А в чем причина? Да всего лишь в том, что Дон Кихот отважился утверждать перед всеми, что этот свмый таз — а он видел его, подобно всем прочим, земными очами — является шлемом Мамбрина, поскольку таз заменял ему оный.

У него хватило «esse descarado heroismo d'affirmar que, batendo na terra com pe forte, ou pallidamente elevando os olhos ao Ceo, cria a traves da universal illusao sciencias e religioes»,[30] — как говорит Эса де Кейрош в конце своей «Реликвии».102

Самая чистопробная отвага — та, которая побуждает пренебречь не физической опасностью, не возможным убытком, не ущербом для чести, а тем, что отважившегося принимают за безумца или дурня.

Вот такого рода отвага и нужна нам в Испании; из‑за ее нехватки у нас душа в параличе. Из‑за ее нехватки нет у нас силы, богатства, культуры; из‑за ее нехватки нет у нас ни оросительных каналов, ни водохранилищ, ни добрых урожаев; из‑за ее нехватки дожди перестали увлажнять иссохшие наши поля, растрескавшиеся от жажды, либо же вдруг обрушится такой ливень, что смоет перегной, а то и жилые дома.

Что, по–вашему, и это парадокс? Побродите по этим хуторам и деревням, посоветуйте земледельцу, как улучшить обработку земли или вырастить новую культуру, или использовать новое сельскохозяйственное орудие; и он вам ответит: «Здесь это не пойдет». «А пробовали?» — спросите вы, и он ограничится тем, что повторит: «Здесь это не пойдет». Причем и сам не знает, пойдет или не пойдет, так как не пробовал, да и пытаться не станет. Попробовал бы, если б уверен был в успехе; но при мысли о том, что, если не получится, соседи начнут изощряться в насмешках и издевках, а то и сочтут его сумасшедшим, легковером либо недоумком, пугается и не отваживается на попытку. И после этого еще удивляется торжеству храбрецов, которые сносят насмешки и не придерживаются истин вроде: «С кем живешь, с тех пример берешь», «Куда друзья, туда и я»; успеху людей, способных избавляться от стадного чувства.

У нас в провинции Саламанки104 был один странный человек: вышел из самой бедноты, а сколотил состояние в несколько миллионов. Наши сала- манкские мужички со своей стадностью не могли объяснить, откуда взялись такие богатства, и предполагали, что в юности он воровал: ведь эти несчастные, которых распирает от здравого смысла, но которые начисто лишены нравственной отваги, верят лишь в воровство да в лотерею. Но как‑то раз мне рассказали о поистине донкихотовском подвиге этого скотовода по прозвищу Комарик. С берегов Кантабрики привез он икру красноперого спара и бросил ее в прудок, что был у него на хуторе. Эта история мне все разом объяснила. Тот, у кого хватило отваги снести насмешки, которые неизбежно должны были посыпаться на человека, привозящего икру красноперого спара и бросающего ее в кастильский прудок, тот, кто сделал такое, заслуживает богатства.

Абсурдно, говорите вы? Но кто знает, что абсурдно, а что нет? Да и будь оно и впрямь абсурдно! Лишь тот, кто пытается свершить абсурдное, способен добиться невозможного. Есть один лишь способ сходу попасть в точку — предварительно сотню раз промазать. А главное, есть один лишь способ одержать настоящую победу — не бояться попасть в смешное положение. И поскольку у наших на это не хватает пороху, сельское хозяйство у нас в таком упадке и застое.

Да, главная беда — моральная трусость, всем нам не хватает решимости твердо высказать свою истину, свою веру — и стоять за нее до конца. Ложь затягивает и впутывает намертво в свою паутину души этого стада баранов, отупевших от того, что благоразумие у них превратилось в нечто вроде хронического запора.

Объявляется, что существуют принципы, которые оспаривать нельзя; и когда их ставят под сомнение, непременно найдутся субъекты, которые поднимут крик на весь мир. Недавно я потребовал поставить вопрос об отмене некоторых статей нашего закона о народном образовании,105 — и тут же вылезает компания трусов и давай вопить: предложение неуместно, неразумно и прочие определеньица, поэнергичнее и погрубее. Неуместно! Мне осточертело слушать, как именуют неуместным все самое что ни на есть уместное, все то, что нарушает процесс пищеварения у сытых и приводит в бешенство дураков. Чего бояться? Что снова начнется гражданская война? Еще и лучше! То, что нам требуется.106

Да, то, что нам требуется: гражданская война. Пора заявить со всей твердостью, что тазы суть шлемы по назначению и по сути; и пускай затеется рукопашная вроде той, что затеялась на постоялом дворе. Да, новая гражданская война, а какое выбрать оружие — там видно будет. Разве не слышите вы голоса этих мерзавцев со сморщенными, ссохшимися сердцами, упрямо долдонящих, что споры, такие либо иные, никакой практической ценности не имеют. Что эти несчастные разумеют под практической ценностью? И разве не слышите вы голоса, твердящие, что иных дискуссий должно избегать?

Хватает у нас недоумков, без передышки распевающих вечную песенку о том, что вопросов религии касаться не следует; что сначала надо сделаться сильными и богатыми. И не видят, трусы несчастные, что силы и богатства у нас нет и не будет, потому что нам никак не разрешить нашей внутренней проблемы. Повторяю: не будет у нас в отечестве ни сельского хозяйства, ни промышленности, ни торговли, ни дорог, которые вели бы туда, куда есть смысл добираться, покуда мы не постигнем своего христианства — донкихо- товского. Не будет у нас жизни внешней — могучей, и блистательной, и славной, — покуда не зажжем мы в сердце нашего народа огонь вечных исканий. Не разбогатеть тому, кто живет ложью; а ложь — хлеб наш насущный для нашего духа.

Слышите, как вон тот важный осел ревет во всю глотку: «У нас такие вещи говорить нельзя!» Слышите, как толкуют о мире, — о мире, который смертоноснее самой смерти, — все ничтожества, живущие в плену у лжи? Вам ничего не говорит эта чудовищная статья, стыд и позор для нашего народа, которая значится в уставе всех почти обществ любителей всяческих там искусств в Испании и которая гласит: «Запрещается вести дискуссии на политические и религиозные темы»?

«Мир! Мир! Мир!» — квакают хором все лягушки и головастики нашего болота.

«Мир! Мир! Мир!» — ладно, пускай, но прежде должна восторжествовать искренность, должна быть низвержена ложь. Мир, но не на основе компромисса, не убогое соглашение вроде тех, какие выторговываются политиканами, а мир, основанный на взаимопонимании. Мир, да, но после того, как стрелки признают за Дон Кихотом право утверждать, что таз это шлем; а лучше уж после того, как стрелки признают и сами начнут утверждать, что в руках у Дон Кихота таз является шлемом. И эти несчастные, выкрикивающие: «Мир! Мир!», осмеливаются произносить имя Христово. Забывают слова Христовы о том, что не мир Он принес, но меч и что из‑за Него разделятся домы, отцы восстанут против детей и братья против братьев.107 И во имя Его, во имя Христа, дабы установить Его Царствие, общественное Царствие Иисуса — а это совсем не то, что иезуиты именуют социальным Царствием Иисуса Христа, ибо Царствие Иисуса есть царствие истинной искренности, правды, любви и мира, — дабы установить Царствие Иисуса, придется начать с войны.