В современном мире появились новые формы атеизма, не похожие на атеизм XIX века. В прошлом веке атеизм в своих преобладающих формах был более элементарным, он обыкновенно связан был с материализмом, с поклонением естественным наукам, с оптимистической верой в прогресс. Лишь у Ницше атеизм был глубже. Новые формы атеизма нашей эпохи совсем не связаны с материализмом, с оптимистической верой в прогресс, он совсем не обосновывает себя на наивной вере во всемогущество естественных наук. В этом отношении характерны Гейдеггер и Николай Гартман в Германии, Сартр во Франции. Интересно, напр<имер>, что Н. Гартман обосновывает свой атеизм совершенно так же, как Кант обосновывает свою веру в Бога. Кант думал, что нельзя

322//323

доказать существование Бога и нельзя сделать Его предметом познания. Но существование Бога есть нравственный постулат практического разума. Если нет Бога, то нравственная жизнь разрушается, нет свободы и нравственной ответственности. Н. Гартман говорит то же самое с обратным знаком. Нельзя доказать, что Бога нет. Но нужен постулат, что Бога нет, ибо если Бог есть, то рушится нравственная жизнь, как и свобода человека, нет ответственности человека. При этом Н. Гартман признает идеальные ценности, которые человек призван осуществлять. Сартр считает свой атеизм более последовательным, чем атеизм марксистов. Марксисты еще верят, что исторический процесс имеет смысл, он ведет к совершенному социалистическому обществу, для них мир не абсурден, это у них остаток веры в божественное, они еще идеалисты. Атеизм Сартра исходит из того, что мир абсурден и бессмыслен. Человек не может опереться на исторический процесс, он должен сам, опираясь лишь на себя и свою свободу, творить ценности и новый лучший мир. Сартр не принимает детерминизма, который принимают марксисты и атеисты старого типа. И Сартру, как никому, не удается быть последовательным атеистом. Его учение о свободе оставляет все же идеальное начало в человеке. Человек должен пройти через новые формы безбожия, это даже может иметь очистительное значение. Это есть прохождение современного мира через тьму перед новым религиозным светом.

Для современного мира и для происходящего в нем переворота очень характерна мучительная тема о свободе. Происходящие в мире процессы являются

323//324

не столько процессами освободительными, сколько процессами связывающими. Это я отмечал в книге «Новое Средневековье», написанной 23 года тому назад6. Социальное переустройство мира должно освободить трудящиеся классы от эксплуатации и унизительного положения. Но это освобождение не происходит либеральными путями, оно предполагает связанность и принуждение. Скачок из царства необходимости в царство свободы, о котором говорят Маркс и Энгельс, отодвинут в неопределенное будущее. Тема о свободе трагическая, она особенно трагична для культурной элиты, которая проходит сериозный кризис. И если эта культурная элита не проникнется идеей служения, если она останется в состоянии самодовольства и презрения к нижестоящим, то она будет обречена на исчезновение. Во всяком случае либерализм XVIII и XIX веков кончен, в нем нет больше силы. Индивидуализм, который в прошлом мог быть революционным, делается бессильным воздыханием о прошлом. Особенно либерализм экономический делается силой реакционной, поддерживающей умирающий капиталистический строй. Кончается и либеральная демократия, которую пытаются еще поддержать, она мешает социальному реформированию общества. Будущее принадлежит новой форме демократии, демократии социальной. Лозунг свободы часто бывает ложным и реакционным, его провозглашают из страха и ненависти к надвигающимся на мир социализму и коммунизму. За свободу стоят те, которые раньше были врагами свободы и по–настоящему свободы не любят или любят ее для себя и не любят для других. (В первые годы русской революции я знал

324//325

одну даму, которая не была верующей и всегда нападала на христианство. В одно из воскресений она пришла в церковь. Когда ее спросили, почему она это сделала, будучи противницей христианской веры, она ответила, что она пришла из ненависти к проклятым большевикам. Вот так пробуют и защищают собственную свободу, которой раньше боялись7.) [Нашли собственную свободу, хотя раньше ее отрицали8.] Проблему свободы нельзя ставить отвлеченно, исходя из доктринальных принципов, ее нужно ставить конкретно, нужно понять сложную диалектику свободы, ее динамику. Свобода в более глубоком смысле есть не право человека, а обязанность человека. Трагизм этой проблемы в том, что ограничение свободы, особенно экономической свободы, необходимое для социального переустройства общества, для решения проблемы «хлеба», сопровождается ограничением и даже отрицанием свободы духа и духовного творчества. Свобода же духа, совести, мысли, слова, творчества имеет абсолютный характер и зависит не от царства Кесаря, а от Царства Божьего. Но разграничение «Кесарева» и «Божьего» с большим трудом дается грешному человеку, и в прошлом оно никогда по–настоящему и последовательно не было сделано. Дух всегда утеснялся миром и в новой форме продолжает утесняться. Выброшенность человеческого существования вовне приводит к этому.

Будущее нельзя себе представлять целым и единым, в нем будет движение, будет духовная борьба. И это может быть наиболее обострено, когда социальная борьба уляжется. Тогда духовные проблемы, затемненные социальным неустройством и социаль-

325//326

ными противоречиями, предстанут в более чистом виде. И будущее России нельзя себе представлять детерминированным и фатальным, оно зависит от человеческой свободы. Можно себе представить необычайный рост экономической и политической мощи России и возникновение нового типа цивилизации американского типа, с преобладанием техники и с поглощенностью земными благами, которого не было в прошлом русского народа. Но воля наша должна быть направлена на созидание иного будущего, в котором будет разрешена справедливо социальная проблема, но<и>обнаружит себя религиозное призвание русского народа и русский народ останется верен своей духовной природе. Будущее зависит от нашей воли, от наших духовных усилий. То же нужно сказать<о>будущем всего мира. Роль христианства тут не может не быть огромной. Но эта роль может быть огромной лишь в том случае, если обветшавшие и выродившиеся формы христианства будут преодолены и будет раскрыта профетическая сторона христианства, из которой вытекает и совсем иное отношение к стоящим перед человеческим обществом проблемам9. В новую мировую эпоху входит новое христианское сознание и новая христианская активность. Такое новое христианское сознание с сильным профетическим элементом в России подготовляется.