Антроподицея и Теодицея! Вот два момента, слагающие религию, потому что в основе религии лежит идея спасения, идея обожения всего существа человеческого. Первый из этих моментов есть, по преимуществу, Таинство, мистерия, т. е. реальное нисхождение Бога к человечеству, сам о–у ничижение Божие или к е н о з и с. Но чтобы было воспринято человечеством это спасительное и очищающее (катарти- ческое) самоуничижение Божие, — самоуничижение, оправдывающее человека пред лицом Божиим, ему необходимо выполнить второй из упомянутых моментов, оправдание Бога. Эта сторона религии является, по преимуществу, учением, догмою и потому — созерцательным восхождением человечества до Бога, возвеличением человечества или обожением, теозисом (но только созерцательным). Но сейчас мы говорим только о последнем моменте, о необходимости Бога, о догме, устанавливающей право Божие требовать оправдания человека.

Ни из страха или корысти, ни из благодарности не склонится тот, кто может сказать:

…Солнцем Эммауса

Озолотились дни мои (В. Иванов)[979] -

или на кого попало хотя бы многократно отраженное сияние этого Солнца. Он склонится только из чистого благоговения пред святыней. «Τ ρ и с в я τ о е», от горних сил перенятое, — характернейшее песнопение нового человека: вопль «помилуй!» он обращает к Существу, Которое сознается Богом, как Существо Святое, которое крепко — в своей святости и потому бессмертно, опять‑таки чрез то, что свято. «Святый», прибавляемое при каждом обращении, не есть признак равноправный с другими; он — гораздо центральнее, основнее в характеристике Благого и обусловливает для сознания возможность остальных.

Бог ли каратель, Бог ли благодетель — не склонятся колени пред Его неоправданной силой, пред мощью, не опознанной, как другая сторона святости, и, не нося в Себе самом своего оправдания, Он, по необходимости, подчиняется велениям неумолимой Судьбы: такова участь всего неабсолютного. И тогда богоборец Прометей, бо- го–мятежные Титаны и весь сонм ради Истины и Добра боговосстателей героев становится бесконечно–близким всякому, просвещенному «Светом Христовым» и ублаженному «Благою Вестью». Кажущееся бого–борство открывается пред исцеленными очами, как бого–ношение; а преобразователь Прометей, страдалец за любовь к роду людскому, бог распятый с боком пронзенным, в своем бого–восстательстве оказывается довременным христианином. Но только лишь чаяниями грядущего Христа это прежде времени пробудившееся сознание может освежиться в томящем жаре горячки и порвать круг бредного марева; только само–доказательный луч Фавора осветит тяготеющую тьму[980] [981]; только теплом Эммауса будет «гореть сердце». Мощь призрачных небожителей ожигает и попал яет Мученика; но тем пышнее вздымается божественными и бого–данными пламенами требование правды.

Кто богоносец? кто богоборец? Страшно, о, страшно богов приближение, их поцелуй!

Бога объявший, — с богом он борется; Пламень объявший, пламенем избранный, тонет во пламени духом дерзающим, — персть сожжена!

(«Тантал». Вяч. Иванов)[982]

Вспомним идею обожения, подобно полярной звезде–путеводительнице недвижной на духовном небе христианского аскета, — идею, овладевавшую подвижником и, как магнит, влекшую к себе железную волю его. Вспомним титанический вызов Кесарю от Великого Кап- падокийца: «Я имею повеление сам сделаться божественным и не могу кланяться твари»[983]. Не перекатываются ли с грозным тут рокотом бого–борческие громы, однородные с громами давно–былого, приведшими Прометея на брег полноводного Фазиса[984], к седым утесам многовершинного Кавказа? Нет ли и тут гула рушащихся в горные обрывы Пелея и Оссы, поднятых и нагроможденных одна поверх другого?..[985] Но то, что было беззаконием для мифологического сознания, то стало обязательным требованием, долгом сознания христианского. Вот великая революция духа, внесенная в мир Христом; вот узаконение человека в его Иакововском отношении к Богу[986].

