Христос предлагает нам не учение, а Себя Самого и Свой личный опыт встречи с Богом. Через впитывание в себя Слова Божия, через таинства и через следование за Ним в жизни. Не могу не процитировать в этом контексте слова современного последователя святого Доминика[31], который говорит: «Единственное, чему нам надо бы научиться, — это слушать Слово Божие и давать Ему плодоносить через наши жизни».

А беды все равно не прекращаются. И гибнет под водами Баренцева моря подводная лодка «Курск», и погибает во время пожара в Останкине Светлана Лосева, и взрывается уносящая жизни, в том числе и совсем юных людей, бомба в переходе на Пушкинской площади, и так далее. И все это видит вся страна. И продолжает спрашивать нас о том, почему Бог так жесток с людьми, если Он их любит.

«Когда Бог плачет». Так назвал одну из своих книг о. Веренфрид Ван Страатен[32]. Мне бы хотелось сейчас напомнить вам то место из Евангелия от Иоанна, где рассказывается о том, как заплакал Иисус у могилы Лазаря. 'Ебакриоеу д 'Irjoovg по–гречески или et lacrimatus est Iesus на латыни (Ин 11:35). В памяти человека, который привык читать Евангелие по–русски, эти слова отчасти стерлись, ибо здесь в синодальном переводе (как и по–славянски) употреблено неудачное слово «прослезился», которое не фиксирует наше внимание.

Теперь мне придется приблизиться к области того, что думает, чувствует и представляет себе человек, — той области, где как непременное условие действуют слова Тютчева «Мысль изреченная есть ложь». Что такое образ Бога, который существует в нашем сознании? Не так уж сложно представить себе Бога взирающим на мир как на Свое творение как бы со стороны. Можно сделать это, как у Гумилева, слегка иронически:

Все мы — смешные актеры

В театре Господа Бога.

Бог восседает на троне,

Смотрит, смеясь, на подмостки…

Но можно эту же тему развивать и серьезно, как это делалось, когда в религиозной живописи изображался Бог в виде «Ветхого денми» старца. Бога, который похож на Византийского императора и так же как и тот именуется «Василевсом», действительно представить себе нетрудно. Другое дело, когда речь идет о Боге, Который пребывает внутри Собственного творения и взывает к нам из беспредельных глубин нашего собственного «я», как говорила об этом Эдит Штайн. Так Бога представить себе невозможно, и поэтому неслучайно то, что вся восточная аскетика требует от молящегося, чтобы он во время молитвы ни при каких обстоятельствах и ни под каким видом не представлял себе Бога. Отсюда становится ясно и то, почему икона, называемая обыкновенно «новозаветная Троица», была запрещена в XIX веке Священным Синодом.

Вместе с тем современная цивилизация и мышление современного человека основаны на том, что можно себе представить. Если что‑то не может быть охвачено мыслью, то этого как бы и нет. Так рассуждает человек сегодняшней эпохи. А Бог Откровения — Он «неизреченен, не- доведом, невидимь, непостижимь» (dv£K(pQaaxog [anekphrastos], aneQivorjiot; [aperinoetos], аоратос; [aora- tos], ахатаЛт]ГСтсх; [akataleptos]), как говорится в анафоре литургии св. Иоанна Златоуста. Его нельзя ни описать словами, ни охватить умом, ни увидеть, ни представить себе в воображении. Его можно только встретить.

Вот почему в духовных размышлениях и митрополита Сурожского Антония, и отца Александра Меня такое ключевое место занимает слово «встреча». Вот почему на сегодняшний день намного важнее, чем знание богословских систем, становится молитва — личная молитва каждого и общая молитва всей Церкви и, я скажу больше, наверное, и всего человечества, единого в Адаме. «В жизни нет места для чуда», — восклицает журналист из «Известий». Того самого чуда, которого так ждали люди в минувшем августе[33]. Беда в том, что мы забываем: то главное чудо, которое есть и присутствует в нашей жизни несмотря ни на что, постоянно, — это молитва.

И тут я не могу не сказать хотя бы несколько слов о тех подводных камнях, что есть в христианстве, когда его радостно и убежденно начинает исповедовать молодежь. В том"христианстве digioventii"(итал.), триумф которого мы все видели в августе в Риме[34] и которое, разумеется, есть и в православии. Это тот его, конечно же, зажигающий оптимизм, который, однако, зачастую носит не духовный, а светский, земной характер.

Поэтому вера, которая базируется на этом оптимизме, может легко разбиться вдребезги при столкновении с теми реальными проблемами и горестями, которые неминуемо вырастают в какой‑то момент и перед каждым из нас в отдельности на личном уровне, и перед целыми народами в виде национальных трагедий или стихийных бедствий. Ведь и Вольтер усомнился в Боге не сразу, а только после землетрясения в Лиссабоне. Это первое в эпоху Нового времени крупное стихийное бедствие, с которым столкнулась вся западная цивилизация, вообще наложило такой отпечаток на историю, что это еще предстоит осмыслить специально, ибо оно спровоцировало массовый отход людей от Бога, в Котором в этот момент очень многие увидели либо «злого демона», либо ту силу, которой нет, ту мечту, которую человечество выдумало для собственного утешения.

Здесь можно только вспомнить слова из притчи о сеятеле, где говорится о человеке, который «слышит слово и тотчас с радостью принимает его; но не имеет в себе корня и непостоянен: когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется» (Мф 13:20–21). Вот почему нельзя никогда забывать о Гефсиманском борении и о том, как Иисус, «находясь в борении (yevopevo*; ev dyojvia), прилежнее (вернее: с большим напряжением, exTEvecJTEQOv — это т. н. comparativus absolutus) молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк 22:44). Слово dycovux (agonia) хорошо и довольно точно переводится на славянский и на русский языки именно как «борение», но нельзя забывать о том, как звучит оно в оригинале.