[203]

дающий даже реальным единством («я»  – не реальная монада для Штирнера, а лишь совокупность субъективных состояний). Анархизм Штирнера есть один из пределов позитивизма, позитивистического иллюзионизма, подобно тому как другим пределом является марксистский муравейник. Штирнер хочет освободить человеческое «я» не от государства только, но и от всех ценностей, от всех благородных чувств, от всякого благоговения перед высшим. И остается «единственный» со свободой, покоящейся на небытии, остается дух его опустошенным и ничего не может из пустоты своей сотворить. Что Штирнер отказывается и от последней святыни, изобретенной Фейербахом и Контом, святыни  – человечества, в этом он последователен и по–своему прав: обоготворение только человеческого роковым образом ведет не к соединению людей в одно тело, а к разъединению и атомизированию. Если перевести «единственного» с языка морального эготизма на реально–исторический и религиозно–метафизический язык, то он окажется предчувствием земного бога, одного властителя. Безбожный анархизм также ведет к этому одному новому деспоту, как и безбожный социализм, но соблазняя еще пустой, иллюзорной свободой. Штирнер многими мотивами выше таких прекраснодушных анархистов, как, например, Кропоткин, которые пророчат райское житье в хорошо устроенных домиках с садиками, в нем ярко обнаруживается демоническая (в дурном смысле) сторона анархизма. «Единственный» Штирнера как бы уже сближается с «сверхчеловеком» Ницше, хотя Ницше нельзя выводить из Штирнера, он и сложнее, и благороднее, и религиознее последнего.

Анархизм М. Штирнера, да и всякий предельный анархизм, в дальнейшем своем развитии не может оставаться в позитивной плоскости и должен перейти в анархизм мистический. Но мистико–анархические стремления и построения мы встречаем не у социальных мыслителей, а у художников, всегда глубоко воспринимающих живую душу идей, встречаем у декадентов и символистов. Декадентство не интересуется политикой, но в глубокой своей сущности имеет анархическую тенденцию, оно и есть анархический кризис духа, анархический бунт против признанных ценностей, анархиче-

[204]

ское преодоление морали. Декадентский анархизм не может быть, конечно, выражен в терминах социологических, а исключительно психологических, он не позити–вистичен, а, скорее, мистичен по своей тенденции. Психологическая утонченность незаметно переходит в мистику, но мистику всегда слепую и иррациональную, лишенную религиозного света и настоящего реализма. Анархизм мистический жаждет окончательной, последней, абсолютной свободы, он не мирится на относительной и условной социальной свободе, и в этой жажде есть часть истины, которая превращается в ложь, когда ее принимают за целое. Анархическая мистика  – это среда, в которой может засветится новое религиозное сознание, высшая по своей полноте религиозность, но и легко может быть уклон к религии обратной, к антирелигии, к демонизму небытия. Долго оставаться в нейтрально–анархическом состоянии нельзя безнаказанно  – это угашает дух, опустошает душу. То, что есть истинного в мистическом анархизме,  – элементарно, есть достояние приготовительного класса: напоминание о мистической свободе, о свободе совести как неизбежной предпосылке всякой религиозной жизни, очень полезное напоминание для соблазненных теорией авторитета, но ненужное для свободных. В анархизме на мистической подкладке особенно ярко сказывается двойственность всякого анархизма: анархическое освобождение есть путь и к окончательному добру и к окончательному злу. О мистическом анархизме я говорил уже. Но окончательное освобождение должно совершиться, насилие и власть, воплощавшиеся в государстве, заключали в себе зло несомненное, и в этом правда анархизма.

Видным теоретиком анархизма нужно еще считать Прудона, но анархизм его остается на поверхности, не доходит до мистических глубин. Прудон  – нейтральный идеалист, он все ссылается на справедливость, присущую человеческой природе и даже природе мира, но нарушенную государственным насилием. В Прудоне было неприятное мещанство, духовная буржуазность, свойственная, впрочем, многим социалистам и анархистам. Но социальные, политические и экономические идеи Прудона я очень ценю, его мирный, культурный анархизм очень поучителен для устройства того, что я назвал

[205]

нейтральной социальной средой. Многие его идеи устарели и не соответствуют современному состоянию науки и социальной действительности, но есть у него руководящие принципы, не потерявшие и до сих пор значения и несправедливо забытые 2. Такова, прежде всего, идея создания общественности на свободно–договорных началах вне государственности, вне политических страстей и политического властолюбия; таков федерализм Прудона, верно отметивший главную язву новой французской истории  – государственную централизацию, одинаково милую как сердцу реакционному, военно–диктаторскому, так и сердцу революционному, якобинскому; такова идея полного устранения государства без насилия. Много есть справедливого в пути, указанном Прудоном, но мы не разделяем его рационалистического утопизма, его веры в окончательное торжество справедливости и анархического добра путем рационально–экономическим.

IV

Отрицательная правда анархизма несомненна. Сущность этой правды я вижу в отвержении моральных притязаний всякого государства быть охранителем добра по преимуществу и по преимуществу же борцом против зла. Эта моральная притязательность фактической государственной власти, находящая себе выражение в идее легальности, не имеет никаких высших оснований и никогда не была хорошо обоснована, она всегда опиралась на бессознательные чувства масс и на рабью потребность в подчинении хоть какому‑нибудь порядку. В лояльности по отношению к государству оказывается не благоговение перед правдой и не поклонение высшему, а лишь подчинение отвлеченной идее власти и порядка, страх всяких беспокойств и неурядиц. Государство не есть воплощение мирового Духа и над государственной властью нет особенного благословения Божьего, хотя отдельные вожди–герои и могли быть посланниками небес. Об этом мы говорили уже. Анархизм впервые окончательно отверг эти моральные претензии относительно

2 Прудон, несомненно, оказал влияние на современных синдикалистов [89].