Ну вот и все секвенции в честь святых, в честь других праздников. Если взять многотомный Acta Sanctorum, в который были собраны в XVIII веке не только жития святых, но и песнопения в честь святых, можно найти десятки, если не сотни секвенций в честь разных святых и праздников, но они ушли в прошлое, они сегодня уже не звучат, это рудимент средневековья. И более того, даже в музыкальных текстах их уже почти нет, то есть они были когда‑то в XII, XIII веках, их было много, а к эпохе Тридентского собора, к XVI веку, они почти все уже вышли из употребления.

Замечательная секвенция Stabat Mater dolorosa ещё раз прозвучит полностью в качестве секвенции, тоже перед Евангелием, 15 сентября, потому что 15 сентября праздник Семи скорбей Богородицы повторяется. Его переживают верующие Великим постом, в пятницу перед Вербным воскресеньем, и затем он повторяется 15 сентября, и тогда вновь звучит этот гимн о Скорбящей Матери, которая вся в слезах стояла при кресте, на котором висел Её Сын, душу которой – стенающую, скорбящую и печальную пронзил меч, pertransivit gladius. Здесь имеется в виду, что в Евангелии от Луки, в самом его начале, говорится, что старец Симеон в день Сретения Господня предрёк Марии, что и Ей самой меч пронзит душу. Так вот, это вспоминает автор секвенции: О, как печальна, полна печали – наверное так, была эта благословенная Матерь Единородного Сына, Которая печалилась и страдала, Благая Матерь, когда видела муки висящего Сына. Надо сказать, что мне очень трудно переводить сейчас с листа этот текст – не потому, что он труден по грамматике, грамматика самая простая; он написан уже в те времена, когда латынь была для авторов не совсем родным языком и поэтому все эти тексты написаны очень просто, с точки зрения грамматики. Но в них настолько много слов, которые очень близки одно другому по значению, что почти невозможно подобрать столько же синонимов, сколько здесь слов для обозначения скорби, печали и горя, – прилагательных, и существительных, и глаголов. Как бы весь текст соткан из множества таких слов. Причём, подчёркиваю – это как существительные, так и прилагательные, и глаголы. Поэтому не знаю, права ли наша, российская, традиция, которая призывает переводить тексты как можно точнее. Скажем, что‑то из этих гимнов перевели Сергей Сергеевич Аверинцев с Михаилом Леонтьевичем Гаспаровым: Dies ira, например, перевёл Гаспаров; что‑то перевели другие, что‑то я, а какие‑то гимны ещё ждут своих переводчиков.

Но надо сказать, что этого не делают ни итальянцы, ни французы, ни немцы. Они, вероятно, исходят из того, что эти тексты непереводимы, и пишут какие‑то гимны на ту же тему, не точно отражающие оригинал, а просто пересказывающие оригинал, или как‑то заменяющие оригинал; но во всяком случае, если говорить о сегодняшнем богослужении, то средневековые гимны в нём остались, но исполняются, только если служится по–латыни. В общем, на сегодняшний день, как Stabat Mater, который употребляется по кусочкам, по строфе, в Пути Крестовом (сейчас расскажу, что это такое), так и другие гимны – они почти вышли из употребления церковного, они сохранились в большей степени или практически полностью в музыкальной традиции и утрачены традицией живого богослужения. Но, разумеется, есть во всех странах энтузиасты, как правило это монахи–бенедиктинцы, которые поют эти гимны: и во Франции есть григорианские хоры бенедиктинцев, и в Венгрии есть прекрасные бенедиктинцы, которые всё это знают и поют. Но это уже, скорее, достояние духовных концертов, чем живого богослужения, а традиционных католиков, которые признают только латинское богослужение, как, например, Мэл Гибсон, их осталось очень мало.

