– Но и наша кровь тоже есть в девчонке! Мой дед был кантонистом, а отец…

Снова зазвонил телефон, теперь вертушка. Нейман снял трубку и сразу погрузнел и потяжелел.

– Да, – сказал он скучным голосом, – майор Нейман вас слушает. Да, слушаю вас, Петр Ильич. Так точно! Так Аркадий Альфредович как раз сейчас у меня. Да вот сидим, разговариваем о жизни. Слушаюсь. Ждем, – он положил трубку. – Сейчас полковник придет, какие-то вопросы у него к вам.

Он плотно уселся в кресло, вынул трубку, набил и закурил.

– Ух! Хорошо! – сказал он.

Глава ІІІ

– Ну, привет громадянам, – сказал Гуляев, входя. – Привет, привет!

Был он низкорослый, тщедушный, мальчишистый (его дразнили хорьком), в огромных роговых очках. Когда он снимал их, то становились видны его неожиданно маленькие, постоянно моргающие и воспаленные глазки. И тогда все его лицо теряло свою зловещую и таинственную значительность. Мужик как мужик.

– Куда же ты это пропадаешь, прокурор? – продолжал он, проходя к столу. – В прокуратуру звоню, говорят: ушел в наркомат, звоню в прокурорскую комнату, говорят: был, да весь вышел. Так куда же ты это все выходишь, а?

– Да вот видишь куда, – хмуро усмехнулся Мячин, – сидим уже час, вентилируем твоего Зыбина.

– А что такое?

– Ноту он нам прислал, – объяснил Нейман.

– Ноту? Ну, это он умеет, – равнодушно, согласился Гуляев, ожидая, пока Нейман встанет и уступит ему свое место, – этому-то мы его обучили! – Он сел, вынул блокнот и положил его перед собой. – Полина Юрьевна Потоцкая, – прочитал он, – сотрудница Ветзооинститута, говорит вам это что-нибудь?

– Мне даже очень много, – усмехнулся Нейман, – коронная свидетельница Хрипушина. Его от нее чуть удар не хватил. Ну как же? Вызвал ее повесткой на дом – не явилась! Оказывается, дома не было, а повестку подруга приняла. Тогда вручили на службе лично – и опять не явилась! В институте нет, дома тоже. Только через три дня узнали: попала в больницу. У нее там какой-то привычный вывих, вот и обморозилась в горах.

– Так что ж, так и не допросили? – удивился Гуляев.

– Ну почему же нет! Допросили! – Голос Неймана иронически подрагивал. – Да еще как! Десять листов с обеих сторон они с Хрипушиным на пару исписали. Потом еще пять прибавили. Принес он их мне. Я прочел и говорю ему: «Ну вот, теперь все это, значит, чистенько перепечатайте, сколите и отошлите в „Огонек“, чтоб там печатали с картинками. Гонорар пополам».

– И что там, так ни одного дельного слова и нет? – засмеялся Мячин.

– Ну как нет! Там пятнадцать страниц этих слов. Целый роман! Море. Ночь. Луна. Он. Она. Памятник какой-то немыслимый, краб величины необычайной. Они его с Зыбиным под кровать ему засунули, потом вынули, в море отпустили. Вот такой протокольчик! А не хочешь, говорю, посылать его в журнал, тогда тащи-ка его в сортир. Так сказать, по прямому его назначению. Ну а что вы об ней вспомнили?

– Так вот, звонит она мне. Просит принять. – На минуту Гуляев задумался. – Ну так что ж, может, тогда и отослать ее к Хрипушину? Или вы с ней сами поговорите? – Он взглянул на Неймана.

– Ну нет! Пусть она идет к своей бабушке, – серьезно сказал тот, – может, вот Аркадий Альфредович захочет ее увидеть. Вот ведь! – Он прошел к столу, достал из него папку, из папки черный конверт с фотографиями, выбрал одну из них и подал Мячину. – Взгляните-ка! Как?

– Да-а, – сказал Мячин, вертя фотографию в руках, и вздохнул. – Да-а, – он протянул фото Гуляеву. – Посмотри!