Небеса, по которым мы так тоскуем
Льюис пишет: «Магия и прикладная наука думают о том, как подчинить реальность своим хотениям; плод их —техника»[6].
Новая цель логически связана с новым взглядом на самую природу действительности, ведь воззрение на жизнь неизбежно связано с мировоззрением. Пока мы думали, что высшая реальность — вне человека (боги или Бог), мы приспосабливались к ней, а не пытались ее завоевать. Когда же боги исчезли, а «реальностью» стала материальная природа, которая ниже, а не выше человека, мы не приспосабливаемся к ней, а пытаемся завоевать ее для себя. Бэкон возвещает новый век словами о том, что «знание — это сила», и о том, что «человек завоевывает природу»[7]. Так заменили мы «непрактичные», «пассивные» цели — поиски истины, подчинение Богу.
Представим себе человечество, как трубу с двумя выходами, открытыми или закрытыми. Бог, реальность сверхчеловеческая, — вверху , над трубой; природа, которая ниже человека, — внизу. Традиционная мудрость учит нас открыть оба входа, чтобы Бог входил сверху, выходил снизу («вера» и «дела»). Если верхний вход закрыт, мы только трудимся в мире; это — технологизм, «завоевание природы».
Можно открыть трубу сверху, закрыть снизу. Получится индуизм и буддизм, для которых мир — мнимость («майя») или искушение, а единственная наша цель — единение со сверхчеловеческой абсолютной реальностью. Восточный мистицизм преуменьшает земную деятельность; современный западный секуляризм отрицает связь с Богом, классическая западная традиция открывает два отверстия, отдавая предпочтение верхнему, ибо без водительства Божия мы не можем мудро действовать в мире.
Поскольку теперь отрицают или не видят Бога, остаются только две реальности: природа и человек. Если надежда наша и цель — не Бог, мы должны найти цель и надежду или в самих себе, или в природе. Так возникают два новых царства — царство мира сего и царство нашего «я», вот они, сыновья современного Вавилона. Судя по участи того Вавилона, первого, ничего хорошего нам ждать нельзя.
два современных царства, два кумира
Кумир — то, что не Бог, а поклоняются ему как Богу. Мы творим кумира, когда что-то тварное становится для нас высшей целью, надеждой и радостью. Все, что угодно, может стать кумиром. Религия может стать им; ведь она — не Бог, а вера в Бога, и, ставя ее на место Бога, мы поклоняемся поклонению (так иногда влюбляются не в человека, а во влюбленность). Любовь может стать им, ибо «Бог есть Любовь», но любовь — не Бог. Все свойства Бога могут стать им, если отделить их от Бога, ибо Бог — Истина, но истина — не Бог; Бог справедлив, но и справедливость — не Бог. Чаще всего мы нарушаем первую заповедь, и апостол Иоанн не случайно заканчивает Первое послание словами: «Дети! храните себя от идолов» (1 Ин 5:21).
Да, идол или кумир — не Бог, сколь искренне и истово мы бы ему ни поклонялись; и потому, рано или поздно, он обманет поклоняющегося. Добрые намерения не изменят непреложного факта: кумир — это мнимость. «Пища во сне точно такая же, как наяву, но то, что мы едим во сне, не насыщает нас, ибо мы видим сон»[8]. Из камня не выжмешь крови, из тварного — Божественной радости.
Теперь у нас два кумира, два мнимых царства, а не одно, так как нынешний мир не един, он расколот, раздвоен. Человечество и природа, дети одного Отца, разделились, когда человек, жрец и слуга природы, отдалился от Бога. В Книге Бытия волчцы и тернии появляются после грехопадения, как и муки чадородия — для Евы (Быт 3:16-19).
Разделенность человека и природы намного усилил ренессансный гуманизм, и две его формы провозвестили два новых наших кумира. На юге Европы Возрождение поставило впереди Бога человека, на севере — природу, и завоевание природы стало дорогой в Утопию.
Декарт, отец современной философии, сын южного и северного Возрождения, разделил человека и природу, как их никогда еще не разделяли. Суть человека — только дух, суть природы — только материя, а дух и материя — различные, четко очерченные идеи. Дух не занимает места, материя — занимает; материя не мыслит, дух — мыслит. Для нас дихотомия материи и духа понятна и очевидна, и это показывает, как глубоко повлиял на нас картезианский дуализм.
Однако разделены не только человек и природа, но и дух, и природа в самом человеке. Для Декарта человек — «дух в машине», чистый дух, чистый разум в чисто материальном теле, и нам неизвестно, как нематериальный палец нажимает на кнопки материальной машины. Мы не узнаем себя в этом странном существе, но именно к нему естественно сползают современные представления. Мы знаем, что это — не мы, но мы не знаем, кто мы. Мы понимаем, что реальность нельзя свести к двум совершенно разным вещам; но не понимаем, что такое реальность, — конечно, если мы и впрямь современны.
Дуализм преодолевается монизмом, но каким? Хорошо, есть что-то одно — что же, дух или материя? Оба выхода уже были. Ламетри и Гоббс — первые современные материалисты, Спиноза и Лейбниц — первые современные спиритуалисты. Материализм сводит дух к материи, спиритуализм — материю к духу. Позже, у Канта, объективный спиритуализм стал субъективным, а дальше дуализм противопоставлял уже объективную материю и субъективный дух. Там разместились царства — идолы: царство мира сего — во владениях объективной материи, вытеснив оттуда дух; царство нашего «я» — во владениях субъективного духа, вытеснив оттуда объективность. Объективную истину, объективные ценности заменили субъективные ценности и субъективная истина. Оба же царства заменили Царство Божие, которое строится во владениях объективного духа. Бог — Объективный Дух, а когда «Богумер», объективный мир сводится к материи, духовный мир — к субъективности. Вот он, наш дуализм. С ним нелегко, неуютно, и мы укрываемся в одном из монизмов. Мы не смеем увидеть обе половинки нашей расколотой личности. Бубер так пишет об этом:
«Иногда, пугаясь своей отчужденности от мира, человек думает, что же делать (...) и мысль услужливо рисует два вида картинок, справа и слева. С одной стороны (...) — вселенная (...), с другой — душа. Теперь только он испугается, только ужаснется, он взглянет налево или направо, это уж как выйдет, и увидит картинку. То он видит, что "я" растворилось в мире, этого "я" и нет, значит — мир ничего ему не может сделать; то он видит, что мир растворился в "я", мира нет, опять он ничего "мне" не сделает. И так легче, и так...