Итак, я повторяю, что мне было трудно делать этот перевод – начало секвенции, потому что так много синонимов, слов, обозначающих скорбь и горе, что вот так сразу их просто не подберёшь. Кто этот человек, который не заплачет, или не заплакал бы, если бы увидел Мать Христа в такой скорби, кто? Разве есть такой, кто не смог бы плакать или быть удручённым, вместе с Нею, созерцая Мать Христа, оплакивающую Своего Сына. Так, грехи Своего рода в мучениях Она увидела, Иисуса, и к тому же избитого плетьми. Она увидела Своего сладкого Сына, умирающего и обескровленного, когда Он испустил дух. Она увидела suum dulсem natum, Своего Сладкого, Сладостного Сына. Надо сказать, что прилагательное dulсis очень распространено в средневековой духовной традиции Запада и Востока – достаточно вспомнить акафист Иисусу Сладчайшему или стихиру: Иисусе Сладчайший, души моея утешение. Это, вероятно, связано с тем, что для них слово сладкий имело совсем другое значение: dulсis и dulсedo, сладость, – это характеристика не сахара, но плода. Вот эта сладость плода, искусственно выделенная сладость сахара им была ещё неизвестна, поэтому слово dulсis не носило того слащавого оттенка, который оно приобрело в сознании современного человека. Оно, действительно, используется очень часто, и у Бернарда Клервосского есть знаменитый огромный гимн Jesu dulcis memoria – сладостная мысль об Иисусе. Dulcis — ключевое слово этого гимна в честь Иисуса, который по содержанию своему Сергей Сергеевич Аверинцев сравнивает с Иисусовой молитвой; гимн весь построен на бесконечном повторении словосочетания Jesu dulcis, о Сладкий Иисус. Можно еще привести и довольно древние тексты с этим выражением; я имею в виду молитвы Амвросия Медиоланского, который жил в IV веке. Это было совсем давно, термин dulcis появился уже тогда.

Итак, прошла пятница Семи скорбей Богородицы, и, вероятно, Семь скорбей, как семь Таинств, как семь смертных грехов – это такая сакральная цифра, и наступает Domenica delle Palme, или Вербное воскресенье, которое оказывается тем, что в этот день Иисус въехал в этот день в Иерусалим, и его встречали пальмовыми ветвями в руках. Прежде чем совершается месса этого воскресного дня, полагается освящать вербы или пальмовые ветви, для чего предназначен особый чин, начинающийся со слов антифона Osanna Filio David, Осанна Сыну Давидову, benedictus qui venit in nomine Domini, Благословен Грядущий во имя Господне – как встречали Его иерусалимские дети: Благословен Грядый во имя Господне, так и в этом антифоне. А затем священником читается молитва на освящение верб и пальмовых ветвей и поются два псалма, 23–й – Господня земля и исполнение её, и 46–й – Все народы, восплещите руками – Omnes populi plaudite manibus. Причём, после каждого стиха и первого и второго псалмов, звучит антифон: еврейские дети, держа в руках ветви олив, вышли навстречу Господу, восклицая и говоря: Осанна в вышних. Вот этот антифон звучит бесчисленное число раз, после каждого стиха этих двух псалмов – в сущности, поётся или говорится нараспев стих из псалма и поётся антифон Pueri Hebraeorum portantes ramus olivarum – Еврейские дети, держа в руках оливковые ветви, obvia verum Domino – вышли навстречу. Это во время освящения пальмовых или вербных ветвей. Затем читается Евангелие от Матфея, где рассказывается о том, как Иисус въехал на осле в Иерусалим, и после этого совершается процессия, или как бы мы сказали – Крестный ход, во время которого уже все держат пальмы в руках.

Во время процессии поётся гимн довольно редкостный по форме. Он написан элегическими дистихами, то есть тем размером, который использовался ещё во времена великих поэтов древнего Рима – Овидия, Проперция, Альбия Тибула. Это тот размер, которым Пушкин написал свои стихи: Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила – сочетание гексаметра с пентаметром. Первая строка, как у Гомера – гексаметр: Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила (как у Гомера – Мэнин аэйдэ, Теа, Пелейадэо Ахиллеос); а второй стих краткий: Дева печально сидит, праздный держа черепок – сокращённый стих, как бы усечённый дважды. И вот этим размером римской любовной поэзии и написан гимн, который поётся; его каждую строфу тоже перебивает прозаический антифон. И вот здесь возникает у меня такая мысль, что, вероятно, средневековый человек, используя этот гимн, уже не догадывался, каким размером он написан, потому что гимн с антифоном стилистически не совпадают совершенно, но, тем не менее, они сливаются в одно единое целое.

