реакционер К. Леонтьев, славянофилы и западники, люди мысли религиозной и антирелигиозной, народ–кики и анархисты, Достоевский и Л. Толстой. Когда обнаруживалась у нас вражда к Западной Европе, то это обыкновенно была вражда не к Западу вообще, а к западному буржуазно–капиталистическому миру. И вражда эта определялась тем, что это мир античеловечный, раздавливающий живую человеческую личность. Отец левой русской интеллигенции и предшественник русского социализма в XVIII веке Радищев говорил: «Душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Фурьерист Петрашевский, глава кружка, за участие в котором Достоевский был сослан на каторгу, говорил, что, не находя для себя никого достойного любви среди мужчин и женщин, он посвящает себя служению человечеству. Можно установить четыре периода в истории русского соци — ализма. Первый период — это утопический социализм в духе Сен–Симона и Фурье. Второй период — это социализм народнический, близкий к Прудону, но наиболее оригинально русский. Этот тип социализма можно назвать индивидуалистическим социализмом. Таков социализм Герцена и Михайловского. Но наряду с принципом высшей ценности человеческой личности как цели, он утверждает коммюнотарный характер русского народа, опирается на крестьянство, связывает себя с традиционными формами крестьянской общины и рабочей артели и не хочет допустить развитие капитализма в России. Человек ставится выше государства, национального богатства, которому противопоставляется народное благосостояние, выше цивилизации, которая может быть античелове-

248//249

ческой. С этим связано и русское отношение к собственности, которое очень отличает Россию от Запада. Известно, что русский народ не знал римских понятий о собственности, согласно которым собственник имеет право не только пользоваться собственностью, но и злоупотреблять ею, что превращает собственность в абсолютное и античеловеческое начало. Русские люди не имеют такой привязанности к собственности, как западные люди, даже как западные социалисты. Русские купцы, наживая миллионы иногда нечистыми путями, в глубине души не считали свою собственность священной и в светлые минуты своей жизни могли отказаться от всего и стать монахами или странниками. Я это как‑то выразил в такой форме, что русским свойственны были буржуазные пороки, но не свойственны были буржуазные добродетели, как людям Запада. И это характерная черта. При таких свойствах в России не могло создаться сильной, уверенной в своей правоте буржуазии, не могло обнаружиться влиятельной буржуазной идеологии. Русские верили в течение всего XIX века, что Россия раньше и лучше Запада разрешит социальный вопрос. Все это объясняет, почему именно в России возможен был опыт коммунизма, очень затрудненный на Западе. Русское отношение к собственности связано с отношением к человеку. Человек ставится выше собственности. Бесчестность есть обида, нанесенная человеку, а не обида, нанесенная собственности. В западном буржуазном мире ценность человека слишком определялась не тем, что есть человек, а тем, что есть у человека.

Но русская природа противоречива и поляризована, и уже в конце 60–х годов и в начале 70–х годов

249//250

у нас обнаружилась и обратная, негуманистическая сторона социализма. Это мы видим в Нечаеве, написавшем катехизис революционера, испугавший даже Бакунина. Нечаев оправдывал самые дурные средства для осуществления целей, которые почитал добрыми. В 70–е годы Ткачев представлял тип социализма, в котором ценность человеческой личности исчезла. В отличие от антиэтатической, почти анархической тенденции большей части русских социалистов–народников, он был сторонником сильного, диктаторского государства. По некоторым своим мыслям он предшественник Ленина. В лице Желябова, главы партии «Народной воли» и участника покушения на Александра II, приговоренного к смертной казни в процессе 1 Марта, социализм делается опять более гуманным, и в нем обнаруживаются даже элементы сознательного христианства, несмотря на допущение террора. Третий период русского социализма есть социализм марксистский, возникший в 90–х годах прошлого века. Основания его положила заграничная группа Плеханова, Аксельрода и Веры Засулич. Первоначально это был западный классический марксизм. Марксизм понимался как социологический детерминизм и эволюционизм, достижение социализма ставилось в зависимость от промышленного развития, от развития производительных сил страны и образования фабричного пролетариата. Эта форма социализма была направлена на борьбу с народническим социализмом и нанесла ему удары, от которых ему трудно было вполне оправиться. В нем была найдена как бы база для освободительного движения, которой не могло быть крестьянство. В марксистском социализме, наиболее

