Земнородный ничем скорее не попадает в несчастие, как скоропостижною наглостью, и скажу с приточником, что бессоветием уловляются беззаконные, есть бо крепки мужу свои уста, и пленяются устами своих уст. Посмотрите на людскую толпу и смесь, увидите, что не только пожилые, но и самые с них молодчики льстят себе, что онп вооружены рогом единорога, спасающим их от несчастна, уповая, что как очам пх очкп, так свет и совет пе нужен сердцу пх.

Сия надежда сделала пх оплошными, наглыми в путях своих и упрямыми.

А если мой молокососный мудрец сделается двух или трех языков попугаем, побывав в знатных компаниях и в славных городах, еслп вооружится арифметикою и геометрическими кубами, пролетев несколько десятков любовных историй и гражданских и проглянув некоторое чпсло коперниканских пплюль  [344]? Во время оно Платоны, Солоны, Сократы, Пифагоры, Цицероны  [345] и вся древность суть одни только мотыльки, над поверхностью землп летающие, в сравнении нашего высокопарного орла, к неподвижным солнцам возлетающего п все на океане острова пересчитавшего. Тут‑то выныряют хвалптелп, проповедующие и удивляющиеся новорожденной в его мозге премудрости, утаенной от всех древних п непросвещенных веков, без которой, однако, не худо жпзнь проживалась. Тогда‑то уже всех древних веков речения великий сей Дий [346] пересуживает и, будто ювелир камушки, по своему благоволению то одобряет, то обесценивает, сделавшись вселенским судьею. А что уже касается Мойсея и пророков — п говорить нечего; он п взгляда своего не удостаивает сих вздорных ц скучных говорунов; сожалеет будто бы о ночных птичках и нетопырях, в несчастный мрак суеверия влюбившихся. Все то у него суеверие, что понять п принять горячка его не может. И подлинно: возможно лп, чтоб сип терновники могли нечто разуметь о премудрости, о счастии, о душевном мпре, когда им и не снплось, что Земля есть планета, что около Сатурна есть Луна  [347], а ъюжет быть, п не одна? Любезные други! Сип‑то молодецкпе умы, плененные свопмп мнениями, как бы лестною блудницею, и будто умной беснующиеся горячкою, лишенные сберегателей свопх, беспутно и бессовестно стремятся в погпбель. Портрет их живо описал Соломон в конце главы 7–й в «Притчах» от 20–го стиха. С таковыми мыслями продолжают путь к старости бесчисленное сердец множество, язвою своею заражая, нахальные нарушители печатп кесаря Августа: «Спеши, да исподволь»  [348]. Ругатели мудрых, противники бога и предкам свопм поколь, вознесшись до небес, попадутся в зубы мучительнейшему безумию, у древних адом образованному, без освобождения, чтоб исполнилось на них: «Видел сатану, как молнию…» Да и кто же не дерзает быть вождем к счастию? Поколь Александр Македонский вел в доме живописца разговор о сродном и знакомом ему деле, с удивлением все его слушали, потом стал судейски говорить о живописи, но как только живописец шепнул ему в ухо, что п самые краскотеры началп над нпм смеяться, тотчас перестал. Почувствовал человек разумный, что царю не было времени в живописные тайны вникнуть, но прочим Александрового ума недостает. Если кто в какую‑либо науку влюбился, успел и прославился, тогда мечтает, что всякое уже ведение отдано ему за невестою в приданое. Всякий художник о всех ремеслах судейскую произносит сентенцию, не рассуждая, что одной науке хорошо научиться едва достанет век человеческий.

Ни о какой же науке чаще п отважнее не судят, как о той, какая делает блаженным человека, потому, я думаю, что всякому сие нужно так, будто всякому и жить должно.

Правда, что говорить и испытывать похвально, но усыновлять себе ведение сие дурно п погибельно. Однако ж думают, что всякому легко сие знать можно.

Не диковина дорогу сыскать, но нпкто не хочет искать, всяк своим путем бредет п другого ведет, в сем‑то и трудность. Проповедует о счастии историк, благовестит химик, возвещает путь счастия физик, логик, грамматик, землемер, воин, откупщик, часовщик, знатный п подлый, богат и убог, живой и мертвый… [349] Все на седалище учителей сели; каждый себе науку сию присвоил.