Это, вообще, одна из черт церковного искусства – в нём соединяются в одно единое целое вещи взаимно исключающие, но поскольку есть необходимость их соединить в одно целое, то у человека это почему‑то получается, хотя бы на первый взгляд это и было бы невозможно. Итак, приведу хотя бы первое двустишие, вот этот размер. Первый дистих из этого гимна – гексаметр: Gloria, laus et honor tibi sit Rex Christe Redemptor. Cui puerile decus prompsit osanna pium, и дальше, например: Plebs Hebraeia tibi cum palmis obvia venit Cum praece, voto, hymnis adsumus ecce tibi, Hic placuere tibi placeant devotio nostra, Rex, bone Rex clemens hui bona cuncta placent. Это звучит, в отличие от обычного средневекового гимна, как античная поэзия: Слава, хвала и честь да будет Тебе, о Царь Христос и Избавитель, Которому хвала из уст детей приносит благочестивое пение Осанна! Еврейский народ вышел Тебе навстречу с пальмовыми ветвями, с молитвой, просьбами и песнями. И мы тоже встречаем Тебя. И надо сказать, что это совершенно замечательный по содержанию дистих. Смотрите: как еврейский народ вышел Тебе навстречу с пальмовыми ветвями, так и мы adsumus ecce tibi, выходим навстречу Тебе (ecce – вот сейчас, с молитвами – praece, с обещаниями – voto, и с гимнами – hymnis). Это взято у евреев. Прямо сказано в пасхальном наегоде, которое печатается в специальных книжечках, согласно которым справляется седер евреями на Пасху. Мы должны пережить эту ночь так же, как её тысячу лет назад пережили наши предки, когда уходили из Египта. Так вот, живое переживание того, что было когда‑то, как будто это происходит сегодня и с нами, — это одна из черт библейской религиозности. И эта библейской религиозности была очень полно унаследована христианством: как они встречали Тебя с пальмовыми ветвями некогда, так и мы adsumus, сегодня выходим навстречу Тебе и переживаем Вход в Иерусалим как его свидетели.

Причём, если христианство это усвоило с первых веков, то затем уже в XVI веке Игнатий Лойола построит на этом всю свою мистическую систему. Каждый отрывок Евангелия надо пережить согласно святому Игнатию таким образом, как будто ты его участник, как будто ты находишься здесь, в этом месте и в это время, где всё это происходит. И, безусловно, во всей христианской культуре нашел очень глубокое отражение принцип игнатианской мистики; его, конечно, надо помнить, потому что он объясняет очень многое.

Итак, первая половина богослужения в день Вербного воскресенья, Dimanche des Rameaux по–французски или Domenica delle Palme по–итальянски, эта первая часть богослужения, она очень радостная. Еврейские дети встречают въезжающего в Иерусалим Иисуса. И если первый антифон я вам уже читал, то второй антифон про еврейских детей, он такой же радостный, как и первый, только немножко другой: еврейские дети бросают на дорогу одежды и восклицают, говоря: Осанна Сыну Давидову, Благословен Кто идёт во имя Господне. Написанный гимн здесь поётся гексаметрами, пентаметрами, дистихом, а затем начинается месса, уже печальная. Начало богослужения радостное, и буквально, начиная с интроита, радостные тона сменяются печальными, потому что это день не только delle Palme, не только пальмовых ветвей, но и delle Passione, Страстей Христовых. Поэтому здесь в интроите звучит 22–й псалом: Deus, Deus, respice in me, quare me dereliquisti – Боже, Боже мой, вонми ми, напрасно оставил меня, вскую оставил мя еси. Здесь слог «ре» повторяется в каждом слове: Deus, Deus meus respice in me, quare me dereliquisti – это слова, которые Иисус произносит с креста, и эти слова становятся интроитом этого богослужения, этой мессы. Она уже печальна, во время этой мессы в качестве Евангелия читается огромный, объёмный текст – 26 и 27 главы Евангелия от Матфея полностью, то, что называется La Passione secondo san Matteo – Страсти по Матфею.

Это Литургия воскресного дня, который называется Вербным воскресеньем, – Страсти по Матфею. И, естественно, когда Шютц и когда Бах писали свои Страсти по Матфею, уже в лютеранской реальности, они именно это имели в виду – воскресное богослужение, именно это чтение Страстей, которое, как правило, именно не читается, а поётся: во всех миссалах обычно делается замечание: On chante L’Evangile – поётся Евангелие. Целебрант, священник, совершающий мессу, преподаёт благословение трём чтецам или трём дьяконам, которые будут читать Евангелие, во–первых нараспев и, во–вторых, по ролям: один читает за Иисуса, другой читает за всех остальных. В миссалах это обычно обозначается буквой S – синагога, то есть за евреев и апостолов и т. д., и третий читает за хрониста, его партия обозначается буквой С. Это огромное Евангелие читается нараспев, и все, как живые участники, только что встречавшие Иисуса, въезжавшего торжественно в Иерусалим, переживают так же остро Его страдания. На этом заканчивается, в сущности, день Вербного воскресенья. Причём, при словах Jesus autem iterum clamans voce magna emisit spiritus, когда Иисус, вновь воскликнув громким голосом, испустил дух, вся церковь в это время опускается на колени и затем через несколько мгновений поднимается с колен, для того чтобы продолжить слушать пение Страстей. Разумеется, не во всех храмах, не во все эпохи Страсти пелись по нотам, но они практически всегда звучали нараспев. И это очень важно помнить.

