Но о том, как страшен грех осуждения, поскольку он есть нарушение закона любви открывается в одном рассказе Патерика: «В некотором общежитии были два брата высокой жизни, удостоившиеся видеть каждый друг над другом благодать Божию. Случилось, что один из них вышел однажды в субботу из монастыря и увидел человека, которые ел рано. Он сказала ему: в этот час ты уже ешь! В следующий день отправлялась по обычаю Божественная Литургия. Другой брат взглянул на этого брата, и увидел, что данная ему благодать отступила от него, и опечалился. Когда они пришли в келию, первый брат сказал второму: отчего я не видел над тобой благодати, как прежде? Что сделал ты? — второй отвечал: не знаю за собой никакого греха, ни в деле, ни в помышлении. На это первый: не произнес ли ты какого небогоугодного слова? Второй, припомнив случившееся в субботу, сказала: да! Вчера я увидел кого–то, употреблявшего пищу рано, и сказала: с этого часу ты уже ешь в субботу. В этом грех мой. Но потрудись со мной две недели, и будем просить Бога, чтобы Он простил меня. Они сделали так. И по прошествии двух недель увидел первый брат благодать Божию, возвратившуюся на брата своего. Они были утешены Богом, единым благим, и вознесли Ему благодарение» (От. — 621).

«Всякое доброе слово о ближнем и радость о нем суть в тебе плод и действие Святого Духа, как напротив всякое о нем худое слово и презрительное его осуждение происходят от твоего злонравия и диавольского тебе внушения» (преп. Никодим. Святогорец Н–186). «Приучи мало помалу сердце твое говорить о каждом брате: поистине он лучше меня. Таким образом мало помалу приучишься себя считать грешнейшим всех человеков. Тогда Святой Дух, вселившись в тебя, начнет жить с тобою. Если же укоришь человека, то отойдет от тебя благодать Божия и дастся тебе дух в осквернение плоти, ожесточится сердце твое, удалится умиление, и ни одному из духовных благ не будет места в тебе» (От. 346).

«Пришли некоторые старцы к авве Пимену (Великому) и сказали ему: «если мы увидим брата, дремлющим в церкви, то велишь ли возбудить его, чтобы он не дремал? Он сказал им: что касается до меня, то я, — если увижу брата моего дремлющим, — положу голову его на колени мои и успокою его» (От. 306).

Неосуждение ближнего, основанное на любви и смирении, есть путь к непрестанной молитве.

«Очень верное средство, — говорит еп. Игнатий Брянчанинов, — к сохранению сердечного мира и безмолвия и неразлучной с ними умной молитвы преподает святой Апостол: Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов (Гал. VI, 2). Люди наиболее устремляются в противное этому состояние: они ищут от ближних неупустительства и совершенств в добродетели, несвойственных и невозможных человеку, притом, имея о добродетели самое недостаточное, даже превратное понятие. Такое безрассудное стремление не допускает сердцу погрузиться в самовоззрение и истинное смирение, из которых истекают умная молитва и сердечное безмолвие; такое безрассудное стремление содержит сердце в непрестанном возмущении и приносит уму множество чуждых смысла помыслов и мечтаний» (От. 296).

«Ум, движимый любовью к ближнему, — говорит авва Фалласий, — непрестанно доброе о нем помышляет» (1 Кор. XIII, 5)(ДIII — 331).

«Святому Петру Апостолу показал Бог, что не должно ни одного человека почитать скверным, или нечистым. Поелику освятилось сердце его, что свят стал перед ним всякий человек. А у кого сердце в страстях, пред тем никто не свят, но по страстям, кои в сердце его, думает он, что и всякий человек таков же» (преп. авва Исаия ДI — 332).

«Отнюдь никого и ни в чем не обвиняй, но во всем старайся угодить ближнему. И ни о ком не помышляй зла; ибо чрез это сам делаешься злым, так как всякое злое помышляет злой, а доброе добрый. Когда приходит к тебе мысль: «они про меня говорят», — знай, что это враг нашептывает тебе. Не имей никогда таких подозрений. Терпи же все, радуясь и веселясь, ибо велика награда за терпение» (преп. Варсонофий Великий ДII — 571).

Но «помышлять доброе» о человеке, конечно, не означало для Отцов не видеть в нем уродства греха. Это означало только, чтобы, видя это уродство, прозревать за ним божественную первооснову человека. Это не наивность, а дерзновение.

«Тот любит всех человеков, кто не любит ничего человеческого» (св. Максим Исповедник), т. е. ту маску греховности, которая закрыла образ Божий. «Любящий Бога, — говорит он же, — не может не любить и всякого человека, хотя не благоволит к страстям тех, кои еще не очистились. Почему, когда видит их обращение и справление, радуется радостью безмерною и неизреченною» (ДIII — 180, 219).

На просьбу своих учеников молиться о них, Варсонофий Великий так ответил: «Я и прежде прошения вашего, ради горящей во мне, подобно сильнейшему огненному пламени, любви Христа, не престаю в горении и теплоте Духа, день и ночь молиться Богу, чтобы Он соделал вас Богоносными, чтобы вселился в вас и походил (2 Кор. 6) и ниспослал вам Духа Святого, Духа Истины, Который егда приидет, научит вас всему и наставит вас на истину (Ин. XIV, 26, XVI, 13), дабы удостоиться вам наследия вечных благ, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (1 Кор. II, 9). Я был для вас как отец, который старается включить детей своих в светлые воинства царские, тогда как они сами не заботятся о сем. Да даст же Бог и вам пламень любви сей». «Поверь мне, брат, — говорил он же, — что дух мой усердствует сказать моему Владыке, Который радуется о прошении рабов Своих: Владыка! Или вместе со мною веди и чад моих в царство Свое, или изгладь и меня из книги Твоей. Но немощь моя и нерадение препятствуют мне иметь такое дерзновение; впрочем милосердие Его велико» (В–83, 84, 85).

В свете этой совершенно непостижимой для нас любви, осуществляющей себя в молитве, тем более удивительно, что у Отцов есть указания о том, что даже молитву надо оставлять, если требуется совершить какое–то дело благотворения, какое–то простейшее, но неотложное движение любви.

«Бывает, что когда стоим на молитве, встречается дело благотворения, не допускающее промедления. В таком случае надо предпочесть дело любви. Ибо любовь больше молитвы, так как молитва есть добродетель честная, а любовь объемлет все добродетели» (св. Иоанна Лествичник ДII — 506).

Возможно, что это уазание относится к обычной молитве, а не к такой, о которой говорит преп. Варсонофий Великий и которая тоже, конечное, «объемлет все добродетели», но независимо от этого слова Лествичника характерны для истинного монашества.