Эти возвышенныя, сердечныя созерцанія, слитыя въ одну картину съ ежедневными случайностями жизни, принимаютъ отъ нихъ ясную форму, живую опредѣленность и граціозную ощутительность, между тѣмъ какъ самыя обыкновенныя событія жизни получаютъ отъ такого сліянія глубокость и музыкальность поэтическаго созданія. Такъ, часто не унося воображенія за тридевять земель, но оставляя его посреди обыкновеннаго быта, поэтъ умѣетъ согрѣть его такою сердечною поэзіею, такою идеальною грустію, что не отрываясь отъ гладкаго, вощенаго паркета, мы переносимся въ атмосферу музыкальную и мечтательно просторную.

Это направленіе поэзіи Баратынскаго яснѣе, чѣмъ въ другихъ поэмахъ, выразилось въ его Наложницѣ. Я не стану повторять здѣсь ея содержанія, давно уже извѣстнаго каждому изъ моихъ читателей. Замѣчу только, что въ этой поэмѣ нѣтъ ни одной сцены, которая бы не привела къ чувству поэтическому, и нѣтъ ни одного чувства, которое бы не сливалось неразрывно съ картиною изъ жизни дѣйствительной, — и эти картины говорятъ гораздо яснѣе всѣхъ возможныхъ толкованій. Вмѣсто того, чтобы описывать словами то тяжелое чувство смутной грусти, которое угнетало душу Елецкаго посреди безпорядочной, развратной его жизни; вмѣсто того, чтобы разсказывать, какъ эта грязная жизнь не могла наполнить его благороднаго сердца и должна была возбудить въ немъ необходимость любви чистой и возвышенной; какъ эта новая любовь, освѣжая его душу, должна была противорѣчить его обыкновенному быту; вмѣсто всѣхъ этихъ психологическихъ объясненій, поэтъ рисуетъ намъ сцены живыя, которыя говорятъ воображенію и взяты изъ вѣрнаго описанія дѣйствительности: картину ночнаго пированья; его безобразные слѣды въ комнатѣ Елецкаго; окно, открытое на златоглавый Кремль, поутру, при восхожденіи солнца; гулянье подъ Новинскимъ и встрѣчу съ Вѣрою, маскерадъ, разговоръ съ Сарою и пр. и пр. Иногда одинъ стихъ вмѣщаетъ цѣлую исторію внутренней жизни. Такъ, чтобы выразить любовь Елецкаго, поэтъ описываетъ наружность Вѣры, и прибавляетъ только:

Своими чистыми очами, Своей спокойной красотой, Столь благороднымъ выраженьемъ Сей драгоцѣнной тишины, — Она сходна была съ видѣньемъ Его разборчивой весны.

Онъ встрѣчается съ Вѣрою въ театрѣ:

Елецкій, сцену забывая, Съ той ложи не сводилъ очей, Въ которой Вѣра Волховская Сидѣла, изрѣдка встрѣчая Взоръ, остановленный на ней.— Вкусивъ неполное свиданье, Елецкій приходилъ домой Исполненъ мукою двойной; Но полюбивъ свое страданье, Такой же встрѣчи съ новымъ днемъ Искалъ въ безуміи своемъ.

Какъ нѣсколько словъ представляютъ весь характеръ Вѣры, и начало ея любви, и ея будущую участь:

Природа Вѣру сотворила Съ живою, нѣжною душой; Она ей чувствовать судила Съ опасной въ жизни полнотой. Недавно дѣва молодая, Красою свѣжею блистая, Вступила въ вихорь городской. Она еще не разсудила, Не поняла души своей; Но темною мечтою въ ней Она уже проговорила. Странна ей суетность была; Она плѣниться не могла Ея несвязною судьбиной; Хотѣло бъ сердце у нее Себѣ избрать кумиръ единой, И тѣмъ осмыслить бытіе. Тутъ романическія встрѣчи Съ героемъ повѣсти моей ………………………………

Но судьба обманула сердце бѣдной Вѣры: женихъ ея погибъ, всѣ мечты счастья разрушены навсегда, — и весь ужасный переворотъ въ душѣ ея поэтъ рисуетъ одною картиною, ощутительно ясною, глубоко обдуманною и вмѣстѣ поразительно простою и обыкновенною:

