ѴІІ.15. Цорогая Оля, письмо твое меня очень огорчшо. Голова ТВ05 продолжает болеть, а ты не желаешь послушат»ся ни мамочку ни меня и сидишь в комнате за книгой. Неужели у тебя наетшько нет благоразумия, чтобы понять выгоду бросить занятш на 2—3 недели и потом заниматься плодотворю, тогда как гы сейчас занимаешься впустую и портишь себе здоровье настолько, что занятия придется оставить совсем или на год. Еце раз повторяю: воспользуйся летним временам сполна, т. е будь на воздухе, ни о чем особенно и не думай, почти не чи'гай—дай себе отдых, и тогда поправишься. А кроме того, как я}же писал тебе, надо бороться с жадностью и стремлением наешьно расти вопреки внутреннему закону роста. Все придет в евзе время и будет полноценным, если будет вызревать исподюль и спокойно. He хватайся за все сразу, а то ничего не получишь. Дай спокойно складываться восприятиям, только при таких условиях кристаллы выростают прозрачные. На что тебе много, но мутного и дрянного. Пусть будет мало, но подлинно–ценное. Ты просишь поласкать тебя хоть мысленно. Ho ведь я только и делаю, что ласкаю вас мысленно и безпокоюсь за вас. Вот почему всегда напряженность, когда боишься за вас, видя, что ко все независящим от вас причинам скорби присоединяются еще и зависящие от вас же. И вместе с тем чувствуешь свое безеилие что‑нибудь сделать, т. к. слова не доходят до сознания и от них отмахиваются, как будто ничего не было сказано. ѴГГ.20—21. Дорогой Олень, по обычаю пишу тебе ночью. Тут так светло всю ночь, что мы не замечаем ночи и работаем до утра. Бегаю из лаборатории в наш филиал—беседку, и совсем как днем, вполне можно читать, хотя сейчас самое темное время, I ч. ночи, т. е. по солнечному вроде полуночи. Все время думаю о тебе, жалею, что не могу помочь тебе и быть с тобою. В частности вспоминаю, читая новый не то роман, не то биографию Тынянова «Пушкин» в «Литературн. Современнике». Там много конкретных подробностей из жизни литерат. кругов конца XVIII и нач. XIX в.; вероятно большая часть материала фактична. Общий тон мне не нравится—обычное для новых писателей стремление подмарать и лягнуть там, где не могут сказать плохого ответственно. М. б. все что пишет Тынянов и верно или правдоподобно, но целое—совсем не верно: кривое зеркало передающее каждую из черт лица саму по себе только слегка искаженно, а все лицо—неузнаваемым. Однако тебе с товарищами следует прочесть это произведение (с указанной поправкой на кривое зеркало) т. к. оно поможет разобраться в ряде исторических моментов и отношений. Тынянов написал «Мухтар–Визира» * — о Грибоедове. Вещь острая, дающая много ярких штрихов. А. в целом у него вышло, что Грибоедов—никто иной, как Мопчалин. Кем окажется Пушкин не знаю, но видно кем‑нибудь, кроме себя, ему суждено оказаться. Родня же его и старшие современники уже оказались чем‑то вроде Пиквиккцев. Ho держись жравила Лейбница: «Нет такой плохой книги, из которой нельзя было бы усвоить чего‑нибудь хорошего». Относительно эпитетов вы придумали хорошо. Ho когда соберете материал, необходимо его (и это главное) проанализировать со всех сторон. Вот еще очень важная и поучительная задача: подбирать у поэгов штрихи самосвидетельства о творческом процессе, тут многому можно научиться полезному. Как рождается поэт, произведение и его элементы? Что служит толчком? Как они обрастают конкретным материалом? Как срастаются? Как видоизменяются? Очень важно проследить за произведением по разным вариантам и редакциям. Особенно это относится к Пушкину, но для этого надо пользоваться изданием Академии Наук, в котором собраны все варианты. Печатается фототипическое издание рукописей Пушкина—чрезвычайно интересно было бы изучить его. В частности, посмотрите, как видоизменялся Лермонтовский «Демон». Относительно Историко–Музыкальн. Техникума я писал уж тебе; но м. б. письмо не дошло? Я писал, что ист. музыки заняться очень интересно, но для этого надо владеть самой музыкой, иначе это занятие может оказаться пустым. Надо знать теорию музыки, общую историю и историю искусства вообще. Кроме того необходимы языки, без которых нельзя сделать ни шагу. Поэтому я боюсь в настоящий момент советовать тебе этот Техникум, — пока не выяснится твое отношение к самой музыке. Считаю музыку необходимым элементом образования и развития; но музыка как специальность требует и особых способностей, иначе она будет в тягость. Спроси у М. В., как она думает об этом, т. е. в отношении тебя, можешь ли ты рассчитывать на свои способности. Я лично не уверен в них в этом смысле (т. е. как в основе для специальности), но мое суждение тут и вообще не м. б. решающим и лишено опоры в фактическом значении твоих успехов. Относительно ботаники думаю надо поискать чего–ниб., не может быть, чтобы в Москве нельзя было бы получить ботанического образования, не направляясь непременно в агротехнику. Ho я и раньше не знал положения вещей, а теперь и подавно не знаю. Порасспроси. Однако, повторяю еще и еще, тебе прежде всего надо ОТДОХНУТЬ И ОКРЕПНУТЬ, ЗАТЕМ —HE ГНАТЬСЯ ЗА ВСЕМ ЗАРАЗ И HE ЖАДНИЧАТЬ И НАКОНЕЦ ВООРУЖИТЬСЯ ТЕРПЕНИЕМ И ЖДАТЬ, ГОTOBbI ЗНАНИЯ РОСЛИ САМИ, ОРГАНИЧЕ СКИ, А HE ХВАТАЛИСЬ СУДОРОЖНО. И еще: чем бы ты ні занималась вюследствии, необходимо хорошее освоение общи: предпосылок всякого занятия: языки, черчение и рисование (хотя бы слегса), математика, физика и общее естествознание грамотность, гтиль, умение выражать свои мысли точно, ясно, изящно и кул>тура СЛОВА—ощущение его ценности, ответст венности, оргіничности и существенности. Для последнего ста райся вдумьпаться в слова хороших писателей, углублятьсі в текст—смьші их слова и в мотивы, почему сказано так, а не иначе. Филол>гию определяли как «искусство медленного чте ния». Твоя задача — научиться читать медленно, —чем медленнее, тем лучие. Крепко целую тебя, дорогая. Будь веселее и ласковее с мамочкой, братьями и сестрами. Будь с нимі побольше—эго будет полезно и тебе и им.