В сознании появилось новое требование — требование поклоняться Богу «в духе и истине». Как бы ни относились к христианству люди нового времени, это требование такими проникновенными корнями оплело и проросло каждую душу, что нет и не может быть возврата к прошлому. Кто шел в Дамаск[987]®, кому слепила очи внезапная молния обновления, тот уже органически не в состоянии признать Бога за простую данность. Новый человек стал Прометеем и, покуда не удостоверится в личности Божьей, покуда собственными глазами не узрит Его, как Святого, до тех пор возрожденное сознание останется вовсе без Бога. Современный человек будет мучиться призрачностью шеола[988], беспредельно и безостановочно падать во «тьме внешней»[989], — будет, надрываясь, «взывать из глубины»[990] ко Господу, Которого не знает но не сможет он склониться пред Тем, кто, может быть, только и имеет право силы, кто, может быть, — идол и изурпатор. Не эта ли, именно, глубина христианского сознания производит порою самых рьяных савлов и порождает жесточайших афеев. Со Христом «Неведомый Бог» становится Великим contradictio in adjecto[991], Деспотом, Сильным Попрателем божественного в человеке. Христианский храм может быть посвящен только «Ведомому Бог у»[992], как это надписано над порталом одного Собора[993].

«Ведомому Богу» — Богу ведомому нам, как Бог, как Безусловность, как Дух — как Святость и Правда — вот начальная формула христианского богопочитания. Требование же «ведомости» — неточное и неотметаемое требование искупленной личности. «Вы не знаете, чему кланяетесь… — говорит Христос язычникам, — но настанет время и настало уже ([Αλλ'] έρχεται ώρα, καΐ νυν с‹гτ ι ν), когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине… ([#тс οί άληΦινοι προσχυνηταί ηροσχυνησοιχτιν τω πατρο], έν πνεύματι και осХтр&сса)…» (Ин. 4, 22–23). И, как бы открывая, что пророчество это начало уже осуществляться, в прощальной беседе Он отмечает измененность сознания. «Я уже не называю вас рабами (Ούκέτο υμάς λέτω δούλου?), — обращается Господь к ученикам своим, — ибо раб не знает (ӧтс ό δούλος ουκ οιδεν), что делает господин его; но Я назвал вас друзьями ([тс τιοιει αύτοϋ ό κυρtoy] ύμας δέ είρηχα φίλους), потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (б'тс πάντα α ήκουσα παρά του πατρός μου, έγνώρκπχ. ύμιν)» (Ин. 15, 15).

Истинное богопоклонение недоступно для языческого сознания, потому что язычество не знает Предмета своего почитания, воспринимает его рабски, внешне, несвободно и, следовательно, не имеет силы проникнуть во внутреннюю суть Его, — в Личность Божию: «Бога никто никогда не видел» (1 Ин. 4, 12). Напротив, сознанию христианскому поведаны тайны Божьи; оно знает Отца, Которому кланяется и потому относится к Отцу как друг и сын, а не как раб, проникает внутрь личности Божьей и не ограничивается одними только явлениями Сил Божьих. «Видевший Меня, — говорит Сын Божий, — видел Отца» (Ин. 14, 9). Древнее богоборчество не могло удовлетвориться созерцанием Сил Божьих, имманентных миру и потому чуждых божественному началу человека. Христианство подымает сознание над всем имманентным миру и ставит лицом к лицу с Самою трансцендентною Личностью Божьей. И тем основное данное христианства оказывается основным искомым вне- христианского богоборчества.

Этот запрос — поклоняться Богу, как Истине, — удовлетворяется в непосредственных переживаниях Бога человеком, потому что в них только Бог может быть дан, как реальность, и в последней только, в самой реальности, а не в понятии нами созданном, открывается сущность Бога, implicilc[994] содержащая в себе и данные для оправдания Его. Только стоя лицом к лицу пред Богом, просветленным сознанием постигает человек правду Божию, чтобы благословить Бога за все. «Но в том и великое, что тут тайна, — что мимоидущий лик земной и вечная истина соприкоснулись тут вместе. Пред правдой земною совершается действие вечной правды» (Ф. Достоевский)[995]. И когда это «касание мирам иным» свершилось, тогда вдруг затрепещет и разрывается несказанною радостью ошеломленное сердце. И запоет оно жгуче–ликующий гимн своему Господу, благодаря и славословя, и рыдая за все и о всем, — за то, даже по преимуществу за то, что непросветленному сознанию кажется ужасным и скверным: «Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава вовеки, аминь» (Рим. 11, 32–36).