Въ ту жъ зиму съ дядей старикомъ Покинувъ городъ, возвратилась Она лишь два года потомъ. Лицомъ своимъ не измѣнилась; Блистаетъ тою же красой; Но строже смотритъ за собой. Въ знакомство тѣсное не входитъ Она ни съ кѣмъ. Всегда отводитъ Чуть-чуть короткій разговоръ. Подчинены ея движенья Холодной мѣрѣ. Вѣринъ взоръ, Не измѣняя выраженья, Не выражаетъ ничего. Блестящій юноша его Не оживитъ, и нетерпѣнья Въ немъ не замѣтитъ старый шутъ. Ее смѣшливыя подруги Въ нескромный смѣхъ не вовлекутъ; Раздѣлены ея досуги Между роялемъ и канвой; Въ раздумьи праздномъ не видали, И никогда не заставали Съ романомъ Вѣры Волховской; Дѣвицей самой совершенной Въ устахъ у всѣхъ она слыветъ. Чтожъ эту скромность ей даетъ? Увы! тоскою потаенной Еще-ль душа ея полна? Еще ли носитъ въ ней она О прошломъ вѣрное мечтанье, И равнодушна ко всему, Что не относится къ нему,— Что не его воспоминанье? Или, созрѣвъ умомъ своимъ, Уже теперь постигла имъ Она безумство увлеченья? Уразумѣла, какъ смѣшно И легкомысленно оно, Какъ правы принятыя мнѣнья О романическихъ мечтахъ? Или теперь въ ея глазахъ, За общій очеркъ, въ мигъ забвенья Полусвершенный ею шагъ, Сталъ дѣтской шалостью одною, И съ утонченностью такою, Осмотру свѣтскому вѣрна, Его сама передъ собою Желаетъ искупить она? Одно-ль, другое-ль въ ней виною Страстей безвременной тиши: Утраченъ Вѣрой молодою Иль жизни цвѣтъ, иль цвѣтъ души.

Это описаніе Вѣры служитъ однимъ изъ лучшихъ примѣровъ того, какъ самыя обыкновенныя явленія въ жизни дѣйствительной получаютъ характеръ глубоко поэтическій подъ перомъ Баратынскаго. Я не говорю уже объ изображеніи Сары, лучшаго, можетъ быть, созданія въ цѣлой поэмѣ.

Однако, не смотря на всѣ достоинства Наложницы, нельзя не признаться, что въ этомъ родѣ поэмъ, какъ въ картинахъ Міериса, есть что-то безполезно стѣсняющее, что-то условно ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполнѣ поэтическую мысль свою. Уже самый объемъ поэмы противорѣчитъ возможности свободнаго изліянія души; и для наружной стройности, для гармоніи переходовъ, для соразмѣрности частей, поэтъ часто долженъ жертвовать другими, болѣе существенными качествами. Такъ, самая любовь къ прекрасной стройности и соразмѣрности вредитъ поэзіи, когда поэтъ дѣйствуетъ въ кругу, слишкомъ ограниченномъ. Паганини, играя концерты на одной струнѣ, имѣетъ по крайней мѣрѣ то самолюбивое утѣшеніе, что публика удивляется искусству, съ которымъ онъ побѣждаетъ заданныя себѣ трудности. Но многіе ли способны оцѣнить тѣ трудности, съ которыми долженъ бороться Баратынскій? —

Можетъ быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что публика наша до тѣхъ поръ не пойметъ всей глубокости и всей поэзіи оригинальнаго взгляда на жизнь, которымъ отличается Муза Баратынскаго, покуда онъ не представитъ его въ произведеніи, болѣе соотвѣтственномъ господствующему направленію его воображенія. Баратынскій, больше чѣмъ кто либо изъ нашихъ поэтовъ, могъ бы создать намъ поэтическую комедію, состоящую не изъ холодныхъ каррикатуръ, не изъ печальныхъ остротъ и каламбуровъ, но изъ вѣрнаго и вмѣстѣ поэтическаго представленія жизни дѣйствительной, какъ она отражается въ ясномъ зеркалѣ поэтической души, какъ она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, передъ судомъ вкуса разборчиваго, нѣжнаго и счастливо образованнаго.

Русскіе альманахи

на 1832 годъ.