Сейчас мы этого еще не видим, наша жизнь раздроблена, не закончена; но верить мы в это можем, потому что верим Богу. Если смотреть на нас из вечности, мы прекрасны. Мы из вечности не смотрим, а Бог — смотрит; мы же вправе верить из вечности. Поскольку время включается в вечность, оттуда оно выглядит иначе; все прошлое — рай для спасенных, ад для погибших[74].

Время поглощается вечностью, она — пятое измерение. Линия включает в себя точки, плоскость —линии, объемное тело — плоскость, время — объемные тела. Пятое измерение включает в себя четвертое, как в четвертое входит третье.

Это не только удовлетворяет любопытство ума, но и помогает в частной, конкретной жизни. Благодаря этому вечность интересна, а не скучна. Стены дома довольно однообразны, если видеть в них плоскости. А вот если двухмерная стена — часть трехмерного обиталища, она оживает. И дом оживает, если он — часть четырехмерной жизни. Четырехмерная же наша жизнь — стена пятимерного дома на небе.

И еще один насущный смысл: включая время, вечность включает и будущее с его новизной и прошлое с его надежностью. Вот почему к ней ведут две разные дороги; вот почему мы ощущаем ее как «красоту древнюю и новую».

Кроме того, теперь мы поймем, почему она удовлетворяет две разные потребности сердца. Она не скучна, ибо не мертва, не отвлеченна, не статична. Ее по определению нельзя познать; определение же ее — время со всеми своими событиями, а их надо прожить, пережить. С другой стороны, она прочна и надежна, она не выскользнет из рук, ее не упустишь, ибо она есть, а не «будет», в неотменимом замысле Божьем. Она подобна состоянию христианина, который уже искуплен — и жаждет искупления, получил надежнейшую гарантию — и пребывает в «страхе и трепете», «совершает свое спасение» — и знает, что «Бог производит в нем и хотение и действие» (Флп 2:12-13). Она подобна этому, ибо только она и порождает такую странность.

Поскольку вечность включает и прошлое, и будущее, становится ясно, почему, испытывая радость, мы как бы застываем вне времени и несемся к самому краю времен. В пределе это одно и то же, временные образы вечности смыкаются. «...Чем быстрее мы движемся, тем ближе к тому, чтобы находиться в двух местах сразу (...), если же двигаться все быстрее, мы в конце концов окажемся и впрямь во всех местах (...). Вот это и есть предел всех предметов — они так быстры, что обретают покой; так предметны, что их нельзя назвать предметами»[75].

Теперь станет понятней вездесущие Божье: оно не статично, а динамично, подобно скорее энергии, чем пространству. В физическом мире нельзя превысить скорость света. Бог ее превышает. Он всюду, ибо Дух движется с бесконечной скоростью.

Наш человеческий дух тоже так движется. Мысли не нужно времени, чтобы перелететь от разума к разуму. Чем духовнее действие, тем оно быстрее. Когда псалмопевец призывает всех славить Бога, это не благочестивые чувствования, а безупречная метафизика. Хвала вездесуща, она — всюду.

Дух действует так быстро, что время останавливается. Время, но не само действие. Именно время и замедляло его. Чтобы двигаться быстрее быстрого, надо выйти из времени.

Быть может, западное линейное представление о времени не противоречит восточному циклическому, если концы линии упираются в вечность. Запад прав, время — линия, оно идет в одном направлении, от прошлого к будущему, от рождения к смерти, от сотворения мира к концу света, от абсолютного начала к абсолютному концу. Но и начало, и конец — это Бог, назвавший Себя альфой и омегой (Откр 22:13). Для Него вся линия — круг, ибо Он сводит ее концы.

Время течет из Божьего сердца по артериям прошлого и возвращается в Него по венам будущего. История — сверхприродная система кровообращения. Наши сердца, созданные по образу Божьего, тоже выходят из времени. Все остальное в нас — тут, во времени, сердца же хотят «водвориться у Господа» (2 Кор 5:8) и тянут нас за собой.

Другая метафора: мы — деревья, пустившие корни в скалу вечности, тогда как видимое в нас — ствол нашего «я», ветви свойств, листья поступков — колышется под ветром времени. Нам мало здешнего, природного, мы ищем в другом вечности, как искал Адам жену, равную себе (см. Быт 2:18-25). В друге или жене нам нужна вечность, под стать вечности в нас. «Бездна бездну призывает» (Пс 41:7).

Мы находим ее в людях, но источник найдем лишь в Боге. Образы Божьи ведут нас к Образцу. Потому и «беспокойно сердце наше», пока в Нем «не успокоится». Потому и «приходит время, когда спросишь даже о Шекспире, даже о Бетховене — "и это все?"»[76].

Исконная вечность, в Боге, а не только производная, в человеке, нужна нам и потому, что мы, отдельные люди, — действительно, «род людской», единый, как дерево, тело или семья. Род этот одинок, если с ним нет Возлюбленного. Если Бога нет, мы превзойдем личный эгоизм в эгоизме нации, больше ни в чем.