Вопрос может казаться элементарным. Творчество невозможно без свободы, без свободы оно увядает. Труд может быть принудительным, и слишком часто бывал им: хотят освободить труд от этого принудительного характера. Но принудительное творчество есть нелепое словосочетание.

В действительности, и тут, как и повсюду, вопрос о свободе сложнее, чем принято думать. И это связано, прежде всего, с трудностью рационального определения свободы. Философская мысль приходит к тому, что рациональное определение свободы невозможно, от такого определения свобода исчезает и подчинятся детерминизму. Об этом хорошо говорит Бергсон. Но он все‑таки принужден выражать в слове свою мысль о свободе. Негативное познание есть все‑таки познание.

Признание свободы как неустранимого элемента всякого творчества приводит нас к тому, что духов-

276//277

ная культура, в отличие от внешней социальной жизни, не может быть вполне рационализована, организована, подчинена какому‑либо строю общества. В ней всегда есть прорыв за установленные рациональные пределы, и эти прорывы — наиболее гениальные и наиболее творческие, наиболее несущие за собой новизну. Совершенная новизна исходит из свободы. Вне этой творческой свободы есть лишь перераспределение материи мира…….

Ошибочно приурочивать свободу творчества к индивидуализму. Подлинное творчество лично, то есть индивидуально, но совсем не есть индивидуализм, совсем не означает поглощенности творца самим собою и его изоляции от народной и мировой жизни. Рафинированный индивидуализм есть явление упадочности, и он менее всего был свойствен творческим гениям.

Творчество не может быть целиком объяснено из общества. Человек лишь частично определяется социальной средой и не в самом глубинном своем слое. Тайна творческого акта во всех областях — не только в творчестве культурных ценностей, но и в творческой любви человека к человеку, — есть всегда тайна возникновения новизны в мире, тайна возникновения до сих пор не бывшего[См. недавно вышедшую интересную книгу Рэймонда Полен «La creation des valeurs». Автор — представитель современной экзистенциальной философии, он остро ставит тему о творчестве ценностей. Но философское решение его, отчасти сближающее его с Сартром, бесплодно и говорит о бессилии известного направления экзистенциализма.]. Творчество предполагает материю мира, материю природы, общества и души, и

277//278

связано с ней, но оно не может быть объяснено исключительно из этой материи, оно не может быть лишь порождением необходимости. Никакой детерминизм не может объяснить тайны творческого акта.

Течения в искусстве можно пытаться объяснить, с большей или меньшей правдоподобностью, как это делал последовательный детерминист Тэн, но все эти объяснения проходят мимо тайны творческого акта. И так будет со всяким детерминизмом, потому что мы встречаемся с тайной свободы, привходящей во всякий творческий акт. Пусть художники итальянского ренессанса обращались к природе и к античному искусству, пусть многое этим может быть объяснено, но всегда останется необъяснимой тайна творческого акта Леонардо да Винчи или Микеланджело, тайна внутренней свободы этого акта, породившей новизну. Подражанием, заимствованием, отражением социальной среды можно кое‑что объяснить, но — не первичное, не самое главное. Творчество существует лишь в том случае, если не все исходит извне, если изнутри что‑то привносится: если подавить исходящее из внутренней свободы, то творчество исчезнет.

Поэтому невозможны, хотя и бывали, казенная философия и казенное искусство, но существует связь индивидуального творца с внутренней духовной средой, в которой он думает и в которой творит. В эпоху романтизма все наиболее интересные творцы были романтиками, в эпоху русского символизма все поэты были символистами. Это не означает, однако, просто внешнего заимствования и подражания. Мода играет немалую роль в литературе и искусстве, но в более глубоком смысле: так создается стиль. Стиль

278//279