Итак, в Вербное воскресенье Страсти по Матфею, во вторник – Страсти по Марку, те, которые у Баха не сохранились; в среду – Лука и в Великую пятницу – в единственный день католического литургического года, когда не совершается Евхаристия, Страсти по Иоанну. На всякий случай повторяю: воскресенье – Страсти по Матфею, вторник – по Марку, среда – Лука и в Святую пятницу – Страсти по Иоанну. Приближается к концу Святая неделя. Первый день Святой недели – это воспоминание, согласно Евангелию от Иоанна, о том, как Мария взяла драгоценный мирро и возлила его на ноги Иисуса, а Иуда стал возмущаться тем, что можно было бы его продать за триста динариев и раздать эти деньги нищим, на что Иисус сказал: Нищих всегда имеете с собой, – сказал Он, цитируя Второзаконие, — а Меня не всегда, а она приготовила Меня к погребению. Во вторник Страсти по Марку – это стояние в церкви Святой Приски, а среда – это уже Santa Maria Maggiore.

Это стояние в одной из больших базилик Рима в церкви Santa Maria Maggiore, большой церкви Святой Марии, в которой, между прочим, Кирилл и Мефодий впервые в истории христианства отслужили Литургию на славянском языке. Вот в этой самой церкви исторически совершалось чтение Страстей по Луке в среду Страстной седмицы. Четверг – это день, когда вспоминается Тайная Вечеря. Начинается богослужение с так называемых ноктурнов (вернее, надо сказать ноктурн, потому что они женского рода, эти ночные часы nocturne), а в треугольном подсвечнике перед алтарём зажигается пятнадцать свечей, потому что ноктурны состоят из четырнадцати псалмов; после каждого псалма гасится одна из свечей, пока не остаётся последняя. Последнюю гасят и прячут за престол, а затем ее достанут – в знак того, что Иисус умер и воскрес. На что указывают эти пятнадцать свечей? Толкователи говорят, что либо имеются в виду апостолы, которые один за другим отпадали от Иисуса во время Его Страстей. Другие говорят, что имеются в виду пророки, которые предсказывали Иисуса и один за другим были убиваемы иудеями. Так вот, то ли апостолы, то ли пророки – в данном случае символика не совсем ясна, но ясен обряд: гасится первая свеча, вторая, третья, и так четырнадцать – все, за исключением последней, после каждого прочитанного псалма.

Причём, эти ноктурны, в отличие от обычных богослужений – Утрени и Laudes, они совершаются практически без пения. Вначале читается Отче наш, Аве, Мария, и Символ веры, причём не вот этот, большой, Символ веры, который звучит во время Литургии и который используется как в Западной, так и в Восточной церкви, а практически не используемый на Востоке, так называемый апостольский – краткий – Символ веры, и после этого с антифонами, читаемыми вполголоса, звучат псалмы. То есть антифон, после этого псалом и снова повторяется первый антифон, второй антифон, второй псалом и снова антифон. Здесь практически нет места пению, звучит чтение вполголоса. Сам обряд теперь настолько ушёл в прошлое, что сегодняшние священники даже ничего о нём не знают. Я выяснил это буквально на днях: один профессор вспомнил, что он что‑то такое слышал или читал, стал спрашивать у всех, кто преподаёт в католическом институте Святого Фомы, и оказалось, что никто об этом ничего не знает, все смиренно говорили, что они дети Второго Ватиканского Собора, и поэтому что было раньше – не знают.

Понятно, на самом деле, что христианство – это не музей истории церкви. Это, действительно, живая церковь, в которой всё изменяется от века в век, главное остаётся, второстепенное изменяется. Но эти вещи, о которых мы говорим, их, конечно, надо бы знать, потому что с ними связана культура. Многое уходит из живой церковной жизни, но остаётся в культуре, и поэтому об этом надо знать. Кроме того что читаются псалмы во время ноктурн, звучат ещё и отдельные места из ветхозаветной книги Плач Иеремии – lamentatio. Плач Иеремии – печальная книга, смысл которой как бы созвучен событиям Страстной недели. Как правило, вечером этого дня уже совершается Литургия. Она усвоена за вечерним временем, хотя до 69–го года она совершалась утром. Так же как в восточной традиции бывает Литургия, допустим, в день Богоявления или в Страстную субботу, соединённая с Вечерней, которая всё равно служится не вечером, а утром.