г. Загорск (б. Сергиез) Московсксй области Анне Михайловне Флоренской Пионерская, 19

Флоренский Павел Александрович Cnuc. № I, Доп. 2

1935. VII.24—25. Соловки. № 25. Дорогая Аннуля, сегодня я получил твои два письма, теперь получены все, включительно по № 24, но получались они в обратном порядке. Начну с выдержек из письма, которое не пришлось послать своевременно. VII.3. Доверенности тебе я отправил, но не письмом, а через учреждение, иначе было нельзя. Обе доверенности [2250] на твое имя, но ты можешь их передоверить кому хочешь; так и сделай. О свиданьи, как я уже тебе писал, пожалуйста и не думай, это в настоящее время невозможно. Если будет возможно, я сам напишу тебе. Получил твою 3–ью посылку и был огорчен: ведь у меня все есть, а детей и себя лишаешь необходимого. Очень прошу, не волнуй меня этими посылками, и без того тяжело. Если есть возможность, то побалуй себя и деток, мне будет радость. Календарь природы: приблизит, с 20. VI началось цветение. С 20. VI стал расцветать розовый гонобобель (голубика), очень красивое растение вроде багульника, но с розовыми цветами, собранными в кисти и словно выточенными из розового коралла; цветы неск. напоминают колокольчики ландыша. Это многолетнее растение, мелкокустарниковое, покрывает болота. С 20.ѴІ начал цвести вороний глаз, кажется [по–видимому— зачеркнуто] особого вида, очень мелкий и нежный. К концу июня белорозовых звездочек его появилось видимоневидимо. Никогда я не читал и даже не подозревал, что громадные пространства могут быть сплошь покрыты вороньим глазом. Тут‑то я понял, почему на Соловках бывали случаи отправления ягодами и почему здесь предупреждают об осторожном сборе ягоды: очевидно, вороний глаз смешивают с черникой, что легко при невнимательном сборе. С 24. VI начали распускаться майники, гого же вида, что и у нас (Majanthus bifolium), но медленнэ, и к ѴІІ.6 распустились еще не все. С того же времени начала распускаться кислица, здесь бледнорозовая. Майника очень много, особенно по озу. С 24. VI стали появляться папоршики, мелкие, а к июлю также и крупные (мужской папортник); их тут заросли. В литературе говорится об отсутствии рябини, но на самом деле рябины очень много и притом толстые деревья, в части. около лаборатории. 29.ѴІ появились на рябине бутоны, а VII.3 она была в цвету и стала давать сильный аромат. Черемуха около лаборатории, вероятно посаженная искусственно, уже отцвела. Кукушки уже давно откуковали и теперь лишь изредка услышишь редкое «Где?» (Ку по персидски значит где!).