Но их ли дело учить, судить, знать о блаженстве? Сие слова есть апостолов, пророков, священников, богомудрых проповеднпков и просвещенных христианских учителей, которых никогда общество не лишается. Разве не довольно для них неба п земли со всем вмещающимся. Спя должность есть тех, кому сказано: «Мир мой оставляю вам». Одпн со всех тварей человек остался для духовных, да и в сем самом портной взял одежду, сапожник сапоги, врач тело; одпн только владетель тела остался для апостолов.

Он есть сердце человеческое.

Знаешь лп, сколько огнедышащих гор по всему шару земному? Сия правда пускай тебя обогатит, пускай поставит в список почетных людей, не спорю, но не ублажит сердца твоего, спя правда не та, о которой Соломон: «Правда мужей, право пзбавпт их…»

Твоя правда на шаре земном, но апостольская правда внутрп нас, как наппсано: «Царствпе божие внутри вас есть».

Иное дело — знать вершины реки Нила и план лабиринта, а другое — разуметь псту счастия. Не вдруг ты попал в царство мира, когда узнал, кто насадил город Афинейский? II не то сердце есть несмышленая п непросвещенная тварь, что не разумеет, где Великое и Средиземное море, но душа, не чувствующая господа своего, есть чучело, чувства лишенное.

Море от нас далече, а господь наш внутри нас есть, в сердце нашем. Если кто странствует по планетам, бродит век свой по историям, кто может знать, что делается в сердце? Иное то есть веселие, о котором написано: «Веселие сердца — жизнь человеку…» Пускай бы каждый художник свое дело знал. Больные не могут в пище чувствовать вкуса: сне дело есть здоровых; так о мире судить одним тем свойственно, чья душа миром ублаженна.

Счастие наше есть мир душевный, но сей мир ни к какому‑либо веществу не причитается; он не золото, не серебро, не дерево, не огонь, не вода, не звезды, не планеты. Какая ж прплпчность учить о мире тем, кому вещественный сей мир — предметом? Иное сад разводить, иное плетень делать, иное краскн тереть, иное разуметь рисунок, иное дело вылеппть тело, иное дело вдохнуть в душу веселье сердца. Вот чье дело сие есть: «Сколь красны ноги благовествующих…» Сим‑то обещано: «Сядете на престолах…» Всем блаженство, всем мир нужен, для того сказано: «Сидящим обоим на десяти коленам Израиле- вым». Вот кто на учительских стульях учит о мире! II сия‑то есть католическая, то есть всеобщая, наука, чего ни о какой другой сказать нельзя.

Все прочие науки не всем, и не всегда, и не на все, и не везде нужны, и о всех их говорит Исайя: «Пути мирного не познали, и нет суда на путях их, ибо стези их развращены, по нпм же ходят и не знают мира. Того ради отступит от них суд и не постигнет их правда. Ждущим света была им тьма, ждавшие зари во мраке ходили. Осягнут, как слепые, стену, и, как сущие без очей, осязать будут, и падут в полудне, как в полуночи, как умп- рающие восстанут…» Правда, что сне несчастпе владеет сердцами, населенными неведением о боге, но о сем же то и речь, что учить о мире и счастии есть дело одних богопроповеднпков; учить о боге есть то учить о мире, счастии и премудрости. Онп, всю тлень оставив, искали и сыскалп того, у кого все вещество есть краска, оплот и тень, закрывающая рай веселья п мпра нашего. Но прежде усмотрели внутри себя. «Се все оставили…» Из сих числа Исаия говорит: «Слышал голос господа, говорящего: «Кого пошлю? И кто пойдет к людям спм?» И сказал: «Се я, пошли меня». II говорит: «Иди и скажи людям сим!..» И не дивно, что учил о мире, когда Христос, мир наш, был с ним. «Отрок (вопиет, как веселящийся в жатву) родился нам, сын, и отдался нам. Имя его великого совета — ангел. Чуден советник. Бог крепкий, властелин, князь мира. Отец будущего века, приведу мир на князя, мир и здравие ему (у него)».