299//300

логия есть всегда натуралистическая метафизика. Не существует бытия, существует лишь существование и существующий. Экзистенциальная философия есть прежде всего философия, на которой отпечатлевается экзистенциальность познающего философа, она экспрессивна. Экзистенциальный философ не объективирует, а выражает свою приобщенность к существованию, предшествующую разделению на субъект и объект. Новизна экзистенциальной философии именно в том, что она должна быть целостным, жизненным познанием до объективации, до распадения на субъект и объект. Иначе это можно сказать так, что она остается в субъективности. Напрасно Simone de Beauvoir в «Les Ternps Modernes»13 защищается от обвинений экзистенциалистов в том, что они субъективны, а не объективны. Скорее можно было бы обвинить Гейдеггера и Сартра в том, что они хотят быть объективными и потому не экзистенциальны. Объективность совсем не тождественна с истинностью, только в субъективности, которая совсем не есть так назы–в<аемый>психологизм, и находима истина. Existence, говорит Ясперс, есть утверждение себя свободной личностью. Экзистенциальная философия может быть лишь символическим выражением экзистенциального опыта, в который не может не входить и духовный опыт, отрицание которого означает впадение в натурализм или материализм. Сартр в своем романе пишет, что Чемберлен спит, Даладье сосет папиросу, или что герои его совершают движения сексуального характера или пьют в кафе виски. Он как будто думает, что описывает existence. Но в действительности он описывает лишь отчуждение вовне и объектива-

300//301

цию existence. Но и в смешном Чемберлене с зонтиком, и в сартровском герое, опустившемся до низин существования, есть неотчуждаемая глубина, в которой они соприкасаются с трансцендентным. Это и есть existence. Сартр же все время остается в мире объектном, и потому он не экзистенциальный философ. Марксист не без основания говорит, что existence оказывается другой формой человеческой природы.

В большой философской книге Сартра слово neant остается двусмысленным. Neant может быть понято как предшествующее бытию и как последующее за ним, и в зависимости от этого смысл меняется. У Сартра neant означает и гниение бытия. Отсюда, по–видимому, и nausee. Он употребляет такой образ, что neant внутри бытия есть как червяк в груше или яблоке. Но neant имеет и другой смысл. С neant связана свобода, возможность творчества нового. Свободу нельзя выводить из бытия, ибо тогда она была бы детерминирована. Об этом я много раз писал. Еще в «La Nausee» автор видел в творчестве человека выход из тошнотворности бытия. Но в своем собственном творчестве он страшно унизил человека, втоптал его в грязь. Он приходит к новому гуманизму, особенно в статьях его журнала «Les Temps Modernes». Но у него самое низкое понятие о человеке, человек — кусок грязи. И можно опасаться, что творчество его окажется не творчеством из свободы neant, а творчеством из гнилого уже бытия. Откуда возьмется творческая сила человека? Как может низшее из себя создать высшее? Это ведь есть тезис материализма. У Паскаля, у Достоевского человек двойствен и поляризован, он и низок, и высок. У Сартра, как и у Фрей-

301//302

да, он только низок. Есть разница в понимании neant у Гейдеггера и Сартра. У первого иногда чувствуются реминисценции старой германской мистики, Ungrund'a Бёме. И тогда neant приобретает глубокий смысл. У Сартра ничего подобного не видно. Он изображает скорее гниение и декаданс бытия. И вместе с тем он хочет спастись утверждением свободы. Мир бессмыслен, нелеп, абсурден, и природа человека низкая. Но у человека есть свобода, которую он может противопоставить всему этому. Он может совершать выбор, брать на себя ответственность, творить себя и лучшую жизнь. Это ограничивает низменность сартров–ской метафизики. Но остается неясным, откуда берется свобода у Сартра и в каком отношении стоит эта свобода к мировой необходимости? В мире как будто нет необходимых каузальных связей. Иногда остается впечатление, что Сартр говорит что‑то оригинальное о человеке. Человек не определим. Человек сначала ничто и потом создает себя. Человек есть то, чем он себя делает. Человек есть собственный проект. Человек ответствен за себя и за всех людей. Человек не должен рассчитывать на свою природу. Человек есть акт. Человек бывает дрянным не от наследственности и среды, а потому, что создал себя таким. Человек — трус или герой, потому что он делает себя таким. Человек всегда себя трансцендирует. Но что все это значит? Это значит, что человек есть не только природа, но и свобода, так и думает Сартр. Но верное выражение этой истины то, что человек есть дух, дух же не есть объективное бытие, он глубже объективного бытия. Дух есть свобода и акт, а не субстанция. Это и есть царство свободы, которой Сартр так дорожит.

302//303

Проблема свободы центральна. Но, повторяю, если не выводить свободу из природы, то необходимо признать, что она предполагает существование духовного начала в человеке. Терминология Сартра прикрывает трудность проблемы. Это вообще нужно сказать о его терминологии. Сартровские en soi14 и pour soi15, составленные по образцу Гегеля, скрывают за собой старые традиционные философские проблемы, но не облегчают их разрешения. Но психологически Сартр говорит много интересного и верного о свободе. В известном смысле верно, что человек обречен на свободу, что свобода его фатум. Акт всегда есть выражение свободы. Свобода есть основа вне эссенции, т. е. она в neant, а не в бытии. Свобода есть возможность разрыва с миром. Свобода совпадает с neant в глубине человека. Человек всегда выбирает себя, это тоталитарный выбор, мгновение выбора. Ничто внешнее не должно определять выбора человека. Свобода не связана с разумом. Думаю, что все это очень верно, но это предполагает, что свобода внемирна, внеприродна по своему источнику. Свобода не может быть выражена в категории бытия, она не может быть рационализирована. Моя свобода не зависит от моей натуры, иначе она не была бы свободой. Свобода есть выбор существа, а не его основа. Свобода есть свобода действия. Для Сартра свобода всегда существует в известном положении, в известных условиях человека. Свобода всегда есть риск. Личность есть свобода. Свобода налагает на человека ответственность. Это особенно утверждается в журнале Сартра. В нем все время говорят о свободе, о выборе, об engagement16. И все же остается неяс-304

303//304

ным, как соединить такое значение свободы в человеческой жизни, такую возможность для человека создавать новую, лучшую жизнь с сартровской философией вообще, унижающей человека, отрицающей в нем всякое высшее начало, при этом высшее начало нужно понимать совсем не как природу человека. Свобода носит у него по преимуществу отрицательный характер. Эта философия раздирается коренным дуализмом. Свобода приходит в наш низкий мир как бы из высшего мира, который совершенно отрицается. И у Гейдеггера непонятно, почему человек может возвыситься над Das Man, выйти из царства обыденности. Почему мир падший (Verfallen), когда неоткуда падать. У Гейдеггера чувствуются последние остатки католической теологии, через которую он прошел. У Сартра этого нет. У него противоречие, присущее всей направленности современного сознания[«L'etre et neant». Quatrieme partie. Chapitre premier. Etre et faire: la liberty18.].

Журнал Сартра «Les Temps Modernes» имеет совсем другое ударение, чем его книги. Он не хочет остаться погруженным в гниль, в которую погружены его романы, не хочет nausee, он и его единомышленники проповедуют литературу engagee17 и социальную активность. В этом мало оригинального, особенно для нас, русских. Сартр требует погружения в эпоху, в настоящее. Защита автономии и прав личности — задача журнала. Человек объявляется абсолютным, но в своей среде и в своем времени. Статьи Simone de Beauvoir, умные и довольно ясные,