Первая публикация: у Клепининой нет.

Воспроизводится по изд.: Истина и откровение. СПб.: Изд–во Русского Христианского гуманитарного института, 1996.

Необыкновенная популярность Сартра, мода на него и на экзистенциализм имеют симптоматическое значение; [для Франции значение скорее отрицательное]. Экзистенциальной философии, серьезной и трудной, грозит опасность превратиться в Das Man Гейдеггера. Это может стать печальным концом экзистенциализма. Сейчас трудно вспоминать, что в прошлом экзистенциальными философами были такие люди, как Паскаль и Кирхегардт. Сартр разнообразно талантливый человек, он философ, романист, драматург, журналист. Может быть, лучшая его книга — роман «La Nausee»', где уже поставлена тема о творчестве человека, как выходе из низменного и тошнотворного существования. Его задуманный в трех томах роман «Les chemins de la liberte»2 не удался, особенно слаб второй том. Но есть отдельные замечательные мысли, раскрывающие оригинальное мироощущение Сартра. Огромная философская книга «L'etre et le neant» очень зависит от Гейдеггера. По методу он хочет быть верен феноменологии. Но внут-

296//297

ренно книга еще более зависит от Фрейда и психоанализма. Нельзя отрицать больших дарований Сартра, но в нем есть слишком большая легкость, [чувствуется недостаток нравственной сериозности], есть элемент интеллектуальной игры. В нем нет германской метафизической глубины, которая есть у Гейдеггера. Опасность для французской интеллектуальной элиты в том, что в ней происходит процесс утончения, а не углубления. Утонченность может быть показателем упадочности. Сартр прежде всего тонкий психолог, более, чем метафизик. Глубины у него и не может быть. Он начинает свою философию с решительного отрицания тайны. За миром явлений ничего нет. Он почему‑то это считает доказанным. Мир плосок и низок, человек низок. Бытие мира вызывает тошноту. В конце концов он принужден прийти к натурализму и даже к утонченному материализму. Для него не существует духа и духовности, духовный опыт есть лишь иллюзия. Натурализм ограничивается лишь идеей свободы человека, которая играет у него большую роль… Но до актов свободы, которые он обещает3 в будущем, Сартр погружен в bas fond существования. Нужно протестовать против страшного злоупотребления словом transcendence4 у современных экзистенциалистов. Употребляют новую терминологию, которая рискует оказаться оригинальнее мысли. Но традиционное слово transcendence постоянно употребляют в смысле совершенно ином, чем это принято. Могут сказать, что transcendence просто значит depassement5. Но transcendence есть не de‑passement dans се monde6, a depassement de ce monde7. Наибольшее право употреблять слово tran-

297//298

scendence имеет Ясперс (Jaspers), которого я решительно предпочитаю всем философам этого направления и который мне наиболее близок. Несмотря на влияние Гейдеггера, у Сартра очень чувствуется французский рационализм, его предком, во всяком случае, скорее является рационалист Декарт, чем экзистенциалист Паскаль. Из его очень показательных споров<с>марксистами можно все‑таки заключить, что Сартр идеалист. И для него человек субъект, а не объект, как для марксистов[Очень интересна брошюра Сартра «L'existentialisme et un humanisme»8. В ней с наибольшей ясностью и простотой изложены идеи сартровского экзистенциализма. Очень показательна полемика с марксистом Naville.].

Сартр совсем не должен быть признан представителем экзистенциальной философии, как не должен быть признан и Гейдеггер, который сам это говорит, делая различие между philosophie existentielle9 и philosophie existentiale[См. об этом у de Waelhens «La philosophie de Martin Heidegger»".]10. И Гейдеггер, и Сартр хотят построить онтологию, пользуясь феноменологическим методом. Но настоящая экзистенциальная философия не может быть онтологией, которая всегда есть по–строение. учения о бытии при помощи понятий. Онтология всегда есть объективирующее познание. Но existence не может быть объектом, она погибает в объективации. Бытие не есть перво–реальность, пер–во–жизнь или перво–existence, оно уже есть продукт рационализирующего и объективирующего познания, есть порождение мысли. Философия Гейдеггера и Сартра, строящая онтологию или выражающая же-

298//299

лание ее строить, остается старой рациональной онтологией, она все еще находится в линии Парменида, отца онтологии. Сам Сартр признает, что признаком экзистенциальной философии является признание примата экзистенции над эссенцией, экзистенция создает эссенцию. Но онтология есть учение об эссенциях. Безмерно более прав Ясперс, который не признает онтологического познания посредством понятий. Он признает возможность лишь метафизики, как познания символического, как чтения символов[См. Karl Jaspers. «Metaphysik», третий том его «Philosophie»'2.]. И он, конечно, гораздо более подлинный экзистенциалист, чем Гейдеггер и Сартр, он более верен тому смыслу, который вкладывал в экзистенциализм Кирхегардт. У него и слово transcendence имеет более подлинный смысл. Экзистенциальная философия может быть лишь познанием Бога, мира и человека в глубокой субъективности человеческого существования, а не в каких‑либо объективациях мысли. Ошибочно думать, что феноменология Гуссерля благоприятна для экзистенциальной философии, она приводит к ложной онтологии. Гораздо более благоприятен для экзистенциальной философии Кант, сам совсем не экзистенциальный философ, но расчищающий для нее почву своей критикой всякой онтологии, как основанной на ложном употреблении разума и попадающей во власть трансцендентальной видимости. Кантовская свобода и есть existence, и она противостоит природе, которая есть продукт объективации. Кант не впадает в натурализм, в который впадает Гейдеггер и Сартр. Онто-