Небо чаще всего серое, затянутое. Гроза была одна лишь, 26.ѴГ, и притом очень жидкая. Последние дни по неск. раз в день дождит; холодно. Неск. дней тому назад, т. е. в первых числах июля, был найден подберезник, затем еще несколько. Стали появляться ложные опята, что впрочем не мешает им быть съедобными. Ho сбор их тягостен из‑за комаров. С 24.ѴІ стал распускаться багульник, теперь он в цвету, однако цветы его и даже листья здесь пахнут очень слабо. Довольно много Иван–да–Марья* (Viola tricolor), есть и фиолетовые. Сегодня разбирал опята и с грустью вспоминалось, как обрабатывали опята ты с мамой, в то лето, которое мы прожили вместе. В природе здесь много хорошего, но сердце не воспринимает ее, а еще меньше воспринимает древности. Белые ночи сами по себе очаровательны, но и их не чувствуешь изнутри. Каждую ночь вижу во сне кого‑нибудь, очень живо, но к сожалению не вас. Как‑то видел своего ученика Мишу, ученика по латинск. языку, сегодня Т. В., сотрудника по пласт, массам. VII.7. Погода все капризная. — VII.23. Пишу окруженный смутными воспоминаниями, которые роятся от протяжного благовеста. Туман, и по древнему обычаю звонит время от времени (23, 24, 25) колокол, оповещая суда. Грустный благовест одиноко плывет по туманному острову и делает его еще более призрачным. Жемчужный, матовый свет, даже когда светит солнце, слегка, серебристое от паров воды небо, «не солнце—только призрак солнц». Вот уже три месяца не видел звезд, а месяц — только дважды, бледный и призрачный. Изредка доносится свисток парохода или гудок на поверку. Выйдешь на озеро — и слышишь юики чаек из Кремля, за 2 км, тревожные, не похожие на птшьи, какая‑то смесь странных неспокойных звуюв. Краски, пеізаж—все здесь призрачное, и я порою ловлю абя на мысли, к во сне ли я вижу все происходящее. Просматривію иногда журіалы, попадается кое–где упоминание о ВЭИ, и зіу- чит оно таі бледно и далеко, словно никакого ВЭИ нет и не было. Бандероль со списком моих работ получена, спасию. Книгу Штеіера «Изоляционные материалы» непременно пришли, надо доставить себе это удовольствие, посмотреть, что вышло из тэудов целого года. Твое желание о портрете постараюсь выполнить, когда будет возможность. А теперь не мсгу хотя бы потэму, что надо для этого ходить в Кремль и позировать художіику, а времени у меня нет. Ho постараюсь. Одш пейзаж, вил на лабораторию и на меня лично я послал ю маминому ідресу Васе в подарок[2251]. Там же и письма детяѵі. Один перс різсказал мне, что у них принято гадать по Гафизу, — одному из іеличайших лириков мира (это я говорю). Просіл я его принести персидское издание Іафиза, я открыл наудачу, задумав на тс, и вот что мне попалось (в дословном переводе): «Никогда не сотрется любовь к тебе со скрижали сердца и души моих,/ Никогда не уйдет из памяти этот ходячий кипарис./ Так крепко засела в сердце моем и душе любовь к тебе,/ Что зе исчезнет она, даже, если я лишусь головы./ И не покинет разсеянного моего мозга мысль о тебе./ Под гнетом судьбы и скорби, причиненных кружащимся миром./ Сердце может оставить меня, но не оставит его бремя тоски по тебе./ От начала сердце мое связано волосом головы твоей./ И до конца не отойдет от обета своего». Васюшке я написал и напишу теперь в следующем письме, т. е. в первых числах августа. Я собственно ничего не знаю о Наташе, кроме того немногого, что слышал лет 10 тому назад и что мне не нравилось. Ho надеюсь, это была болезнь возраста и прошла. Кроме того, учитывая ее решение в настоящий момент, думаю, что у нее должно быть искреннее чувство. Тебе конечно все это виднее, и раз дело решено, то не следует ни осложнять отношений, ни огорчать Васюшку. Ему на долю, за все годы юности, выпало столько испытаний, особенно тяжелых при его впечатлительности, что надо хотя бы не мешать ему немного отдохнуть душевно. Кроме того, лучше, чтобы такое устройство жизни происходило на глазах у родителей и не слишком поздно. He огорчайся, дорогая, тебя он не забудет, а если и отойдет несколько, то лишь временно. Прошу тебя, не мучь себя сверх того, что неизбежно и живи, пользуясь тем, что есть в каждый данный момент. Оле проехаться было бы конечно полезно, но боязно пускать ее одну. Скажи ей от меня (сейчас писать ей негде и нет времени, надо до 10 ч. сегодняшнего утра доставить это письмо, а уже 4–й час), чтобы она проехалась с дядей Колей [2252], если он будет у вас, а если нет, ίο еще с кем‑нибудь. Пусть это будет на короткое время, но ей необходимо временно изменить обстановку. Мучительно думать о своем безсилии помочь вам чем бы–το ни было, но это τεκ. Напрасно ты думаешь об успокоительности сознания своего безсилия. Кстати, ты ничего не сообщаешь об Ел. Митр., мохет быть Оле хорошо было бы повидаться с нею, кстати поговорить о литературе. Относительно Мика я тебе писал уже: думаю, ему следует проветриться и набраться впечатлений от природы. А в смысле риска едва ли эта поездка с Васей должна причинять более безпокойства, чем хождение Мика с товарищами. Очень был рад узнать, что ты с детьми была у Госи. Тика, надеюсь, этим летом несколько благополучнее прочих, т. к. находится в обществе. Пишу сообщения для нее, скажи ей, что это ей письмо. Тут в лесу водятся белки. Из окна лаборатории иногда можно видеть, как белочка прыгает по веткам. Как‑то недавно она бегала по забору, отгораживающему усадьбу от леса. Распустились желтые кувшинки на озере, их можно рвать ^ пристани. Много папортника и хвощей. Заросли хвощей — как зеленый воздух. Папортники высокие, легкие и нежные, тоже воздушные. Вчера был в Кремле, в библиотеке. Прилетала на подоконник 2–го этажа красивая чайка с серебристо–белою грудью и стучала клювом в окно, прося себе корма. В лесу очень много белых орхидей — «ночных фиалок». Тут они крупнее, чем у нас и пахнут нежнее, но слабее; запах их напоминает запах белых лилий. Однако, от букета этих орхидей снятся тяжелые сны, и голова тяжелеет и побаливает. Чайчата очень выросли и разгуливают по Кремлю важно. Они неуклюжи, да и сами чайки ходят переваливаясь (ноги у них слабые), зато хорошо летают и могут парить по нескольку минут на месте. В лесу встречаются грушанки (Pirula), но вида отличного от нашего: цветы белые в виде пятиконечной звезды, сочные, хорошо пахнут, вроде роз. Комары выросли крупные, ничем их не отгонишь (как говорят: «5 штук на фунт»). Ho хуже комаров — мошки, мелкие, от их укусов тело краснеет и чешется, как в крапивной лихорадке. (Впрочем, кусаются не комары, а комарихи). Один знакомый изготовил здесь для своей дочки, чтобы обучилась счету, гербарий из листьев, в которых I, 2, 3, 4… отдельных листьев или выступов, снабдил этот гербарий названиями и биологическими сведениями. Хорошо было бы Тике и Ане составить такой же в неск. экземплярах и подарить в школы. Играют ли Тика с Аней в 4 руки? Кланяйся бабушке и Ан. Ф. Для Мика. Вчера наконец я увидел рыбу пинагора, о которой приходилось раньше много слышать: принесли в лабораторию, чтобы выяснить, как можно использовать. Рыба пинагор — морская, водится в изобилии, но в пищу идет плохо.

