«Главную идею канала выразил в своем выступлении отец Георгий Чистяков, который рассказывал об исторических предрассудках православия, состоящих, по его мнению, в нежелании объединиться с римокатоликами и перейти под власть Папы».

Вот как можно передернуть то, что действительно говорилось! Да, я говорил о том, что наше неприятие христиан других исповеданий — это один из исторических предрассудков, и что с такими предрассудками надо расставаться, из них надо попросту вырастать, как дети вырастают из старой одежды. Но перейти под власть Папы мы не можем, просто не можем, потому что наша Церковь автокефальная, и автокефальная уже не первый век, и потому что христианский Восток и христианский Запад принадлежат разным епископам уже с пятого века — уже целых пятнадцать веков.

«Любопытна, — говорит автор статьи в газете «Татьянин день», — проповедуемая «церковными революционерами» теория «двух легких» (православия и католичества) или трех ветвей (плюс протестантизм), фактически отрицающая единую Святую Соборную и Апостольскую Церковь. Терминология (легкие, ветви и прочее) не имеет корней ни в Священном Писании, ни у святых отцов».

Ну, если уж говорить о том, что имеет корни в Священном Писании или у святых отцов, то ни понятия, ни представления о православных, католиках и протестантах в Библии тоже нет. И Христос нам говорит просто и так, что толковать эти слова как‑то двояко, двусмысленно у нас просто возможности нет: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга; По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:34–35).

Да, друг с другом бывает трудно, подчас очень трудно, а иногда — почти невозможно. И чем больше мы друг друга знаем, тем друг с другом труднее. Но тем больше мы должны друг друга любить, тем больше мы должны друг к другу притираться и искать пути друг к другу. Конечно, нам не всегда просто с католиками. И, прежде всего, очень непросто было с католиками митрополиту Евлогию, французскому митрополиту Русской Православной Церкви, который начал свое епископское служение в начале XX века на Западной Руси. И там, на Волыни, где много католиков, ему было очень трудно по той простой причине, что католиками на Волыни были богатые люди, а православными — беднота. Поэтому, защищая православных, он был вынужден защищать бедных людей против богатых. Он видел богатые костелы и бедные и разоренные православные церкви, он видел, как под социальную рознь подводилась вероисповедная база. Ему было трудно, потому что он, как епископ Христовой Церкви, как верующий человек, был на стороне бедняков, и в католиках, вот в этих конкретных католиках на Волыни, он видел людей, не думающих об этих бедняках. Он видел их бессердечие, видел их жестокость, видел ужасное положение православных, но это не заставило его начать толковать этот социальный конфликт, как вероисповедный, как религиозный. Он сумел понять, что дело не в том, что одни — католики, а другие — православные, он сумел понять, что дело в том, что одни — бедные, а другие — богатые, и что здесь разница чисто социальная. Он далеко не во всем был согласен с католиками и потом, во Франции, в других странах Европы, где ему приходилось бывать. Но он был далеко не во всем согласен и с православными тоже, прежде всего с митрополитом Антонием Храповицким и с другими иерархами Карловацкой церкви.

И если возвратиться к духовному опыту архиепископа Иоанна, к православной Америке, то мы увидим, что все православные в Америке очень разные. Русские, сербы, болгары, греки из Вселенской Патриархии, арабы из Антиохийской Патриархии, румыны — все тоже очень разные, друг на друга не похожие, но все все‑таки находят общий язык друг с другом. Оказывается, труднее всего находить общий язык не с протестантами, не с католиками, а с православными: русским с русскими, тем, кто относится к Зарубежной Церкви с теми, кто относится к Автокефальной Церкви. Вот им оказалось находить общий язык друг с другом труднее всего, хотя они исторически принадлежат к одной и той же Церкви, к одному и тому же обряду, к одной и той же церковной истории.

Почему трудно? Потому что разделяет их грех. Злоба, озлобление друг на друга, обида — вот, что их разделяет, не разная вера, а обида. Это страшно, когда мы пускаем в нашу веру обиду. Долой обиду, выгоним ее из нашей жизни, из нашей веры, и тогда окажется, что уйдет из нашей жизни и эта разделенность, тем более, что она не предусмотрена Священным Писанием. В Писании ничего не говорится об этой разделенности, в нем говорится только о том, что необходимо нам любить друг друга, потому что иначе — конец, иначе — беда, иначе — катастрофа. А мы как раз об этом и забываем.

