В этой формулировке, хотя и неясной, не заключается ничего, что могло бы вызвать серьезные возражения. Тем более что понятие об искупительном значении молитвы (без крайних выводов митрополита Антония) можно считать уже принятым в русском богословии.

Но особенность «Автореферата» состоит в том, что здесь отец С. Булгаков не столько раскрывает, сколько пытается скрыть отдельные положения своей системы.

Попытки постижения тайны гефсиманской ночи — «пачеестественной молитвы» — делались неоднократно. И на каждой из таких попыток отпечатлевается «мера» их авторов.

То же следует заметить и о попытке отца С. Булгакова.

Вместе с митрополитом Антонием отец С. Булгаков полагает, что «Христос в гефсиманскую ночь перестрадал и изжил все грехи всего человечества и каждого человека в отдельности, совершённые в настоящем, прошедшем и будущем, — такова эта сладостная и страшная аксиома веры нашей»[948].

Гефсиманская чаша есть не столько страх приближающейся крестной смерти, столько «воспринятый сострадательной любовью силою самоотождествления всечеловеческий грех, отяготевший на Иисусе и своим смертоносным дыханием Его объявший»[949].

Когда отец С. Булгаков говорит: «Что же таится во мраке гефсиманской ночи? Любовь и только любовь Троичного Бога к падшему творению»[950] или: «Мы не можем пытаться — мыслию или в воображении — далее постигнуть эту гефсиманскую скорбь даже до смерти, эту горечь отравленной чаши греха, которую испил Сын Человеческий. Но каждый, кто приближается к Нему с верою, любовию и покаянием, в этой скорби узнает и обретает и свой собственный грех, изжитый в страданиях Богочеловека», — с этими словами нельзя не согласиться[951].

Но отец С. Булгаков не удовлетворяется этим. Он начинает ставить свои «головокружительные вопросы»[952] и пытается найти на них ответы, вопреки собственным утверждениям о невозможности таких попыток. Здесь сказывается действие его мысли и воображения, не допускающее заметить противоречия только что высказанным положениям[953].

Сущность этих попыток заключается не только в том, что отец С. Булгаков полагает сделать доступным нашему пониманию состояние сознания воспринимающего грехи всего мира Сына Божия[954], но главным образом в том, что здесь он вносит свои человеческие понятия и домыслы «во Святая Святых», внутрь непостижимого Божества, пытается уразуметь то, что совершается в недрах Святой Троицы.

В своем проникновении отец С. Булгаков исходит из своеобразно раскрываемого им понятия о кенозисе Божества в творении, воплощении и искуплении[955].

«Перед нами открыта (?) эта сторона искупительной жертвы — кенозис Божества и борение человечества в Богочеловеке в принятии Чаши. Сам Отец подает ее Возлюбленному Сыну, Он Сам не воплощается, но это Он посылает в мир Сына, и это послание есть жертвенный кенозис Отца, хотя, конечно, и совершенно другой, чем кенозис Сына. Отец, рождающий Сына и в Нем имеющий Свое благоволение, в этом акте послания Его в мир, которое завершается посланием Его на Крест, и Сам как бы лишается Сына, остается без Сына. Сиротеет Сын и сиротеет Отец… В кенозисе Своем Сын уже не живет с Отцом, как и Отец с Сыном…»[956]Кенозис распространяется на всю Святую Троицу. Таковы предпосылки отца С. Булгакова для описания гефсиманской ночи «со стороны Божественной».

Именно потому, что в Гефсимании кенозис распространяется на всю Святую Троицу и здесь совершается то принятие греха, от которого «страдает вся Святая Троица»[957], время гефсиманской молитвы есть время «смерти духовной»[958].

И хотя отец С. Булгаков говорит, что «путь из Гефсимании необходимо ведет к Голгофе»[959], все же у него «Гефсимания выступает на первый план и как бы заслоняет Голгофу»[960].

Отец С. Булгаков не исключает значения в искуплении телесной смерти Богочеловека и в этом видит свое отличие от понимания митрополита Антония (Храповицкого), но все же у него телесная смерть остается следствием смерти духовной в Гефсимании.