историю всей покаянной дисциплины в Церкви, преимущественно Восточной[647].

Первые христиане (приблизительно до 150 г.)[648]составляли общество святых — по крайней мере, они называли себя СВЯТЫМИ: ОНИ — «святые» (2 Кор. 1:1; Еф. 1:1; Φ л п. 1:1; 6:22 и мн. др.), «народ СВЯТЫЙ» (1 Петр. 2:9), «При- званные святые» (Рим. 1:7; 1 Кор. 1:2), «братия святые» (Евр. 3:1). Святость каждого верующего во Христа была идеалом, в значительной степени осуществлявшимся и в жизни. В маленьких первохристианских общинах, живших замкнутой жизнью, легко было братиям взаимно наблюдать друг за другом. Религиозный жар исповедников Распятого не охладевал, потому что поддерживался ежедневными упражнениями в подвигах благочестия и участием в евхаристии, и естественно, что тяжкий грех с трудом проникал в общество святых. Святость была свойством христиан, отличавшим их от языческого мира. Идеалом древнейшей Церкви было сохранить неоскверненной чистоту крещения, христианин должен жить без греха, и впасть в грех после крещения казалось виной непростительной[649]. Но человек, конечно, не может быть безгрешным. Грешили и первые христиане, и иногда грешили тяжко. Не говоря о частных примерах, которые общеизвестны, приведем более общее показание Ерма: «Дети твои, Ерм, отступили от Господа, хулили Его и в великом нечестии предали своих родителей; и прослыли они предателями родителей: предавши их, они не исправились, но присоединили к грехам своим распутство и скверны нечестия и таким образом исполнили меру неправд своих»[650]. Так среди «святых» возникала необходимость в покаянии.

Вопрос о происхождении покаянной дисциплины в Церкви темный и спорный. Бесспорный факт, что в начале III в. Церковь окончательно отлучала, не принимала даже перед смертью за следующие грехи: идолопоклонство, блуд и прелюбодеяние, убийство. Но откуда возник и когда утвердился в Церкви этот порядок? Первобытный ли он? Одни исследователи (Гарнак) говорят, что порядок этот — изначальный, возник, вероятно, среди первохристиан из иудеев, а от них распространился и в Церкви из язычников[651]. Он вполне соответствовал воззрению на Церковь как на общество святых. Правда, есть известия, свидетельствующие, что в первое время в Церкви давалось прощение по всем грехам, не исключая и тяжких. К покаянию призывали верующих носители Духа — пророки вроде Ерма, каждый раз по особому внушению свыше. А в течение второй половины II в. распространилась и утвердилась в Церкви мысль об одном покаянии после крещения. О нем ясно говорит Ерм, а Тертулли- ан дает знать, что это твердо установленное церковное учреждение, которое он называет «вторым покаянием»[652]. Однако правило относительно исключения отрекшихся от веры, блудников, прелюбодеев и убийц существовало прочно.

Другие современные ученые представляют происхождение покаянной дисциплины совершенно в ином виде[653]. Идеалом первобытной Церкви была святость каждого частного члена. Но действительность жестоко противоречила такому идеалу, и следствием этого было возникновение в Церкви строгого, ригористического направления — энкратитов (έγκρατής^ - воздержный), которые проповедовали суровый аскетизм и отвергали принятие грешников. «Пастырь» борется с этим крайним направлением и проповедует широкую терпимость относительно согрешивших «святых». «Покаяние одно», — говорит Ерм. Но это не означает положения юридического, дисциплинарного. Не повторять тяжкого греха, каяться до конца жизни — это были условия, под которыми давалось прощение: отсюда и речь об одном покаянии. В первобытной Церкви принимали и отрекшихся от веры, и убийц, и прелюбодеев (однако данные в пользу этого не представляются нам убедительными[654]). И не ранее середины II в. утвердился в Церкви под влиянием энкратизма обычай, вовсе отлучать от Церкви упомянутых грешников.

В начале III в. картина покаянной дисциплины довольно ясна. Существует классификация грехов со стороны их сравнительной тяжести. Они делились на три класса. Грехи мелкие, повседневные, которые прощались без исповеди и формального покаяния. Грехи средние, или легкие (сравнительно с тяжкими), к которым относятся более серьезные из прегрешений повседневных, более легкие формы грехов тяжких. Наконец, тяжкие грехи, не вошедшие в число трех канонических. Тяжкие (канонические) грехи: отречение от веры, блуд и прелюбодеяние, убийство. Христианин, согрешивший средним грехом (по крайней мере, по Тертулли- ану и Киприану) явным или тайным образом, должен был публично исповедоваться, понести наложенное церковной властью покаяние, чтобы быть воссоединенным с Церковью[655]. Круг покаянных подвигов назывался έξομολόγησι^. Грешник сокрушался и смирялся, предавался усиленному посту и денно–нйщной молитве, проливал слезы и преклонял колени пред пресвитерами, также близкими Богу (caris Dei — мучениками и другими носителями Духа), и вдовами, просил бра- тий. О сроке покаяния в две–семь недель, вероятно, за такие средние грехи свидетельствуют Didascalia и Апостольские Постановления[656]. Грехи тяжкие влекли за собой полное исключение из Церкви, из общества святых. Это нисколько не значит, что такие грешники теряли всякую надежду спасения, почитались наравне с язычниками и, изгнанные из ограды Церкви, тонули в море язычества. Нет. Они также приносили публичную исповедь и несли покаяние. Тертуллиан описывает прелюбодея у врат церковных, исторгающего слезы сострадания у братий, а также убийцу и падшего. Ириней Лионский передает о публичной исповеди женщин, увлеченных еретиками в плотские наслаждения, об усердном исполнении некоторыми из них публичного покаяния, которое в слезах и плаче они проводили до конца дней своих, о стыде и колебании других[657]. Но покаяние тяжких грешников в перво- христианской Церкви не сопровождалось воссоединением их — их подвиги имели целью только умилостивление Бога. Церковь за них предстательствовала в своих молитвах; несомненно, она имела на этих кающихся свое воспитательное влияние, но не примиряла их с собой, чтобы оставаться обществом святых[658].

Делом покаяния тяжких грешников и воссоединения с Церковью средних заведовал епископ. Первые по времени свидетельства об этом принадлежат Тер- туллиану и римскому епископу Каллисту, на Востоке — Оригену. Они впервые говорят о епископском праве вязать и решить, о власти ключей[659]. Грехи, как сказано, делились на три разряда, но легко было различить только крайние проявления греховности — легкие прегрешения от смертных грехов. Гораздо труднее было квалифицировать грехи средние, которыми являлись повседневные грехи в более тяжкой степени и тяжкие — в более слабой, — средние грехи, область которых была неопределенна. Это и делал прежде всего епископ, заместитель церкви; затем своей властью он прощал средние грехи после перенесения кающимся публичного покаяния; наконец, присоединял его к Церкви, что выражалось возложением руки (или рук). В каждом частном случае епископ определял вид и срок покаянных подвигов. Для грешников тяжких устанавливал вид покаяния, чтобы держать их под воспитывающим влиянием Церкви.

Безусловно строгое отношение Церкви к тяжким грешникам начало ослабевать в III в. Нравы христиан падали по мере расширения Церкви, и последняя постепенно стала превращаться из общества святых в учреждение воспитательное, которое ставило святость своих членов только идеалом и целью. Ослабление началось от грехов плоти. Епископ римский Каллист (218- 228)[660] издал снисходительный эдикт, которым блудники и прелюбодеи возвращались в Церковь после перенесения покаяния[661]. Из цепи трех смертных, непростительных грехов эдиктом папы вынуто было среднее кольцо. И Тертуллиан, полемизируя с Калли- стом (трактат De pudicitia), справедливо с точки зрения первобытной Церкви указывал на то, что было бы последовательнее уже допускать покаяние и совершивших два остальных канонических греха или же считать все их непростительными. Олицетворяя эти грехи, Тертуллиан заставляет их говорить: «Или прелюбодеяние совершенно лишено благ покаяния, или прощение можем получить мы все трое. Или мы удержим прелюбодеяние, или последуем за ним» (гл. 5). Разумеется, такая аргументация имела значение для римского епископа лишь в том случае; если он считал непростительными два остальных греха, если в отношении их он продолжал оставаться на суровой точке зрения, на которой стояла Церковь первой половины III в. Распоряжение Каллиста вызвало в Риме раскол Ипполита. Далеко не сразу привилось оно на Западе, может быть даже в самой Римской Церкви[662].

Допуская в Церковь блудников и прелюбодеев, хотя и покаявшихся, римский епископ должен был несколько отступить от первобытного учения о Церкви как обществе святых. И действительно, он уже сравнивает ее с полем, на котором растут и пшеница и плевелы, с ковчегом Ноевым, в который вошли как чистые, так и нечистые животные[663].

Вслед за грехами плоти ослаблена была дисциплина относительно греха идолослужения — допущено принятие в Церковь падших[664]. Идолослужение было самым тяжким грехом по воззрениям Древней Церкви, но совершенно понятно, почему этот грех стал считаться более извинительным, чем грехи плоти: отречение от веры было для христиан грехом вынужденным, тогда как блуд и прелюбодеяние — грехами свободными[665]. Ослабление произошло в гонение Декия (249–251), когда явилось очень много падших. Известны споры, вызванные вопросом о падших в Карфагенской Церкви. Пять пресвитеров отделились от святого епископа Киприана вместе с некоторыми исповедниками, охотно дававшими мир падшим, и стали принимать всех их без покаяния (без исповеди, покаянных подвигов и возложения руки епископа). Это раскол Фелицисси- ма, не имевший большого значения. Киприан ослабил первоначальную строгость дисциплины, разрешив принимать падших лишь при смерти. Потом на соборе 251 г. Карфагенская Церковь постановила: принимать после раскаяния наименее виновных, за деньги получивших записки (libelli) от судей, которые удостоверяли их непринадлежность к христианству (т. н. libellatici), принимать также имевших намерение принести жертву идолам в случае невыносимых мук, но не успевших привести свое намерение в исполнение (после исповеди перед священником, т. е. епископом)[666]. Что же касается более тяжких падений — христиан, принесших жертву (sacrificati), или курение (thurificati), — то было постановлено принимать их лишь в опасности смерти. Только тех из падших, которые не обнаружат раскаяния в своем грехе и лишь в болезни и опасности станут просить о принятии в Церковь, св. Киприан решил не принимать. Падшие клирики должны были лишаться сана. Однако через год, на Карфагенском соборе 253 г., было постановлено принять всех падших ввиду надвигавшегося гонения (императора Галла)[667].

В Римской Церкви папа Корнилий (251–252) на большом соборе дал всем падшим (и не только перед смертью) средство спасения через покаяниие[668]. В Александрийской Церкви воссоединяли тогда падших, по- видимому, на смертном одре[669]. Постановление папы Корнилия вызвало широко распространенную и долго продолжающуюся схизму — раскол новациан. Нова- циан опирался на существующую древнецерковную практику, и этим объясняется распространенность и продолжительность новацианской схизмы как на Западе, так и на Востоке. И следы этой древней практики, исключающей окончательно из церковной среды христиан отрекшихся от веры, встречаются все время, пока были гонения[670].

Спор о принятии падших между новацианами и представителями Великой Церкви имел громадное значение для выяснения учения ρ Церкви.