Глава LXXI

о том, что случилось с Дон Кихотом и его оруженосцем Санчо Пансой по дороге в их деревню

Господин и оруженосец выехали из герцогского дома и продолжали путь к своей деревне. По дороге Дон Кихот предложил Санчо бичеваться за плату, на каковое предложение «Санчо вытаращил глаза и широко развесил уши (…) решив в душе добросовестно отстегать себя», потому что корыстолюбивым сделала его любовь к детям и жене, как он сам об этом сказал. Общую сумму назначил он в восемьсот двадцать пять реалов, и Дон Кихот воскликнул: «О благословенный Санчо! О возлюбленный мой Санчо! После этого я и Дульсинея будем считать себя обязанными служить тебе столько дней жизни, сколько отпустит нам небо!» И когда наступила ночь, Санчо скрылся среди деревьев и, сделав из узды и недоуздка Серого крепкую и гибкую плеть, разделся до пояса и стал хлестать себя, «а Дон Кихот начал считать удары». После шести или восьми ударов Санчо надбавил цену, а его хозяин еще и увеличил ее вдвое, «но хитрец перестал стегать себя по спине, а принялся хлестать по деревьям, от времени до времени испуская такие тяжелые вздохи, что, казалось, с каждым из них душа у него улетала из тела».

Видишь, Санчо, что произошло между тобой и твоим хозяином из‑за твоих ударов: наилучший символ того, что происходит в твоей жизни. Я уже сказал тебе, за счет ударов, получаемых тобой, живем мы все, даже те, кто философствует на сию тему либо слагает стишки. Издавна пытаются силой принудить тебя наносить себе удары плетью и держат тебя в рабстве, но приходит день, и ты поступаешь так, как поступил со своим хозяином и природным сеньором, а именно отказался от повиновения, наступил коленом ему на грудь и воскликнул: «Я сам себе сеньор!» Тут тактика меняется, тебе предлагается плата за каждый удар, а это опять обман, за бичевание тебе платят деньгами, которые бичевание же и приносит. А ты, бедный Санчо, из любви к детям и жене, соглашаешься и готов себя высечь. Но как тебе сделать такое добровольно и взаправду, если ты не убедишься, что от каждого удара тебе будет выгода? Шесть или восемь ты наносишь по собственному телу, а три тысячи двести девяносто два оставшихся — по деревьям, и большая часть твоего труда тратится понапрасну. Большая часть человеческого труда тратится понапрасну, и это естественно, так и должно быть; ведь если какой‑то бедолага шлифует дорогие украшения, дабы заработать себе на хлеб, но не убежден в общественной их ценности, разве будет он шлифовать с усердием? Разве будет стараться изо всех сил тот, кто делает игрушки для детей из богатых семейств, кто зарабатывает этим на хлеб своим детям, у которых игрушек нет?

Сизифов труд — большая часть человеческого труда, и люди не сознают, что труд всего лишь предлог уделить им поденную плату, но не как нечто им принадлежащее, а как нечто чужое, что позволяют им заработать из милости.

Таким образом Санчо бичует себя с тем же рвением, с каким разбирают брусчатку на улицах горемыки, которых в зимние месяцы, когда не хватает плетей, городские власти посылают разбирать ее, с тем чтобы потом снова мостить брусчаткой улицы и этим оправдать жалкую милостыню, которую раздают этим беднякам.

Покрывало Пенелопы и бочка Данаид273 подобны твоему бичеванию, Санчо; дело в том, что тебе нужно зарабатывать себе на хлеб и ты должен благодарить за это тех, кто назначает тебе удары, и быть признательным, если заплатят, и не ставить стопу на чужую пашню, подобно тому как ты поставил колено на грудь хозяина. Ты правильно делаешь, что обдираешь кору с деревьев ударами недоуздка, все равно тебе столько же и должны заплатить, ведь платят тебе не за то, что ты наносишь себе удары плетью, а для того чтобы ты не взбунтовался. Ты поступаешь правильно, но поступил бы еще правильнее, если бы эту плеть обратил против своих хозяев и отстегал бы их, а не деревья, и выгнал бы их плетью со своей пашни, и пусть бы они пахали и сеяли с тобой, и это было бы вашим общим делом.

Главы LXXII и LXXIII

о том, как Дон Кихот и Санчо прибыли в свою деревню274

Продолжая свой путь, они встретились в гостинице с доном Альваро Тарфе, через два дня Санчо покончил со своим бичеванием, и вскоре они увидели свое селение. Въехали они в селение и разошлись по домам. Когда Дон Кихот рассказал священнику и бакалавру о своем замысле и предложил им всем стать пастухами, Карраско проявил свой недуг, безумие, которым заразился от Дон Кихота и благодаря которому победил Рыцаря в бою; потому и сказал он: «…как всему миру известно, я знаменитый поэт». Помните, я уже говорил вам, что бакалавр был поражен тем же безумием, что и идальго? Разве не мечтал он среди позолоченных солнцем каменных стен Саламанки о бессмертии?

Услышав речи о пастухах, поспешила вмешаться экономка и посоветовала своему хозяину оставаться дома: «…оставайтесь дома, занимайтесь своим хозяйством, почаще исповедуйтесь, подавайте милостыню бедным, — и пусть грех падет на мою душу, если все не устроится к лучшему».

Эта добрая экономка не очень речиста, но уж если ее прорвет, выговорится до конца в немногих словах. И как славно она рассуждает! С каким благородством! Посоветовала своему хозяину именно то, что нам советуют люди, которые говорят, что хотят нам добра.