Надо искать пути друг к другу. Это же не значит, что надо попадать под власть друг друга, и автор статьи в «Татьянином дне», Кирилл Александров, поступает, конечно, непорядочно, как поступают только журналисты бесчестные, малообразованные и просто профессионально неподготовленные, когда пытается уличить меня в том, что я призываю православных перейти под власть Папы. «Перейти под власть» и «прекратить ненавидеть, остановить ненависть, начать испытывать добрые чувства, попытаться понять» — это разные вещи! Я говорил, говорю и буду говорить только об одном: что мы, христиане разных исповеданий, необходимо должны (потому что к этому нас зовет Сам Господь!) любить друг друга и пытаться понимать друг друга даже там, где это бывает не всегда просто, но это не значит, что мы должны попадать под власть друг друга. Ни в коем случае не должны мы этого делать, потому что, подчиняясь друг другу, мы как раз любовь‑то и теряем! Там, где начинается просто подчинение, там кончается любовь. Поэтому принцип автокефальности церкви очень важен, потому что он даёт нам полную и подлинную свободу во Христе Иисусе.

Эту свободу обрела, действительно обрела, Православная Церковь в послереволюционное время, но, увы, не на нашей территории, не на территории Советского Союза, которая уже находилась в это время под страшной и жестокой властью коммунистов, а в Европе и в Америке, где, действительно свободная от какого‑то бы то ни было контроля, Православная Церковь почувствовала, что такое Православие. Это удивительно, но это так! Именно в послереволюционное время русское Православие обогатилось такими удивительными подвижниками и богословами, какими были и митрополит Евлогий, и мать Мария, и отец Димитрий Клепинин, и отец Николай Афанасьев, и архимандрит Киприан Керн, и епископы Кассиан и Георгий, и владыка Иоанн Шаховской, и отцы Александр Шмеман и Иоанн Мейендорф, и многие–многие другие. Удивительным образом просияла православная духовность в течение последних семидесяти лет за границей!

Мы все являемся, к счастью, свидетелями служения митрополита Антония, обращение ко Христу которого, как, наверное, многие знают, началось со встречи (причем, неудачной) с отцом Сергием Булгаковым. Таким образом, митрополит Антоний принял Благую Весть из рук человека, принадлежавшего к той эпохе и к тому течению, которое мы теперь называем русским религиозным Возрождением, а мы с вами, люди девяностых годов, являемся свидетелями его служения.

Так вот, именно оттуда, из начала века, ведет свою историю это действительно обновлённое (не обновленческое, а подлинно обновлённое!) в Духе Святом русское Православие, перед которым с изумлением останавливаются христиане всего мира. И не только христиане, потому что учиться к отцу Георгию Флоровскому в Гарвардский университет приходили все: православные и неправославные, христиане и нехристиане. И отец Сергий Булгаков (мне рассказывал об этом переводчик его трудов на итальянский язык) удивительно популярен в сегодняшней Италии, и интересуются его трудами и просят переводить его книги и статьи представители самых разных издательств в Италии и во всей сегодняшней Европе. И труды отца Александра Шмемана известны всем, и митрополит Антоний считается правилом веры и образом кротости для всех христиан Великобритании, вне зависимости от их исповедания.

И здесь просто невозможно не вернуться к тому, о чем говорит святитель Евлогий в своих записках, подчеркивая, что осуществление идеи соединения церквей происходит в жизненном подвиге конкретных людей, жизнь которых становится примером для самых разных и самых неожиданных людей.

В самом деле, в эпоху фашизма особым образом прославилось трое христиан: протестант Дитрих Бонхоффер, православная инокиня Мария Скобцова и католический священник Максимилиан Кольбе. Все они нашли смерть в фашистских концлагерях, все они умерли за Христа и за страдающие от гитлеризма народы. За свой, страдающий от Гитлера, немецкий народ умер Дитрих Бонхоффер, за немцев, за евреев, за русских и поляков, за чехов и словаков, за все другие народы умерли отец Максимилиан и мать Мария. И мне совершенно ясно, что там они вместе, что втроем они молятся сейчас о всем мире, о том, чтобы ужас тоталитаризма не висел, как дамоклов меч, над нашей бедной, несчастной и удивительно прекрасной планетой.

И также трое удивительным прославились на поприще служения страждущему человеку: православный архиепископ Лука Войно–Ясенецкий, протестантский пастор Альберт Швейцер и католическая монахиня мать Тереза из Калькутты. Двое уже почили, мать Тереза, к счастью, трудится среди нас, но перед Богом они рядом, они носители одной Вести: «ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25:35–36). Они делали и делают это. И как их можно разделить? В любви они едины. Их ученики и духовные чада живут в разных приходах и разных церквях, в разных традициях и разных исповеданиях, но в любви они едины.