И, наконец, последнее и практическое.Как самим готовиться к смерти? Как относиться к людям, которые обречены или умирают?

В прошлом году была дискуссия по инициативе журнала «Наука и религия», в которой участвовали врачи, медики, и нас было двое, священников. Стоял вопрос там о том, надо ли сообщать человеку, что он неизлечим и что он умрёт. Вопрос поставлен слишком абстрактно. Всё–таки здесь многое зависит от того, что это за человек. И решение это принимают родные и близкие, понимая, что исход один. Правда, — правда! — никакая медицина никогда не может дать полной гарантии, что человек обречён. Но всё–таки в идеале, принципиально, человек должен знать.

Почему? Потому, что он может подготовиться внутренне. Молитвой, сознанием, прощением тех, против кого у него есть зло, чтобы не идти туда… И чувство глубокого какого–то неудовлетворения и тревоги вызывали у меня эпизоды, когда смерть внезапно настигла человека. Я помню, с одним человеком мы в больнице просто разговаривали. Совсем, так сказать, так спокойно, весело, о посторонних вещах. Вот. Вдруг он закашлялся, упал и скончался, тут же, на месте. Вроде бы, казалось, как бы такая безболезненная смерть. Но духовно она показалась мне какой–то незавершённой, понимаете, потому что вот это прохождение — человек был как бы не готов. Вот, потом я остался над ним, и я читал молитвы, зная, что в это время душа слышит.

Вот и в книге Моуди говорится о тибетской «Книге мёртвых». Ну, она нам, конечно, не подходит, но эти тексты читались над усопшими, чтоб усопшие слышали и понимали, что с ними происходит. Как бы некий древний опыт передавался здесь людям, чтобы они удалялись от земли, как бы теряя всё больше и больше связь с этой земной реальностью, чтобы они слышали голос, указующий путь, чтобы они не находились в состоянии шока, изумления полного, а ведь человек в это время всё осознаёт. Он приходит в себя, сознаёт, что с ним происходит нечто удивительное, вот, и тут ему подсказывается, что всё это закономерно. Вот поэтому мы приходим отпевать людей в храме. Это молитва над человеком, над телом его, и он где–то здесь рядом.

И я могу вам сказать, что многолетняя практика мне показала, насколько различны участи людей, потому что одних отпеваешь с необычайной легкостью в сердце, даже какое–то праздничное ощущение. Несмотря на то, что человек, может быть, и близкий, и родной — праздник. А других — как будто тянешь какой–то груз неимоверный, как будто какая–то упругая среда сопротивляется. Как будто здесь вот этот изломанный дух вращается вокруг и в состоянии некого мучения, которое передаётся невольно всем присутствующим.

Значит, на первый вопрос всё–таки ответ такой: по–видимому, надо говорить. Но если вы всё–таки видите, что человек настолько хрупок, что он не выдержит этого, этой правды, — надо не обманывать его, а надо сказать ему по–другому. Как говорил Сократ, когда люди плакали в день его смерти, — он говорил: — «Ну что же вы плачете, дурачки? Разве вы не знали, что я и раньше был приговорён к смерти?» Мы все приговорены к смерти, все умрём рано или поздно.

Значит, надо сказать, что жизнь земная кончается; но для тебя это не кончится. Поэтому надо быть готовым, скажем, как раньше говорили, «привести в порядок свои дела.» У одного святого есть даже рекомендация: раз в году устраивать себе подготовку к смерти, — исключительно полезно. Значит, считать, что вот этот пост — это твой последний пост в жизни.

Что надо сделать? Отдать долги, выполнить то, что не выполнил, помириться с тем, с кем находишься в конфликте, вот, сделать так, как будто у тебя есть время, но оно уже ограничено. И… это прыжок в бездну, но в бездну, которая встретит нас нежно и ласково. Бездна, в которой мы не потонем, а будем плыть, хотя вначале и страшно прыгать. Когда средневековый человек научился культуре смерти, он, конечно, достиг очень многого. Когда к умирающему приходили там дети, родные, и он при чтении молитв, зажжённых свечах торжественно прощался с ними, — он понимал священность и важность этой минуты! Это не гнусные, так сказать, какие–то казённые стены, вот, больничные, где происходит какой–то физиологический процесс, где смерть унижена, где, собственно говоря, её священный характер среди этих приборов и инструментов исчезает. Я вовсе не говорю, что не нужны приборы и не нужны больницы. Но даже в больнице возможно создание какого–то иного, священного отношения к жизни.

И, наконец, последнее, касающееся всех нас. Чем более одухотворённой и полной будет наша жизнь здесь, сегодня, тем свободней и спокойней мы будем идти навстречу этому переходу. Навстречу тому, что есть лишь «зримый миг перерожденья души к предвечному полёту».

На самом деле человек несёт в себе вот это чувство вечности. И воскресение мёртвых уже здесь, в нашей жизни, закодировано, потому что наша личность получит полноту и возможность для деятельности, но ведь это должна быть личность, а не зачаток какой–то, не эмбрион личности и не пенёк, покрытый слизью и грязью злобы.

Есть слова: «Бог говорит, в чём застану, в том и сужу.» И тайна нашего дня и часа нам осталась неведомой. Это очень мудро, ибо человек всегда беспечен. Если б нам говорили, что тогда–то это будет, мы бы откладывали. А надо сегодня, надо понимать, что каждый день и каждый час есть дар, есть подарок Божий, и что мы сеем Вечность в своей любви, в своём труде, в своём творчестве.

Поэтому призыв к созиданию и к добру — есть одновременно призыв к Вечности. И когда придёт наш последний час, если наш дух достаточно будет укреплён, он легко одолеет то препятствие, которое отделяет от нас иных миров. Младенец, рождаясь в жизнь, если бы умел отчётливо мыслить, вероятно, считал бы своё рождение смертью. Потому что рождение ребёнка подобно агонии. Но за агонией этой открывается новое бытие. И поэтому и за нашей смертью открывается Вечность.

Я знал людей, которые не боялись смерти по–настоящему. Все эти люди были… у них было одно общее свойство: они ощущали выполненным свой долг на земле. Они отдали всё, что они могли отдать. И это создало у них такое ощущение созрелости, готовности, как плод, который спокойно может упасть.

И в свете вот этого труда, добра, творчества, самоотдачи — в свете этого мы можем говорить, что смерти на самом деле нет. Что, трудясь по–настоящему духовно, и в материальном мире мы трудимся для Вечности. Как бы человек об этом ни думал, такое чудо, как человеческая личность, не пропадает в Его огромном космическом хозяйстве. Всё участвует в этом высшем созидании. Всё будет иметь свой расцвет. Поэтому мы и говорим: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».