Все это — первая часть ответа на вопрос, почему на небе нескучно. Осталось еще пять, но они короче и проще.

Второй ответ: вечность — не отсутствие перемен, ибо «отсутствие перемен» и значит, что время идет, а ничего не меняется. Она — как Ривендел у Толкина: «Время не идет здесь, оно просто есть»[77]. Вечность — не миллион лет, и не триллион триллионов, и не бесконечно длинная линия, а точка.

Третий ответ — о том, почему неверно «лучше ехать, надеясь, чем прибыть на место». Так можно сказать только тогда, когда цель для тебя статична и абстрактна, а не динамична и конкретна. Абстрактно же, отвлеченно время, а не вечность, как абстрактна поверхность, сторона конкретного предмета или абсолютный предмет вне конкретного, временного события. У Льюиса есть беседа растерянного призрака из преисподней и духа с небес, объясняющего тому конкретность вечности:

«— Пойди со мной. Поначалу будет больно. Истина причиняет боль всему, что призрачно. Но потом у тебя окрепнут ноги. Идем?

— Занятное предложение... Обдумаю, обдумаю... Конечно, без гарантий рискованно... Я бы хотел удостовериться, что там, у вас, я могу быть полезен... могу развернуть данные мне Богом дары... что там возможно свободное исследование, царит, я бы сказал, духовная жизнь...

— Нет, — сказал Дух, — ничего этого я тебе не обещаю. Ты не принесешь пользы, не развернешь дарований — ты получишь прощение. И свободное исследование там не нужно — я веду не в страну вопросов, а в страну ответов, и ты увидишь Бога.

— Прекрасно, прекрасно, но ведь это метафоры! Для меня окончательных ответов нет. Ум обязан свободно исследовать, как же иначе? Движение — все, конечная цель...

— Если бы это было правдой, никто и не стремился бы к цели.

— Нет, согласись, в самой идее законченности есть что-то ужасное. Умственный застой губит душу.

— Тебе так кажется, потому что до сих пор ты касался истины только разумом. Я поведу тебя туда, где ты усладишься ею, как медом, познаешь ее, как невесту, утолишь жажду»[78].

Четвертый ответ, с этим связанный, различает два действия воли: стремиться к отсутствующему благу и радоваться благу наличествующему[79]. Второе ровно так же активно, как и первое. Достигнув неба, воля не успокаивается в скуке; не занимается она и пустым делом. Она радуется. Созерцание по традиции выражается в образе игры; Премудрость играет пред лицом Божьим (Прем 24:15). Работа — река, текущая к морю; отдых — море в штиль; игра — море в непогоду или иначе, река, текущая вспять. Работа — наполнение пустого ведра; отдых — полное ведро; игра — водомет.

Игра — образ неба, образ вечности. Неважно, сколько она длится — у нее нет цели, кроме действия. Мы не взбираемся в гору и не сидим на вершине, а гуляем, поем, дышим, нет — живем.

Здесь, на земле, любая игра надоедает, мы рады ее кончить, ведь цель ее — конечна. Если же цель бесконечна, мы не захотим и не сможем прийти к концу. «Как возвышенны для меня помышления Твои, Боже! (...) Стану ли исчислять их? Но они многочисленнее песка» (Пс 137:17-18).

Пятый ответ: небо — не конец, а начало, не закат, а восход. Льюис говорит, что у всех великих историй лучше всего — начало, оно касается вечности, и никакие события этого выразить не могут. «В первой главе мы решаем найти Атлантиду, а дальше великая цель растворяется в событиях, ее не воплощающих. (...) Нередко это очень хорошо видно из названий. Может ли кто написать повесть "Колодец на краю света"»[80]? Сам он заменил «Стали жить-поживать» вот таким концом: