Избранное. Проза. Мистерии. Поэзия
[До, во время, после: всегда]
Пророк говорит до. Мой Сын говорит во время. Святой говорит после. А Я говорю всегда. И тут видно, что Мой Сын есть средоточие, и сердце, и свод, и замок, И неф, и пересечение осей, И точка сочленения, И петля, на которой поворачивается дверь. Князь пророков и князь святых. Пророк, праведник идет до. Мой Сын идет во время. Святой идет после. А Я иду всегда. И Церковь, которая есть общение святых и общение верных, тоже идет после, тоже идет всегда.
(Перевод Ю. А. Гинзбург)
[Свобода]
Рабство — это воздух тюрьмы, воздух больницы (говорит Бог). А свобода Моя, свобода, та, которую Я создал, — это свежий воздух долины; или горного склона; или вершины горы — Открытой ветрам. В этом воздухе — запах здоровья, и люди, дышащие им, — сильны; Их кожа загорела, их взгляд — глубок, их кровь — горяча. Они правдивы друг с другом; они правдивы и со Мной. Они не скрытны друг перед другом; и не таятся от Меня. И… надо сказать правду… они не боятся спорить со Мной. Со Мной Богом, Святым и Царем. Но когда они любят Меня, то любовь эта подлинна и глубока. И за Меня они пойдут на смерть. И залог их любви — их свобода: Свобода их слова, свобода их чувства, Придающая их любви тот острый оттенок, Который есть лучшее в мире, ибо это — отблеск Моей собственной несозданной свободы, Каковая лежит в основе Творения, Как его Тайна, сердце и корень. Человека Я создал по Моему образу и подобию, И свободу его создал по образу и подобию Моей собственной изначальной свободы. Поэтому его свобода — это отблеск Моей свободы, И дар его любви есть отблеск Моей благодати. Людей нужно любить таковыми, каковы они есть, — говорит Бог. Когда любишь — принимаешь их, каковы они есть. Совершенство принадлежит только Мне. И именно поэтому Я и знаю, что такое совершенство, И не требую его от людей, Ибо знаю, как оно трудно и недоступно. Но когда Я вижу, как трудна их жизнь, Мне порою хочется поддержать их Моей мощной рукой, Так как отец учит своего сына плавать, Поддерживая его посреди течения реки. Но перед ним стоят две возможности, и он колеблется между ними. Ибо если поддержка его будет сильна и верна, дитя понадеется на нее И никогда не научится плавать. Но если он не поддержит ребенка в нужную минуту, — он нырнет и легко захлебнется… Так и Я вечно колеблюсь между двумя возможностями, Ибо если Мой промысл будет неизменен и чрезмерен, Люди никогда не станут самими собой. Но если Я не поддержу их в нужную минуту, Эти бедные дети захлебнутся в бездне греха. Такова эта трудность; она велика. И такова двойственность, такова противоречивость Моей задачи. С одной стороны надо, чтобы они совершали свое спасение сами. Это закон. И его изменить нельзя. Иначе все станет бессмысленным. И люди перестанут быть людьми. А я хочу, чтобы они были мужественны, смелы и свободны. Но, с другой стороны, нельзя допускать, чтобы они захлебнулись в бездне греха. Такова тайна свободы человека, — говорит Бог. Тайна Моего промысла о человеке и его свободе. Если Я стану помогать ему чрезмерно — он перестает быть свободным. А если Я отнимаю у него Свою помощь, он гибнет. Если Я помогаю ему чрезмерно — под вопросом его свобода. А если Я отнимаю у него Свою помощь — под вопросом его спасение. А и то и другое одинаково драгоценно, Ибо спасение его не имеет цены. Но что такое спасение без свободы? А Я хочу, чтобы человек сам совершал свое спасение. Сам человек. Своею волею. Чтобы спасение это шло как бы от него самого. Такова тайна свободы человека. Таково достоинство, даруемое Нами свободе человека, Ибо Я Сам свободен, — говорит Бог, — и сотворил человека по Моему образу и подобию. И такова тайна, таково достоинство всякой свободы. Ибо эта тварная свобода есть совершеннейший образ свободы Творца. И поэтому она так ценна. И чем было бы спасение без свободы, без воли и труда свободного человека? Что оно может значить? Какой в нем смысл? Блаженство рабов, спасение рабов, рабье блаженство — к чему Мне оно. Какой смысл в любви раба? Если речь идет о Моем могуществе, то оно не нуждается в свидетельстве рабов; оно и так всем известно, ибо все знают, что Я — Всемогущий. И могущество Мое сияет во всем творении и во всей его жизни; В песке морей и в звездах неба… И никто не оспаривает его, ибо все его знают. И оно сияет в неживой природе, и в промысле, и в самом появлении человека. Но, творя мир разумный, Я хотел большего, — говорит Бог. И лучшего. Гораздо лучшего. Я восхотел свободы. И Я создал эту свободу. И когда познаешь свободную любовь — подчинения больше не хочешь. Когда познаешь любовь свободного человека, рабские восторги становятся противны. Когда раз увидишь пред Собой коленопреклоненного St-Louis, то отворачиваешься от толп восточных рабов, валяющихся в прахе на земле. Быть любимым свободно! Нет ничего, чтобы могло с этим сравниться. Это, конечно, лучшее, что Я создал. Все остальное — только подчинение необходимости.
[Молитва]
Как Мне защититься от людей, — говорит Бог. Мой Сын открыл им тайну… Он научил их молиться «Отче наш»; И вот они знают, что Я — их Отец. Мой Сын так любил их, что научил их молиться этими словами, Через которые никогда не переступит Мой гнев и Мое правосудие. И вот эти два слова стоят впереди их прошений, как сложенные на молитву руки, как волнорез корабля, за которым следует весь флот… И как могу Я судить их, Когда они идут ко Мне как к Отцу. Известно, как судит Отец… Да, Сын Мой, научив их молиться, связал Мое правосудие и развязал Мою милость… И вот что Я теперь вижу. С высоты Моего величия, с престола Моей справедливости Я вижу, как с края земли на Меня плывет флот трирем. Они подобны стае журавлей, треугольником летящих в небе, с вожаком впереди, Который грудью режет ветер; А за ним вся стая, тесно прижавшись друг к другу и друг за другом укрываясь. Таков этот флот — и первый корабль — это Мой Сын, принявший на Себя грех всего мира. А за Ним — все множество людей, — кораблей, скрывшихся за Моим Сыном от Моего гнева и правосудия. Таков этот флот трирем бесчисленный, как звезды неба, и вооруженный, как древние воины — в латах и шлемах… Он плывет на Меня, и Я ничего не могу противопоставить силе его молитвы. А за ним Я вижу другой флот молитв — также бесчисленный, но плывущий уже не на веслах, а на парусах. Флот легких белых каравелл, клонящихся под ветром к голубым волнам моря. Они подобны нежным голубкам — таким своим и привычным, что хочется взять их в руку… Это флот молитв Божьей Матери: Богородица Дева Радуйся, Радуйся Царица, Матередевственная Славо! Но эти нежные голубки, эти легкие каравеллы — быстрее всех других кораблей и первые достигают гавани… А за ними следует третий флот — всех без различия молитв: Тех, что читаются за литургией и за вечерней; Заутреней и за полунощницей. Молитв монахов и мирян; дня и ночи. И тех молитв, которые читают, благословляя дымящееся блюдо. Но и это еще не все. Ибо за ними следует четвертый флот — невидимый: Тех молитв, которые не были сказаны, тех слов, которые не были произнесены. Тайных воздыханий души, добрых движений сердца. Тот, кому они принадлежат, их не сознает и не знает. Но Я слышу их и приемлю, и считаю, и храню, Ибо Я Судия Тайного…
[Творение]
Вера Меня не удивляет, Она так естественна (говорит Бог). Ибо Я так ослепительно сияю в Моем Творении: В солнце, в луне и в звездах — во всем, что Я сотворил. В небесных светилах и в морских рыбах — Во всем мире Моих творений, В лике земли и в лике морей… В ветре, который проносится над морем, и в ветре долины, Тихой долины, Скрытой горами долины… В деревьях и в животных, и в лесных зверях; И в человеке — Моем творении. В народах и в людях, и в царях, и в простых крестьянах, В мужчине и в женщине — его подруге. А главное — в детях и в голосе детей, Ибо дети далее в большей степени Мое Творение, Чем взрослые люди. Ибо жизнь, земная жизнь их еще не успела испортить. И среди всех Моих творений — они — Мои слуги Прежде всех. И голос ребенка более чист, чем голос ветра в тишине долины — долины, скрытой горами. И взгляд ребенка более чист, чем голубизна неба, чем небесная млечность и луч звездного света в тишине ночи. Я так ослепительно сияю в Моем творении (говорит Бог), В лике гор и в лике полей, В хлебе, и в вине, и в человеке, который пашет; и в человеке, который сеет; и в сборе зерна и в сборе винограда. В свете и во тьме, И в сердце человека, которое глубже всего в сотворенном мире, Ибо оно недоступно ничьему взору, Кроме Моего. В буре, вздымающей волны, и в буре, гонящей листья деревьев в лесу и вместе — В спокойствии тихого вечера. В песках морей и в звездах, которые суть пески небес, В камне порога, в камне очага и в камне алтаря, В престоле, на котором совершается таинство, В доме человека и в храме, который есть Мой дом на земле. И в орле — Моем создании — который пролетает над вершинами гор, В царственном орле, крылья которого отстоят друг от друга. И в муравье — Моем создании — который ползает по земле и собирает песчинки. В муравье, — который Мне служит. Служит Мне терпеливо, без остановки, без отдыха — если не считать смерти и долгого земного сна. И далее в змее, Которая прельстила жену и за это должна пресмыкаться на чреве. Но и она тоже — Мое создание и Мой слуга. Змея, которая прельстила жену — которая Мне служила; прельстила и мужа — Моего слугу. Я так ослепительно сияю в Моем творении, Во всем, что случается с людьми и с народами — с бедняками И даже с богатыми, Которые не хотят признавать себя Моим созданием. И прячутся От того, чтобы служить Мне. Во всем, что человек создает и разрушает — в добре и во зле (и на что Я не обращаю внимания, как Хозяин, который воссоздает то, что человек разрушает, и разрушает то, что он создает). Я сияю даже в соблазне греха… И во всем, что случилось с Моим Сыном, Случилось из-за человека, Моего создания, Которого Я сотворил. В воплощении, в рождении и в смерти Моего Сына. И в святейшем Таинстве Его крови. Во всяком рождении, и во всякой жизни, и в смерти, И в вечной жизни, которой не будет конца, Которая победила смерть… Я так сияю в Моем Творении (говорит Бог), Что не видеть Меня — для этого надо быть слепым, И для того, чтобы не верить в Меня, надо учинить над собой насилие, извратить себя, обессилить, измучить. Надо засохнуть, умереть…
[Детство]
Вся жизнь начинается с нежности, — говорит Бог. Когда смотришь на дерево, когда смотришь на дуб, Когда видишь его жесткую, его грубую кору, Которая твердой броней одевает его столетний ствол; И его ветви, подобные сплетению мощных рук, И его корни, подобные огромным ногам. Когда видишь эту силу и мощь, и грубость — Маленький нежный побег на конце его ветки Кажется незначительной случайностью. Кажется маленьким наростом: живущим на дереве, Растущим на дереве, питающимся им. Он как бы вырастает из дуба, от него зависит, не может без него быть. Но на самом деле обратно. Было время, когда не было дуба, а был этот нежный побег, эта зеленая почка, которая дала жизнь дубу. Ибо вся жизнь начинается с нежности. Вся жизнь начинается с этого нежного апрельского побега, с этих клейких листочков, покрытых, согретых, завернутых в белый пушок волокнистых нитей… В этой свернутой, нераскрывшейся почке — тайна всей жизни. Жесткая кора дуба кажется панцирем по сравнению с нежным побегом. Но на самом деле эта кора только затвердевший, ставший старым побег. И самый грубый воин был когда-то младенцем, сосавшим грудь матери. И самый твердый мученик, молчащий под пыткой, как бы застывший, затвердевший в страдании был, когда-то младенцем, сосавшим грудь матери. Вся жизнь начинается с нежности, и без этого зеленого побега, без этой маленькой почки весь мир — только сухие сучья, Которые годны только сгорать.
(Перевод Л. А. Зандера)
ПОЭЗИЯ
Из драмы
«Жанна д'Арк в Домреми»
Пеги написал драму «Жанна д'Арк» в 1897 г., в возрасте 24 лет, когда был еще социалистом и неверующим. Поэма написана прозой, с небольшими монологами в стихах. В переводе приводится монолог Жанны перед ее уходом из родного села Домреми. Через 12 лет, в 1909 г., Пеги переделал драму в «Мистерию о милосердной любви Жанны д'Арк», сохранив ряд прежних персонажей, но придав ей мистический характер. На главный вопрос обоих произведений, почему зло торжествует в мире, в мистерии Жанна отвечает стремлением пожертвовать жизнью: она уже не только спасительница Франции, но искупительная жертва за грехи мира.