Пинагор длиною 45—50 см, несколько похож на сома, но гораздо уродливее. Голова у него большая, тело коничесюе. Сверху питгор черный, а брюхо у него либо белое, лібо бирюзовое. Жабровые отверстия внизу, яркокрасные. Мо}да широкая, черная, с выпученными глазами. Тело разбрюзгл>е, усеяно бородавками и щитками, похоже на мешок со слизко, издает протівный запах. Пинагор очень водянист, в воде різ- варивается хеликом, а в слабой щелочи (5%) очень быстро, словно тает. Если его жарить или сушить, то остается малеіь- кий твердыі кусочек. Воды в нем вероятно более 95%. Интересен разрез (поперечный) пинагора: внутренняя часть ярю- голубая, как бирюза или ярче, а наружная, резко отграниченшя от внутренней, — хрящевидная, хотя и мягкая, опалесцируюіщя, с фиолетовьм оттенком. — Остальное напишу в след. пись\: е, в котором шишлю также письма Кире и Оле. —Скажи Миьу, чтобы он систематизировал ботанические и зоологические сведения, которое узнает от меня и написал очерк здешней прирэ- ды, сопоставив ее с посадской. Если ему не захочется писать, это это* мояно было бы в первом приближении сделать в виде таблицы. Пусть установит, чем здешняя природа похожа и чем не похожа на посадскую. М. б. этот вопрос обсудят совместно с Олей, Тикой и Аней, кто найдет больше черт сходства и черт различия. — Крепко целую тебя, дорогая Аннуля старайся бьпь спокойнее и бодрее. С тобою всегда мысленно и со всеми вами. Еще раз целую тебя и всех вас.

