Я не говорю ни о вашей вере, — говорит она, — ни о вашей надежде. Но кто был расплавлен вашей благодатью, пожран вашей любовью?

[Из языческой души…]

Из языческой души можно сделать христианскую душу, и зачастую, быть может, именно из языческой души делается наилучшая христианская душа. Это не плохо — иметь прошлое. Предшествующее. Это не плохо — приходить в мир накануне. День полнее, когда у него был канун. Дом нужно строить над погребом. Полдень спелее, когда у него было раннее утро.

Наилучшая христианская душа часто делается именно из языческой души. (А другой возможности и нет, как только ее делать). Так и должно быть, поскольку в действительности (в истории, — говорит она) христианская душа и была сделана из языческой души, а не, никак не из нуля души. Христианский мир был сделан из языческого мира, а никак не из нуля мира. Христианский град был сделан из языческого града, град Божий был сделан из античного града, а не, никак не из нуля града. (Ничего и не оставалось больше, как только их делать). У современных людей нет души. Но они первые, у кого нет души. У античного мира была душа. У него была своя душа…

Речь не о том, чтобы защищать богов. Их нельзя защитить. Не только потому, что они ложные боги. Это, быть может, еще ничего. Но они плохие, злые, бесконечно менее чистые, бесконечно менее благочестивые, скажем прямо, бесконечно менее священные, чем люди. (За исключением все-таки Зевса, его одного, когда он выступает как Зевс Гостеприимец). Но что подлежит вашему рассмотрению, среди прочего, о чем вы как раз и должны подумать, — это была ли олимпийская религия религией античного мира или она была только религией кажущейся (я имею в виду — не столько такая, которая показывается, сколько такая, которая кажется, казалась), религией наружности и поверхности, религией внешней, и не была ли глубокой и подлинно античной религией религия путников, античная религия умоляющих. Чтобы сразу же перейти к сути спора и дойти до последней крайности, до предела, — то, что вам надлежит рассмотреть, в пределе, над чем вам надлежит задуматься, в крайней точке спора, — это как раз, это именно и есть вопрос, является ли Зевс Гостеприимец, тем же существом, что Зевс Олимпиец.

Буквально, тот же ли это Бог. Скажем, тот же бог.

Разумеется, — говорит она. Для всей античности это был тот же самый бог. Но мы также отлично знаем, что это не довод. Исторически это был тот же самый бог. Но кто лучше меня знает, что исторически — это еще не все.

Вот в чем настоящий спор, — говорит она. Они не принадлежали их миру. Их мир не принадлежал им.

Тот самый мир мог потом этого и не замечать. Но мы отлично знаем, что это не довод.

Вы меня понимаете, — говорит она. Иисус принадлежит тому же миру, что последний из грешников; и последний из грешников принадлежит тому же миру, что Иисус. Это общение. Именно это и есть общение. И сказать правду, или, вернее, сказать в действительности, и нет другого общения, как принадлежать к одному миру.

Еще целый день, — говорит она, — вы будете хранить нас, не хочу сказать, не могу сказать, что вы будете хранить нас в своей душе, я хочу сказать, что вы будете хранить нас в своем сердце, я хочу сказать, что вы сохраните о нас некое воспоминание, некую благоговейную память. Эти боги были ложными богами, но их мир, я хочу сказать, мир, над которым они нависали, не был ложным миром. Они были злыми, плохими богами, и даже плохими зверями. Но их мир, мир, над которым они нависали, не был ни злым миром, ни плохим миром.

[Несовершенство богов]

Так что самое великое в античности, и в особенности у Гомера, — это герои. Не просто в широком смысле — человеческие герои, люди-герои, — но в собственном смысле, полубоги. (И герои, рожденные от человека и богини, наделены, быть может, чем-то еще более великим, более важным, чем герои, рожденные от бога и смертной женщины). Преимущество им дает вовсе не их божественная полу-кровь. Напротив, если можно так выразиться, их человеческая полу-кровь дает им преимущество перед богами. Они получают от нее свою глубину, серьезность, знание о своей участи, повседневный опыт судьбы. Из их человеческой полу-крови они извлекают все, что есть добродетельного у человека в античном мире. А поскольку их божественная полу-кровь не делает их наполовину богами (в частности, отнюдь не дает им бессмертия), поскольку их божественная полу-кровь лишь позволяет им, так сказать, возводить их человеческую добродетель на высшую ступень (Superi, вышние боги), из этого удваивания, буквально из этого (у)двоения (они гораздо больше двойные люди, чем полубоги), из этого совершенно особенного устремления ввысь следует, что они и впрямь прекраснейшие образцы человека в античном мире.

Это люди увеличенные, удвоенные, возвышенные. Это вовсе не уменьшенные, уполовиненные боги. К счастью для них, к счастью для нас; к счастью для людей, к счастью для античного мира. К счастью для самих богов, чья кровь таким образом ничем не заражается. Их божественная полу-кровь не сообщает им, к примеру, бессмертия и вообще никакой божественности. Потому-то они такие великие. Они разделяют судьбу человека, смерть человека. Это и делает их великими. Все, что у них есть, — это отец (мать), и, следовательно, более высокопоставленный покровитель. Впрочем, эти отцы, эти покровители (в особенности Зевс) (к матерям это относится немного меньше) зачастую не слишком заботливы. Сами герои никак не заражены своей полу-судьбой, не подхватили никакой заразы от своей полу-крови. Поэтому из всего, что мы имеем, они остались самыми совершенными образцами античного героизма.