Ближе к церковным воззрениям стоит Ориген. В вопросе о принятии тяжких грешников в Церковь он колеблется. В раннейших писаниях своих Ориген говорит о превышении власти теми священниками, т. е. епископами, которые присвояют себе полномочие разрешать их. «Я не знаю, — пишет он, — каким образом некоторые, присвояя самим себе нечто превышающее священническое достоинство (τά ύπέρ τήν \ερατικήν άξίαν), быть может даже не изучивши священнической науки, хвастаются, что они могут отпустить и идолослужение, простить прелюбодеяние и блуд, как будто по их молитве за отважившихся на эти грехи разрешается и смертный грех. Они не читают того, что есть грех к смерти: не о том говорю, чтобы он молился» (1 Ин. 5:1б)[703]. Позднее Ориген признал господствующую в Церкви практику по восстановлению умерших грехом христиан в прежнем достоинстве[704]. Однако для него было очевидно, что примиряющий грешника с Церковью несет тяжкую ответственность и что разрешение должно быть в тоже время пробуждением грешника к новой жизни, исцелением от ран греха. Этим определялись качества лица, которое владеет правом вязать и решить. Прежде всего носитель этого права — «духовный». «Тот, кто получил дуновение (έμπνευσ&ε\^ от Иисуса, как апостолы, о ком узнать, что он получил Духа Святого, можно по плодам, а что сделался духовным, [можно узнать] из того, что он в каждом из действий, долженствующих совершаться по слову (κατά λόγον), руководится Духом Святым по образу Сына Божия, — такой человек отпускает такие грехи, которые бы отпустил Бог, и удерживает неисцелимые грехи (άφίησιν ά έάν dcpij ό ©80c, και κρατεί τά άνίατα των άμαρτημάτων). Он служитель. Как пророки [служили] Богу тем, что говорили не свое собственное, но по Божественной воле, так и он [служит] единому, имеющему власть оставлять грехи Богу»[705]. Уже само суждение носителя власти ключей о том, излечим ли грех и насколько он труден, может быть правильно только в том случае, если оно открыто Духом. Но обладание Духом еще более необходимо для того, чтобы совершенно исцелить грешника. Облагодатствованные подобно апостолам, они безошибочно по суду Божию должны поступать с падшими: «Апостолы и уподобившиеся апостолам, будучи священниками по Великому Архиерею, получивши науку Божия врачевания, знают, научаемые Духом, относительно каких грехов следует приносить жертвы и когда и как, и знают, относительно каких не должно этого делать»[706]. Второе качество лица, обладающего властью ключей, есть достоинство его личного поведения, чтобы он не побеждался вратами ада, обнаруживал плоды духовные, уподоблялся апостолам[707]. Таких качеств требовал Ориген от носителя права вязать и решить. К. Голль выводит из приведенных текстов, что, по Оригену, к осуществлению власти вязать и решить люди призываются единственно своей личной способностью, духовным даром (харизмой), но, строго говоря, этого вывода не следует отсюда. Духовные дарования и апостольская жизнь необходимы лицу вяжущему и решающему, но достаточно ли их одних для обладания этой богодаро- ванной властью, об этом Ориген не говорит прямо.

Ориген упоминает о власти ключей как о принадлежности достойных епископов, хотя нигде и не говорит об исключительной связи ее именно с этой иерархической степенью. Суд достойного «непоколебим, как суд самого Бога, в нем судящего, дабы, судя в Нем (т. е. в Боге. — С. С.), он не был побежден вратами ада. Когда же судит неправедно и не по слову Божию связывает на земле, а также и не по воле Божией разрешает на земле, то побуждается вратами ада. Но, кого не побеждают врата ада, тот судит праведно. Поэтому он имеет ключи Царства Небесного… Если же занимающие место епископское пользуются этим изречением, как Петр, и, приняв от Спасителя ключи Царства Небесного, учат, что связанное ими, т. е. осужденное связано и на небесах, то нужно признать, что они здраво утверждают, если имеют то самое, ради чего и Петру сказано: Ты ecu Петр, и если они таковы, что на них устрояется Христом Церковь, и к ним основательно могло бы это относиться. Но врата адовы не должны одолевать того, кто хочет вязать и решить. Если же он связан узами собственных грехов, то напрасно он связывает и разрешает»[708].

Итак, чистота веры и жизни епископа — необходимое условие, чтобы власть ключей, которой обладает он по должности, была действительной в его руках. В других местах своих творений Ориген яснее излагает эти черты нравственного облика, которыми должен обладать «священник», поедающий грехи народа. Черты эти — совершенная вера, любовь от чистого сердца и благой совести[709].