г. Загорск (б. Сергиев)

Московской области

Анне Михайловне Флоренский

Флоренской Павел Александрович

Пионерская, 19 Спис. M I, Основн.

1935.ѴIII.2. Соловки №26. Дорогая Аннуля, начинаю письмо с практического сведения из опасения, что могу забыть написать его далее. Один из моих знакомых уже с ½ года болеет и по все признакам — тою же болезнью, что и Оля, и началась она тоже после гриппа. Он очень страдал головными болями. Жена его, посоветовавшись с каким‑то хорошим медиком, прислала ему средство AJTJTИЛACAT (Essentia Alliisativi), — препарат из чесночного сока. Приемы этого лекарства принесли резкое улучшение. Пусть Олечка попробует принимать АЛЛИЛАСАТ, в худшем случае он не принесет облегчения, а м. б. и окажется полезен; во всяком случае вреда не должен принести. Непременно попробуйте. ѴГГГ. З. Посылаю ко дню нашей свадьбы свой портрет [2253]. Говорят все, что он вышел похожим, но мне судить о сходстве трудно. Я просил художника изобразить на портрете водоросли, чтобы осталось указание, чем в это время я занимался. Jce время думаю о тебе. Вчера и сегодня — в связи с лисичками — грибами, которые ты любишь собирать. Они забавные — тугие, желтенькие. Как сказал один мой знакомый, они пахнут дыніми и потому напоминают ему родину. Действительно, хотя отдельные грибы пахнут и очень слабо, но вместе они дают впечагление дыни, нагретой солнцем, да и по цвету тоже. Цветов туг много, но я что‑то не вижу пурпурного клевера, — только белый; а мне очень хотелось бы видеть заросли розовых кашек. Тут наконец стало чувствоваться солнце, —конечно, когда оно сьетит, а это бывает далеко не всегда. He то, чтобы было жаэко, но все же тепло. Однако вечерами бывает сыро и холодновато. Например спать приходится все же под шерстяным оцеялом и полушубком. VIII.5. Сегодня получил твое письмо № 26 от VII.25. и Олино от VII.27. Относительно Оли я уже писал, т. е. насчет лекарства и насчет поездки в Муром. О Тике. He смущайся, что у нее плохая память и не смущай саму Тику. Просто Тика еще не вошла в дух обучения, потом выровняется. Старайся ей внушить уверенность в своих силах, например успехом в чем‑нибудь легком для нее, но чтобы она почувствовала удовлетворение от удачи. Пусть делает побольше, для упражнения, что‑нибудь легкое и почувствует, что сделала, научилась делать отчетливо и без напряжения. Пусть побольше читает вслух, хотя бы тебе. Пусть заведет что‑нибудь вроде журнала для кукол и пишет то, что ей самой интересно. Было бы полезно развивать память и вкус заучиванием наизусть хороших стихов, лучше всего Пушкина. Старайся вовлечь ее интересы во что‑нибудь содержательное, хотя бы на почве игры, например занятий (обучения) с куклами. He понимаю, как это я не замечал розового клевера. Сегодня увидел его, и не мало, но около канавы, при дороге, так что не мог воспринять его поближе. Кланяйся С. И. Очень жалею о болезни жены ее сына. Ho твое сообщение, что у них нет средств не внушает мне доверия. Ведь он же служит и получает, на двоих только, больше, чем очень и очень многие на большую семью. Кроме того у него есть и литературный заработок. Просто наверное С. И. в панике. Крепко целую тебя, моя дорогая, и еще раз целую.

