К И. И. Ермолову[1180]

[Из Гусинского монастыря в Харьков, вторая половина сентября 1791 г.]

Милостивый государь Иван Иванович!

Бога ради, постарайтесь о шубке ярославской. Зима идет, а старость давно уже пришла. Надобно для нее теплее и легче, да сия ж купля и по нищенскому моему капиталу. О деньгах не опасайтесь. Будь Вам свидетель сия записка. Если ж умру, тогда приятели не допустят бранить меня, мертвеца, заплатив за меня должок, который один только и есть. Не можно ль Вам к покрову в Харьков?

Боже мой! Какой я дурак, забочусь о шубенке, будто бы обитает в ней со вшами блаженство! Довольно было напомянуть. Так‑то мы, любезный приятель, малодушны, в телесных надобностях попечительны и проворны. Но не счастливее ли примирившаяся с господом совесть в худенькой для зимы шубке, неж беззаконниково сердце, хотя б его тело одеваемо было соболями? Нет мучительнее, как болеть мыслями, мучиться сердцем, зябнуть душою от холодного скрежета и бескуражного отчаяния. О, когда б мы сего морозу хоть впол боялись! Внутреннее утешение, рождаемое от совести мирной, столь сильное, что, Среди тяжких досад телесных не угасая, доказывает истину слова сего: «Не убойтесь убивающих тело…» Все то убивает, что вредит и досаждает. Я думаю, что, если кто весел, тот и в болезни здоров. Не всяк, кто по телу здоров, весело живет. Так видно, что иное дело — здоровье и другая речь — веселие души. Если ж здоровый иногда живет без веселия, то для чего нельзя жить душевному веселию без крепости тела?

Ах, не сольем же самих нас в одно тождество! Одно в нас—тело, а душа — другое дело. Пусть бренное тело, как родилось на то, так и болит, но душа да радуется, что по оному телу мы тлеем, но по душе обновляемся. Телом мы ничто, но душою чтось–нечтось, да еще и великое. Она вовеки с нами, и мы с нею и в ней.

Видишь… в чем пока пустынник… и люби его…

Милостивому государю Ивану Ивановичу Ермолову

120

Высокомплостпвому государю Якову Михайловичу его высокоблагородию Донцу–Захаржевскому[1181]

Высокомилостивый государь!

Примите милостиво от человека, осыпанного Вашими милостями и ласками, маленький сей, аки лепту, дарик, маленькое зеркальце благодарности.

Уклонившись от Библии к Плутарху, перевел я книжонку его «О спокойствии душевном»  [1182], истолковав не наружную словозвонкость, но самую силу и эссенцию, будто грозди в точиле выдавил. И в такую одежду девочку сию одел, дабы она и внутрь и вне не языческою, но Христовою была и являлась девою. Не поминаются здесь ни Дий, ни Венера, ни Меркурий  [1183], но в новые мехи и вино новое влито. Плутарх был из числа тех, которые во след Христов не ходили, но именем его бесов изгоняли. Не браните ж его! Да изгонит и нам! Премудрость не умирает. Он был и друг и наставник доброму Траяну- кесарю  [1184]. Да будет же и нам. Премудрость не умирает. Траян был столь доброго сердца, что римляне, после него избрав кесаря, так прославляли: «Будь счастлив, как Август  [1185], а добрый, как Траян!» Он, взойдя на вселенский

престол, как всемирное светило, щедротами всех озарил. Воистину легко было Плутарху воспламенить к правде, к милосердию и мужеству столь благородное сердце.