Несколько слов об эвтаназии. На эту тему существует огромная литература не только за границей, но и в России, поэтому чрезвычайно обидно, когда этот вопрос решается поверхностно, что нередко бывает в наших СМИ. В общем, конечно, к эвтаназии относится все, что было сказано выше о смертной казни. Однако, если мы будем подчеркивать, что не имеем права отнимать у человека жизнь, которую не мы ему дали, нам могут резонно возразить, что это делается как раз из того самого милосердия, к которому зовет нас Христос, Именно из гуманных соображений была предложена эвтаназия, но только, действительно, гуманна она или нет?

Несколько лет назад в одной телевизионной передаче проф. Далецкий, известный хирург–педиатр, выступал в качестве апологета эвтаназии, причем говорил довольно разумно и убедительно. В ответ в студии встал православный юноша с окладистой, как у старообрядца, бородой и грозно прорычал:"Церковью это запрещено". Далецкому была нужна именно такая реакция. Он засмеялся и сказал, что прежде не слушался КПСС, а теперь не собирается подчиняться требованиям Церкви. Публика встала на его сторону. Ведь вообще сказать"запрещено"человеку сегодняшнего дня, значит, убедить его в том, что, в общем‑то, это возможно (принцип"запрещенное может быть разрешено"вытекает из самой семантики слова"запрет"). Не в том дело, что это запрещено, а в том, что страшно и по сути жестоко, хотя внешне все выглядит наоборот. Почему жестоко?

Последние дни умирающего, тяжело и неизлечимо больного человека невероятно трудны, но при этом абсолютно необходимы и удивительны. Они крайне нужны как для того, кто уходит, так и для остающихся родственников. За эти дни человек переживает какой‑то особенный духовный рост, ему, с каждым днем теряющему вес и все больше заживо съедаемому страшной болезнью, вдруг удается достичь того, чего не получалось ранее. Происходит это, быть может, в силу того, что человека, как говорится в книге Премудрости (2:23), Бог сотворил для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего, ему дается в последние дни каким‑то образом еще здесь приобщиться к вечности этого бытия. Во всяком случае, нередко именно здесь, находясь на краю могилы, многим удается примириться с теми, кого ненавидели, обидели, кто обидел их самих и т. д. Особое значение имеет в эти дни общение с родными и друзьями, бесконечно трудное, но открывающее какие‑то принципиально новые и неведомые перспективы в области человеческих отношений. Бывают случаи, когда родные или друзья умирающего всю жизнь помнят то, о чем он говорил с ними в последние часы жизни. Сам я помню, как мой отец говорил:"Я знаю, что тебе очень рано вставать, но посиди со мной еще. Потом (это"потом"он произносил как‑то очень просто) отоспишься". Помню и каждую деталь того, о чем мы тогда говорили.

Эвтаназия, безусловно, избавляет умирающего от мучений физических, а тех, кто его окружает, от мук психологических, но всех нас она лишает какого‑то очень важного опыта, без которого мы, быть может, потеряем что‑то от нашего человечества. Вкратце замечу, что чрезвычайно важно и то, чтобы люди уходили, окруженные любовью своих близких, и чувствовали это не сквозь больничные стены, а держа кого‑то из родных за руку. Не случайно же о человеке говорят, что он умер"на руках"у такого‑то. В этой идиоме умирающий сравнивается с маленьким ребенком — и тот, и другой в высшей степени нуждаются в любви и тепле окружающих.

Не приемля гомосексуализм, как явление (Рим. 1: 24–27; 1 Кор. 6: 9–10; 1Тим.1–10), Церковь не может не стремиться помочь человеку, являющемуся жертвой этого"заблуждения"(Рим. 1:27), Задача священника заключается не в том, чтобы прогнать, наказать, осудить и т. д. гомосексуалиста или запретить ему считать себя христианином, но в том, чтобы показать ему или ей, что половая жизнь и интимные отношения не составляют в жизни человеческой ее главного содержания. Священник должен объяснить тому, кто пришел к нему с этой бедой, что можно наладить по–настоящему серьезные отношения с людьми, не включая в них сексуальных моментов. Церковь не по той причине отвергает гомосексуализм, что это грешно, но, наоборот, считает, что это грешно, ибо знает, что гомосексуализм заводит людей в тупик. Церковь отвергает гомосексуализм, не ограничивая человеческую свободу, а для того, чтобы спасти человека от тех психологических и житейских перегрузок и катастроф, которые неминуемо ждут на жизненном пути каждого гомосексуалиста.

Гомосексуалиста непременно ждет одинокая старость, жалость друзей и родственников, но смешанная с презрением и брезгливостью, случайные связи и разрушение личности. Главная, быть может, беда тех, кто пошел по этому пути, что в центре их бытия, в самой сердцевине их жизни оказывается не Бог, а эрос, половая близость с лицом своего пола. Именно опыт показывает, что это разрушительно. Гомосексуалиста необходимо вытаскивать, выводить из того тупика, в котором он оказался, возможно, и при помощи создания общин., которые состояли бы из неженатых и незамужних лиц, непременно и того и другого пола, общин, в которых эти люди могли бы почувствовать себя дома. Постепенно вырастая из своего заблуждения, они даже в том случае, если брак с лицом иного пола все равно будет для них неприемлем, в конце концов избавятся от своего эротизма и станут настоящими христианами. Однако нельзя упускать из виду, что для такого вырастания требуются не месяцы, а долгие годы и, следовательно, особая программа, осуществляемая при каком‑либо центре психического здоровья, т. е. при нецерковной структуре, но при участии духовенства и тех верующих, которым эта работа будет поручена священноначалием.

