земля на небе

Если земля — частица неба, значит ли это, что на небе есть все земное? Есть там грязь? Есть кошки? Есть кошачий корм? Есть секс или хотя бы пол? А как насчет пива?

Начнем с того, что все мало-мальски стоящее здесь — родом с неба. Кошка — не набор молекул, передвигающихся в пространстве, а знак, замысел Божий, творение. Она— природный знак, значит, в ней есть что-то небесное; небо же не умирает. Бог не знает мусора, отходов. Творения Его проходят сквозь время — «сегодня есть, а завтра пойдут в печь», — но пребывают в вечности. Первая нота симфонии уступает место второй, но остается в симфонии; так и земля — в небе, время — в вечности. Ведьмы уходят со сцены после первого явления, но остаются в вечной реальности «Макбета».

Относится это и к людям, и к природе. Согласно Писанию, мы «как трава; как цвет полевой» (Пс 102:15). Для Платона мы — ангелы в темнице тела, для псалмопевца — часть природы. Надеяться на вечность мы вправе лишь вместе с природой. Если мы причастны вечности, природа ей причастна; если она непричастна, не причастны и мы. И мы, и она ценны как творения Божьи. Помните, отходов у Бога нет.

А вот свалка существует и зовется гееной. Под Иерусалимом, святым городом, была долина Ге Инном, где язычники приносили человеческие жертвы. Иудеи считали, что такое место годится только для того, чтобы сжигать там мусор. Позже оно стало метафорой ада, духовной помойкой мирозданья. Бог не оставляет отходов, мы — оставляем, а Божий мир должен очищаться от таких отбросов духа, как себялюбие, злоба, жадность, трусость или похоть. Если мы не отождествляем себя с этим мусором, нам же лучше, чтобы он сгорел. Если отождествляем, будем гореть сами — не в наказание, просто иначе не получится. На небо мусор не возьмут, и если мы в него вцепились, для нас остается только одно место. Чем гадать, сколько народу в аду, сколько на небе, терзаясь единственной на свете трагедией, запомним лучше: если мы пошли не в ту сторону, можно повернуть.

Что же до вопросов, с которых мы начали, убедимся сперва, любопытство наше вызвано не детским капризом («Не пойду, если гарантий не дадите!»). Послушаем Льюиса:

«Я думаю, — сказал мой друг, — что и на небе есть книги. Только там у нас будут не эти. — Какие же? — спросил я. — Те, которые мы подарили, и те, что у нас зачитали. — Надеюсь, на них не останется пометок и грязных следов? — Не надейся. Но они превратятся в прекрасные заставки и буквицы».

И в заключение о том, что же все это значит. Апостол Павел открывает последнюю карту: «...вся тварь совокупно стенает и мучается доныне; и не только она, но и мы...» (Рим 8:22-23). История — как беременность. Мать- Земля зачала две тысячи лет назад от Отца Небесного. Все знаки, все намеки и отблески — родовые схватки. Что-то они участились; не время ли рожать?

глава 4 поиски кончились. небесная радость.

Пока мы исследовали жажду; исследуем и напиток. Пока мы рассматривали путь, посмотрим и на прекрасный замок. Мы размышляли о месте ссылки, о тоске по дому. Каков же дом?

карта радости

Сейчас мы займемся небесной радостью, удовлетворяющей голод сердца. Но ведь и счастье, даже удовольствие как-то заглушает этот голод. Чтобы различить их, начертим карту души.

Представим «я» как ущелье, у него — два склона, сходятся они только внизу. Один склон — познание, другой — ощущение. Греки проецировали их на Аполлона и Диониса, богов неба и земли, солнца и растительности. Поэтому Ницше называл рациональное в нас «аполлоническим», иррациональное — «дионисийским»[106]. Жизнь нашего «я» — огонь, дающий и свет (Аполлон), и тепло (Дионис).

Разделим ущелье на три уровня. Самый поверхностный, верхний — это тело, вернее — одушевленное тело (ведь мы — живые тела, а не трупы). На этом уровне склоны далеко друг от друга, они четко разделены. Справа — способность чувств получать какие-то данные, слева — инстинкт, побуждающий стремиться к удовольствию, избегать боли (именно его последовательный Фрейд счел основным нашим движителем).