Допустив обратное принятие тяжких грешников и создав совершителя Таинства покаяния, Церковь допускала сначала одно только покаяние — другими словами, дозволила тяжко грешить верующим всего один раз[710]. Папа Сириций (384–398) дозволяет приобщение перед смертью вторично падшим. Но это было новостью. Когда же ослабление пошло дальше и начало практиковаться многократное воссоединение с Церковью после каждого нового тяжкого падения, встречается протест против такого послабления. То- ледский собор 589 г. признал эту практику прямо антиканоничной[711]. Приблизительно те же явления можно наблюдать и на Востоке. Свт. Иоанн Златоуст, современник Сириция, обвинялся на соборе «при дубе» (403) между прочим в том, что он говорил в своих проповедях: «Если ты согрешишь снова, снова кайся и, сколько бы раз ни согрешил, иди ко мне, и я тебя исцелю»[712]. Враги Златоуста, очевидно, стояли (или делали вид, что стоят) на точке зрения более строгой и древней — не допускали многократного покаяния.

Первоначальное ослабление покаянной дисциплины, как мы знаем, состояло в том, что кающийся грешник после публичной исповеди исключался из Церкви и воссоединялся с ней лишь на смертном одре: всю свою жизнь после падения он был обязан проводить в покаянных подвигах. Дальнейшее ослабление сводилось к тому, что начали ограничивать время покаяния известным сроком — в зависимости от размера греха и поведения кающегося. В Церкви образуется класс кающихся, обязанных проводить особенно строгий образ жизни[713]. Возникает и регламентация публичного покаяния.

В науке долго господствовал взгляд, что публичное покаяние во всей Древней Церкви выражалось в форме четырех (или трех) степеней, что покаянные степени — институт общецерковный. В настоящее время такой взгляд уступил место иному, по которому степени публичного покаяния представляются явлением местным и довольно мало распространенным. Покаянные степени неизвестны в Римской Церкви[714]. Их следов нет в государстве Франков. Правда, их устанавливает I Вселенский Собор. Но Никейский Собор был греческий, члены его — греки (западные участвовали только через послов), и при изложении канонов в основу было положено то, что свойственно Востоку. Наконец, ни- кейские каноны имели значение только для Востока. В свое время употребление их ограничивалось царством Ликиния, т. е. восточными провинциями империи, хотя возможно, что благодаря Никейскому Собору область распространения системы публичных степеней потом увеличилась. Подмечено, что все отцы и соборы, говорящие о покаянных степенях, — из Малой Азии, и отсюда делается заключение, что институт покаянных степеней ограничивался малоазийски- ми церквами, главным образом Каппадокией[715].

Вообще следует сказать, что однообразного порядка покаяния по всей христианской Церкви в древности не было, что изучение древней покаянной дисциплины в каждой местной Церкви отдельно показывает значительное разнообразие ее там и здесь и придает новый интерес изучению этого давно изучаемого вопроса. На Востоке подмечены два главных типа публичной покаянной дисциплины. Более простая — дисциплина, описанная в книге II Апостольских Постановлений[716], и более сложная — дисциплина публичных степеней.

Апостольские Постановления описывают первый вид публичного покаяния, менее строгий и чуждый регламентации. Единственным держателем власти ключей, по Постановлениям, является епископ (гл. 11, 18, 20), в руках которого сосредоточивается все дело покаяния. О праве пресвитера вязать и решить нет речи, и диаконы являются здесь только как органы епископа. Епископ принимает покаяние как в больших, так и в малых грехах, и добровольное покаяние, и вынужденное по доносу диаконов или верующих друг на друга (гл. 44, 47–48). Задача деятельности епископа в сфере покаяния — двойная: суд над грешником и исправление его (гл. 13). Епископ присуждает грешников к извержению, но удаляет их на малое время: от двух до семи недель — и налагает малую меру наказания (гл. 16)[717]. Окончивших срок покаяния он принимает посредством возложения руки (гл. 18). Апостольские Постановления предоставляют епископу большую свободу в деле примирения кающегося с Церковью. Они намечают только основные линии покаянной дисциплины, указывают одну степень кающихся — именно слушающих (гл. 59). Кающйеся, по Постановлениям (кн. VIII, гл. 6), были удаляемы из храма после слушания Олова Божия и молитвы о них, перед началом литургии верных. Затем они находились вне общения с верующими в молитвах и только получали возможность выполнить условие, от которого зависело принятие его в Церковь, — улучшение жизни. Древний принцип, что Церковь есть общество святых, выдерживался до некоторой степени при дисциплине Апостольских Постановлений. В лоно Церкви грешник возвращался уже исправившимся, очищенным[718].

Имела ли дисциплина Постановлений практическое значение? На этот вопрос отвечают утвердительно. Прежде всего Правила Апостольские, которые, несомненно, имели такое значение, стоят на той же точке зрения: отсутствие степеней, полная власть и усмотрение епископа, отсутствие сроков покаяния согрешившим (за исключением 24–го правила) - эти сроки определяются поведением кающегося. Предполагают, что описанная система Апостольских Постановлений и Правил практиковалась в Антиохийской и Лаодикийской Церквах, может быть, в Иерусалимской и Александрийской. Таким образом, наиболее простая форма покаянной дисциплины господствовала в большей части Восточных Церквей.