Не менее серьезно надо подходить и к судьбе транссексуалов. Мы не можем сегодня решить вопрос о допустимости хирургического вмешательства для смены пола, но при этом не должны забывать и того, что в прежние времена как Церковь в целом, так и отдельные христиане относились к вопросу о транссексуалах с чрезвычайной деликатностью и целомудрием. Так император Александр 1 сам взял под свою защиту кавалерист — девицу Надежду Дурову и даровал ей фамилию Александров, образованную от его собственного имени. Известно, что в Киево–Печерской Лавре в конце XVIII в. подвизался старец Досифей, как известно, благословивший на тесный путь иноческий преп. Серафима Саровско–го. В тайну старца при его жизни, чуть ли не единственная, была посвящена императрица Елизавета, которая устроила жизнь этого подвижника, хотя знала, что в миру он был девицей Дарьей Тяпкиной, происходившей из дворян Рязанской губернии. Можно привести примеры и из истории древней Церкви, когда женщина подвизалась в мужском платье и трудилась на ниве Христовой именно как инок мужеска пола (6).

Дело здесь не в порочности или извращенности того или иного человека, а в чем‑то другом. Как решать эту проблему? Прежде всего, с любовью, думая не о самой проблеме, а о конкретных людях, ставших жертвами какой‑то аномалии, а во–вторых, исходя из опыта Церкви, о котором было сказано выше.

Человек в сегодняшней России, живя в условиях стресса, срывов, перманентного переутомления, недосыпания, нервного и психического истощения и т. д., зачастую бывает просто не в силах справиться с теми ситуациями, в которых он оказывается. В результате даже в тех случаях, когда выход из таких ситуаций есть, человек не может его найти, ибо ему не хватает устойчивости. На исповедь люди, во всяком случае их половина, если не больше, приходят не с грехом, а с какой‑то проблемой, с бедой или с рассказом о ситуации, перед которой они оказались бессильны. Задача священника заключается не в том, чтобы дать ответ на любой вопрос или принять решение за того, кто пришел на исповедь, а в чем‑то ином принципиально. Священник должен помочь своему прихожанину обрести устойчивость, стать крепче. Важно воспитывать в наших прихожанах не зависимость от своего духовника или от какого‑либо другого пастыря, а самостоятельность.

Священникам остро не хватает психологической подготовки, поэтому необходимо их сотрудничество с психологами, бояться этого не надо, наоборот, следует искать путей к совместной работе с психологом, психотерапевтом и даже с психиатром для того, чтобы не делать работу друг за друга, а каждому заниматься именно тем, в чем он может помочь своему прихожанину или пациенту. У нас же постоянно получается, что священник пытается заменить собой психотерапевта, а последний, обрекая себя на заведомые неудачи, силится осуществлять именно духовное руководство жизнью своих подопечных.

Есть еще одна проблема, связанная с тем, что у нас люди боятся психиатров из‑за того, что советская психиатрия была карательной, причем карала она не только диссидентов, но и простых советских граждан. Нам необходимо наладить по–настоящему рабочий контакт с психиатрами, потому что и сейчас страх пациентов перед врачом не всегда бывает необоснован. Так, например, многие психиатры вообще считают всякую религиозность проявлением психического нездоровья.

В силу того обстоятельства, что в армии самое широкое распространение имеют неуставные отношения, коррупция и т. п., ясно одно — здоровой она станет только в том случае, если будет поставлена под жесткий контроль общества, именно общества, а не государства. В том, наверное, и заключается одно из главных преступлений советской власти, что она вывела из‑под контроля общества все, что делается в армии, в милиции, в ФСБ и в других государственных структурах. Если же самые разные общественные организации и в том числе Церковь сумеют взять ситуацию в этих структурах под свой контроль (речь, разумеется, идет о положении людей, которые задействованы в этих структурах, по сути дела — о правах человека), то вся напряженность в этой сфере будет.

Церковь, если она будет занята одним только обновлением литургической жизни, без сомнения, останется непонятой ни обществом, ни своими собственными членами. Христос зовет нас не к обновлению богослужения, а к обновлению жизни в целом.

За 1000 лет на Руси накоплен огромный духовный опыт, однако он будет обесценен и отвергнут, если от принципа преподобного Венедикта ora et labora (молитва и труд) останется только ora. Молитва без дела мгновенно превращается в пустые, мертвые и, используя выражение Николая Гумилева, дурно пахнущие слова, а труд без молитвы обнажает свою безблагодатность и, несмотря на то, что трудящийся не жалеет сил, в результате не приносит плода.