VII.I. Дорогой Васюшка[2254], получил ли ты мое письмо и вид на лабораторию. К сожалению, придется покинуть это место, т. к. лабораторию думают перевезти в другое, гораздо менее красивое и, главное, мало подходящее для работы. VIII.5. Возвращаясь сегодня из Кремля часов в 9 или в 10–м вечера я видел тебе на счастие замечательное знамение: пятикратную радугу, причем два ряда красок охватывали почти ¼ неба и бьии почти чистыми полуокружностями. Как и полагается быть, дзе внутре[н]ние радуги были с цветами в прямом расположении, т. е. как у главной, а две внешние — с порядком цветом чередующимся: первая внешняя с обратным расположением цветов, а вторая — с прямым. Замечательное было зрелище. Это тебе подарок. Записываешь ли ты, как я писал тебе уже, наблюденкя и соображения, появляющиеся на ходу и м. б. не относящиеся непосредственно к предмету, над которым в данное вреіѵя работаешь? Писал я тебе как‑то также о векторном исчислении (или точнее о векторных исчислениях): тебе неприменно на/ю будет усвоить их, т. к. без них работать по кристаллографии очень трудно й неплодотворно. Как жаль, что я не могу помочь тебе в этом деле ознакомления (пишу это в связи с тем, что занимаюсь последние месяцы именно этим предметом с инженерами). Последнее время подчитываю новую литературу по атомному ядру и соприкосновенным вопросам. Требуется, чтобы я прочел несколько популярных лекций около этих тем, но почти уверен^в полной неподготовленности слушателей, так что ничего не поймут, несмотря ни на какую популяризацию. Крепко целую тебя, дорогой.

Дорогой Олень, поправляется ли твоя голова? Напиши мне скорее об этом, т. к. я все время в безпокойстве о твоем здоровье. Главное же постарайся быть бодрее и веселее, развлекайся и поменьше сиди в комнате. М. б. тебе поможет лекарство, о котором я пишу маме. Продолжаю писать тебе о развитии русской литературы в конце XIX и нач. XX в. Старшим из группы символистов был Конст. Бальмонт (в рукописи 1–ой, Московской, Симфонии Андрея Белого он изображен, как Баль- стантин Кальмонт, тогда как Валерий Брюссов — под именем Бромения Флюсова. Ho оба они обиделись и потребовали от А. Белого, чтобы их он назвал их настоящими именами, и тому пришлось согласиться на изменение). Бальмонт был весьма даровитый поэт, с подлинными силами, но внутренне крайне неупорядоченный. Он был весьма впечатлителен и культивировал в себе впечатлительность и остроту субъективных ощущений. Запишу кстати нечто, звучащее анекдотически, но доподлинное (пустяки, по существу!). Как‑то приходят к Бальмонту. В квартире почти темно и очень смрадно. Зажжено много керосиновых ламп большого калибра (тогда в домах лампы были еще керосиновые). Ho все лампы коптят во всю, извергая потоки сажи, которая заполнила воздух и сыплется на пол и на вещи. Бальмонт лежит и наслаждается: «Я любуюсь черным снегом! Черный снег!..» — Как‑то я иду по Б. Никитской (был тогда студентом). Морозно. Навстречу идет Бальмонт, закутанный, еле торчит нос, с поднятым воротником, никого не замечает или делает такой вид и декламирует на всю улицу о^у Іорация «Odiprofanum vulgis etarceo» — «ненавижу непосвященную чернь и держусь в сторше». Это разсказал тебе кстати, для смеха, конечно такие фактл не дают оснований судить о ценности поэзии того же Бшьмонта. Ho нота жеманничання и стремления подчеркнуть себя в нем всегда была, а потом разрослась непомерно и сгбила его талант, заставив безответственно болтать что попал).