250//251

западническом, слабее был выражен принцип ценности человеческой личности, хотя и не было ничего антигуманистического. Часть марксистов конца 90–х годов, обладавших наиболее высокой философской культурой, были зачинателями идеалистического движения начала XX века. Но в России был еще четвертый тип социализма, который и победил в революции. Это марксизм большевистский или коммунистический. В нем западный марксизм подвергся острой руссификации и в нем[Так у Бердяева (прим. публ.).] вошли некоторые элементы революционного народничества (возможность миновать капиталистическую стадию экономического развития)и даже славянофильства (свет с русского Востока). Я называю этот тип социализма волюнтаристическим, в нем экзальтируется революционная воля и мессианские элементы марксизма сильнее элементов научно–детерминистических. В нем личность играет более активную роль, чем в западном классическом марксизме, но личность в недрах партии, в коммюнотар–ности. Для этого типа социализма человек в организованном коллективе может менять лицо мира, мир делается пластическим. Не нужно ждать результатов детерминированной экономической эволюции. Самой материи приписывается самодвижение и свобода. Это называют диалектическим материализмом, насилуя терминологию, так как материи приписывают качества духа. Этот тип социализма в развитии революции подвергся большим изменениям, и в нем момент национально–русский будет играть все большую роль.

251//252

Совершенно неверно, что у русских нет чувства свободы и любви к свободе. В политическом деспотическом старом режиме была ббльшая бытовая свобода, свобода нравов, чем у других народов. Русские менее подверглись социальной муштровке, чем люди западной цивилизации. В православии больше свободы, чем в католичестве. Самый сильный пафос свободы, и свободы религиозной, был у Хомякова и Достоевского. Хомяков даже думал, что русский народ должен поведать народам Запада «таинство свободы». Русская мысль XIX века, стесненная внешне цензурой, внутренне была необыкновенно свободной. «Легенда о Великом Инквизиторе» была в сущности провозглашением свободного религиозного анархизма. Идеология анархизма создана русскими и, как это ни странно, представителями высшего слоя русского дворянства — Бакуниным, Князем Кропоткиным, Графом Львом Толстым (на религиозной почве). Но поляризованность русского народа, совмещение противоположностей затрудняют суждения о России и русском народе, в частности, о русском отношении к свободе. С одной стороны, русский народ в противоположность мнению славянофилов имеет государственный инстинкт, создал огромное государство и бывал слишком покорен деспотическим формам государства. Но, с другой стороны, всегда обнаруживался и обратный полюс, была вольница, как бы выход из государства и восстание против него. Был религиозный раскол, апокалиптически настроенный, который в левой своей части думал, что властью овладел

252//253

антихрист. В русском народе было недовольство градом земным, искание града Китежа, скрытого под озером. Весь XIX век русская интеллигенция восставала против империи и была настроена революционно. В русском народе также совмещалась покорность и свободолюбие, как необыкновенная жалостливость и сострадательность могла совмещаться с проявлениями жестокости. Но менее всего это означает безличность. Наиболее сложен вопрос об отношении к личности и свободе в коммунистической революции и в строе, который после нее сложился. Дух коммюно–тарности, способность к жертве в сильной степени обнаружились в русской революции. Но, как было уже сказано, стихия революции и новое строительство после нее неблагоприятно для личности и свободы. Социальная революция есть передвижение огромных масс, и в этом передвижении личность в своей единственности и неповторимости может тонуть. Русская революция в своей первой советской стадии не стояла под знаком гуманизма. Гуманизм слишком утончен, предполагает слишком высокий уровень культуры, чтобы дать символику для социальных переворотов почти геологического характера и для движения масс. Нужны лозунги более элементарные. В судьбах русского народа, в осуществлении его высших целей суждено было пройти через период ущербления личности и свободы, что совсем не является свойством русского народа, а является свойством, характерным для массовых революций. Но уже обнаруживается тенденция к созданию нео–гуманизма. Нужно понимать, что источники миросозерцания самого Маркса были гуманистические. Это явственно видно в его6 юношес-