Система покаянных степеней представляет дальнейшее развитие дисциплины Апостольских Постановлений. Их задача — усилить тот успех, который грешник мог оказать при прохождении покаяния, регулировав восстановление исключенного грешника по отдельным ступеням, развить в нем смирение. Система степеней более строгая, чем дисциплина Постановлений, и время покаяния здесь значительно увеличено — покаянные сроки считаются годами, в иных случаях — десятками лет. Система степеней имела то бесспорное преимущество перед дисциплиной Апостольских Постановлений, что ставила препятствие к слабому осуждению греха, лишала епископа права подвергать наказанию падших по произволу, давала возможность подвергать планомерной дисциплине более легкие грехи. Но системе покаянных степеней присущ был тот крупный недостаток, что она вводила внешнюю оценку тяжести греха, оставляя без наказания греховные намерения (см. 4–е правило Нео- кесарийского собора).

Четыре покаянные степени: плачущие, слушающие, припадающие и купносшоящие — явились не сразу. Первое упоминание о них относится к середине III в. в канонах Григория Неокесарийского (265–270). Он знает две степени (слушающих и припадающих) или три (еще купностоящих)[719]. Низшая степень кающихся — плачущие — явилась, как предполагают, после Никей- ского Собора, около середины IV в. Первое свидетельство о ней содержится в канонах св. Василия Великого[720]. Долго ли практиковалось на Востоке публичное покаяние в форме степеней, вопрос далеко не выясненный[721]. Торжество Церкви, которое сильно понизило нравы христиан, вероятно, содействовало тому, что суровая дисциплина покаянных степеней рано и постепенно начала падать. Но дисциплина Апостольских Постановлений с удалением кающихся от литургии верных просуществовала очень долго — она известна и в древней Русской Церкви[722]. Для священников и клириков в Древней Церкви полагалась особая дисциплина. Согрешивший тяжким грехом клирик низводился со своей степени, но не лишался приобщения Святых Тайн (св. Василий Великий, пр. 32, 51).

Мы видели, что покаянная дисциплина первых трех веков носила открытый, публичный характер. Соответственно этому и испбведь — начальный момент и исходный пункт всех покаянных действий — была всенародной, произносилась в храме перед собранием христианской общины. О публичной именно исповеди говорят церковные писатели Π и Ш вв. Она существовала в IV в., но в VI в., как предполагают, ее уже не было в Церкви[723]. Предметом публичной исповеди, как говорилось, были грехи тяжкие и средние, явные — обязательно, тайные же, по–видимому, добровольно[724].

Она была добровольная или вынужденная. Публичная исповедь приносилась и такими грешниками, ό грехе которых сделан был донос другими верующими. Поэтому ей присущ был тогда отчасти характер судебный. Важная особенность публичной исповеди заключалась еще в том, что с ней не соединялся момент сакраментальный — решения, он отдалялся на конец покаянного процесса и выражался в форме епископского руковозложения.

Вопрос о происхождении тайной исповеди в Церкви чрезвычайно трудный и запутанный в ученой литературе. И в этом (как, впрочем, и в других вопросах покаянной дисциплины) в значительной степени виноваты исповедные верования разных исследователей, наперед подсказывающие им то или иное решение вопроса. Католические писатели признают, что с древнейшего времени наряду с публичной исповедью, совершаемой перед церковным собранием, существовала исповедь полуоткрытая — перед епископом и пресвите- риумом и тайная — перед одним или несколькими священниками. Протестантские ученые доказывают, что в течение первых трех веков тайной исповеди не было и что Во все продолжение периода Вселенских Соборов она не была прочно установленным и всеобщеобя- зательным церковным институтом. Наши исследователи склоняются то на ту, то на другую сторону. Есть ученые, которые утверждают, что тайная исповедь существовала в Церкви уже в век апостольский[725]. Но если иметь в виду, что и тайные грехи в III в. предписывалось исповедовать публично, что незначительные грехи прощались непосредственно Богом, то что оставалось на долю тайной исповеди? Поэтому, признавая обычай взаимной исповеди христиан изначальным, трудно доказать существование в Церкви первых двух с половиной столетий частной (или тайной) исповеди в качестве установленного учреждения, церковного института[726]. В середине III в. на Востоке был сделан опыт ввести такую исповедь. Органом ее служил покаянный пресвитер; предметом ее были те же самые грехи, которые принято было исповедовать публично, — грехи тяжкие и средние, тайные и явные. Здесь надо видеть новое ослабление покаянной дисциплины. Введение должности покаянного пресвитера, о котором еще нам придется говорить подробно, важно в двух отношениях: во–первых, оно вводит частную исповедь в цепь покаянных актов официально–церковного характера (хотя разрешение грехов не следовало непосредственно за этой исповедью); во–вторых, оно впервые на Востоке приставляет к делу церковного покаяния, которым ранее заведовал только епископ, пресвитера в качестве заместителя епископа. В Константинополе должность покаянного пресвитера была уничтожена в конце IV в. при патр. Нектарии. Но распоряжение этого патриарха не отменило для всей Восточной Церкви два установления: официально–церковный характер тайной исповеди и участие пресвитеров в совершении церковного покаяния. Вместе с постепенным ослаблением нравов в Церкви и сопровождавшим его падением публичной покаянной дисциплины частная исповедь должна была бы развиваться[727].