[194]

транения государства и провидит безгосударственную общественность, регулируемую свободной нравственностью, но в качестве эволюциониста допускает уничтожение государства лишь путем длительного развития, а не внезапного переворота. Политические идеи Спенсера совсем не так и плохи, как его экономические идеи. Он ненавидит социализм, но хотел бы уничтожить его не усилением государственной власти, а ослаблением ее. Принцип laisser faire, laisser passer [86], очень плохой в жизни экономической, в применении к обществу, совсем не так плох в жизни политической, в применении к государству. Настоящий, идейный либерализм всегда антигосударствен, анархистичен по своей основной тенденции, и столь распространенный тип государственного либерализма, с любовью прибегающего к крепкой власти, есть жалкий компромисс, постыдное прикрытие либеральными словами самых поработительных желаний. Либералы панически боятся социалистов, мотивируя свой страх тем, что социализм уничтожает свободу, совершает насилие, усиливает деспотизм государства, и по этому случаю готовы совершить над социалистами какое угодно насилие, отменить все свободы, призвать государство к военной диктатуре. Германские либералы дошли до такой низости и бесстыдства, что защищали исключительные законы против социалистов. Либералы дрожат и за судьбу свободы, а за судьбу своего привилегированного положения в обществе и своей собственности. Иначе либералы либерально боролись бы против социалистов, идеями боролись бы, свободу противопоставляли бы насилию, а не государственные тюрьмы, виселицы и ружья. Чистый и честный либерализм всегда антигосударствен, никогда не загрязнит и не опозорит себя общением с государственным насилием и внутренне тождествен с анархизмом.

Идеальное, метафизическое обоснование либерализма можно искать только в теории естественного права; позитивисты плохо обосновывают либерализм и склоняются неизбежно к государственным теориям прав личности. Юридический позитивизм никаких безусловных и неотъемлемых прав не признает и свободу личности подчиняет утилитарным государственным критериям. Декларация прав диктуется Разумом, а не позитивными

[195]

желаниями людей, свобода личности имеет источник внутренний, метафизический, а не внешний, эмпирический. Либерализм, основанный на естественном праве, утверждающий неотъемлемые права и безусловное значение свободы, не может не быть антигосударственным и в последнем своем развитии и раскрытии неизбежно ведет к анархизму, к идеалу безвластия, как бы ни понимались пути к общественной свободе и какая бы тактика ни применялась. Естественное право есть настоящая основа не только либерализма, но и анархизма, лишь его можно противопоставить притязаниям государства, только им можно ограничить власть. Всякое положительное право, с которым мы остаемся, отвергнув право естественное, имеет своим источником государство и потому не может быть ему противополагаемо. И все анархисты, несмотря на свой наивный позитивизм, держатся теории естественного права, признают естественные права и естественную свободу индивидуума, хотя бы на словах и отказывались от таких метафизических идей. С другой стороны, такие идеалистические сторонники естественного права, как Кант и Фихте, приходили в конечном пределе к анархизму, хотя и самому мирному в тактическом отношении. Анархисты часто отрицают не только государство, но и право, забывая, что без признания безусловных прав индивидуума анархизм теряет всякую почву. Отрицая государство, анархизм тем более должен утвердить право. И анархизм и либерализм одинаково имеют свою основу в метафизическом индивидуализме, в признании особенного, сверх–эмпирического значения за индивидуумом, в признании за ним прав не позитивного и не государственного происхождения, в безусловной оценке его свободы. Индивидуум на эмпирической и позитивной почве слишком неуловим, не поддается даже констатированию и притязания его не могут быть обоснованы. Индивидуум, личность есть метафизическая монада, свободно самоопределяющаяся и в себе заключающая источник своих прав  – вот принципиальная основа как либерализма, так и анархизма, сколько бы ни открещивались либералы и анархисты от метафизики. Анархическая (да и либеральная в идеальном, чистом виде) вера в добрую, благую, справедливую природу человека и есть метафизический индивидуализм.

[196]

III

Самый последовательный и самый радикальный анархист, конечно,   – Лев Толстой. Только он отвергает окончательно и безусловно всякое насилие, всякую власть, всякую государственность. Революционный анархизм Бакунина бледнеет от сравнения с анархическим учением Л. Толстого, даже Бакунин менее анархист, менее радикал, чем Толстой, хотя и более революционер в поверхностном смысле этого слова (в смысле тактики) Ведь отказаться от насилия в способах борьбы, в средствах, преследуя цель уничтожения всякого насилия, это было бы гораздо радикальнее, даже революционнее в глубоком смысле слова, чем практика самых насильственных способов и средств борьбы. Истинный радикализм и истинный революционизм заключается в как можно большем уподоблении и отождествлении средств и целей. Путь борьбы должен походить на цель борьбы, способ борьбы должен быть того же духа, что и цель,   – вот в чем радикализм, вот коренное отношение к вещам. Если цель  – свобода, то и средство должно быть  – свобода, если цель  – любовь, то и средство должно быть  – любовь, если цель  – в Боге, то и средство должно быть от Бога. Полное несоответствие между целями и средствами, внутренний разрыв между конечной целью и путем к ней представляет тяжкую болезнь человечества, связанную с рационалистическим раздроблением и рассечением человеческой природы. Вульгарный революционизм особенно держится за этот разрыв между целями и средствами, полагает всю свою гордость в практике средств, не похожих на цели. Вульгарное мнение считает революционерами не тех, которые стремятся к радикальным целям и приводят средства в соответствие с целями, а лишь тех, кто свободы добивается насилием, соединения людей  – раздором и т. д., т. е. прибегает к особого рода средствам борьбы, не похожим на цели. Политический революционизм всегда вульгарен и поверхностен, всегда полагает свое достоинство и честь не в изменении сущности вещей, а в применении известного рода средств борьбы. Политическому радикализму мы должны противопоставить этический и религиозный радикализм, который заключает-

[197]

ся в постановке радикальных целей и в уподоблении этим целям средств и способов борьбы. Радикальным отношением к общественности будет лишь то отношение, которое стремится изменить сущность вещей, корень общественного бытия, которое стремится преобразить самое человеческую природу, создать нового человека, несущего с собой новый дух.

Большая часть анархистов держится за вульгарный революционизм, полагает свой радикализм в практике насильственных средств, столь противоположных целям анархизма. В этом сказывается отсутствие творческого, внутреннего источника, побеждающего власть, искореняющего государственное насилие. Никакого внутреннего идеального начала анархисты не противополагают государственной власти и общественному насилию и остаются с насилием же и с властью же, хотя и по–новому названной. Л. Толстой не переходит от вульгарного политического революционизма к этическому и религиозному радикализму и ставит проблему уничтожения всякой власти, всякого насилия, всякой государственности на совсем иную, более глубокую почву. Он как бы изобличает религиозные корни анархизма.