Но судьба обманула сердце бѣдной Вѣры: женихъ ея погибъ, всѣ мечты счастья разрушены навсегда, — и весь ужасный переворотъ въ душѣ ея поэтъ рисуетъ одною картиною, ощутительно ясною, глубоко обдуманною и вмѣстѣ поразительно простою и обыкновенною:

Въ ту жъ зиму съ дядей старикомъ Покинувъ городъ, возвратилась Она лишь два года потомъ. Лицомъ своимъ не измѣнилась; Блистаетъ тою же красой; Но строже смотритъ за собой. Въ знакомство тѣсное не входитъ Она ни съ кѣмъ. Всегда отводитъ Чуть-чуть короткій разговоръ. Подчинены ея движенья Холодной мѣрѣ. Вѣринъ взоръ, Не измѣняя выраженья, Не выражаетъ ничего. Блестящій юноша его Не оживитъ, и нетерпѣнья Въ немъ не замѣтитъ старый шутъ. Ее смѣшливыя подруги Въ нескромный смѣхъ не вовлекутъ; Раздѣлены ея досуги Между роялемъ и канвой; Въ раздумьи праздномъ не видали, И никогда не заставали Съ романомъ Вѣры Волховской; Дѣвицей самой совершенной Въ устахъ у всѣхъ она слыветъ. Чтожъ эту скромность ей даетъ? Увы! тоскою потаенной Еще-ль душа ея полна? Еще ли носитъ въ ней она О прошломъ вѣрное мечтанье, И равнодушна ко всему, Что не относится къ нему,— Что не его воспоминанье? Или, созрѣвъ умомъ своимъ, Уже теперь постигла имъ Она безумство увлеченья? Уразумѣла, какъ смѣшно И легкомысленно оно, Какъ правы принятыя мнѣнья О романическихъ мечтахъ? Или теперь въ ея глазахъ, За общій очеркъ, въ мигъ забвенья Полусвершенный ею шагъ, Сталъ дѣтской шалостью одною, И съ утонченностью такою, Осмотру свѣтскому вѣрна, Его сама передъ собою Желаетъ искупить она? Одно-ль, другое-ль въ ней виною Страстей безвременной тиши: Утраченъ Вѣрой молодою Иль жизни цвѣтъ, иль цвѣтъ души.

Это описаніе Вѣры служитъ однимъ изъ лучшихъ примѣровъ того, какъ самыя обыкновенныя явленія въ жизни дѣйствительной получаютъ характеръ глубоко поэтическій подъ перомъ Баратынскаго. Я не говорю уже объ изображеніи Сары, лучшаго, можетъ быть, созданія въ цѣлой поэмѣ.

Однако, не смотря на всѣ достоинства Наложницы, нельзя не признаться, что въ этомъ родѣ поэмъ, какъ въ картинахъ Міериса, есть что-то безполезно стѣсняющее, что-то условно ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполнѣ поэтическую мысль свою. Уже самый объемъ поэмы противорѣчитъ возможности свободнаго изліянія души; и для наружной стройности, для гармоніи переходовъ, для соразмѣрности частей, поэтъ часто долженъ жертвовать другими, болѣе существенными качествами. Такъ, самая любовь къ прекрасной стройности и соразмѣрности вредитъ поэзіи, когда поэтъ дѣйствуетъ въ кругу, слишкомъ ограниченномъ. Паганини, играя концерты на одной струнѣ, имѣетъ по крайней мѣрѣ то самолюбивое утѣшеніе, что публика удивляется искусству, съ которымъ онъ побѣждаетъ заданныя себѣ трудности. Но многіе ли способны оцѣнить тѣ трудности, съ которыми долженъ бороться Баратынскій? —

Можетъ быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что публика наша до тѣхъ поръ не пойметъ всей глубокости и всей поэзіи оригинальнаго взгляда на жизнь, которымъ отличается Муза Баратынскаго, покуда онъ не представитъ его въ произведеніи, болѣе соотвѣтственномъ господствующему направленію его воображенія. Баратынскій, больше чѣмъ кто либо изъ нашихъ поэтовъ, могъ бы создать намъ поэтическую комедію, состоящую не изъ холодныхъ каррикатуръ, не изъ печальныхъ остротъ и каламбуровъ, но изъ вѣрнаго и вмѣстѣ поэтическаго представленія жизни дѣйствительной, какъ она отражается въ ясномъ зеркалѣ поэтической души, какъ она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, передъ судомъ вкуса разборчиваго, нѣжнаго и счастливо образованнаго.

Русскіе альманахи

на 1832 годъ.

(1832).

До сихъ поръ вышло болѣе десяти альманаховъ на 1832 годъ. Между ними Альціона, изданная Барономъ Розеномъ, замѣчательна превосходными стихами Жуковскаго, стихами Пушкина, Кн. Вяземскаго и прозою Марлинскаго и Сомова. Но безъ сравненія отличаются отъ всѣхъ другихъ альманаховъ Сѣверные Цвѣты, блестящіе именами Дмитріева (И. И.), Жуковскаго, Пушкина, Кн. Вяземскаго, Баратынскаго, Языкова, и даже Батюшкова и покойнаго Дельвига. Вотъ уже годъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ Дельвига не стало, съ тѣхъ поръ, какъ преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его изъ круга друзей и тихой, поэтической дѣятельности.

Онъ былъ Поэтъ: безпечными глазами[14] Смотрѣлъ на міръ, — и міру былъ чужой; Онъ сладостно бесѣдовалъ съ друзьми; Онъ красоту боготворилъ душой; Онъ воспѣвалъ счастливыми стихами Харитъ, вино, и дружбу, и покой. ………………………………………. Любовь онъ пѣлъ, его напѣвы[15] Блистали стройностью живой, Какъ рѣзвый станъ и перси дѣвы, Олимпа чашницы младой. Онъ пѣлъ вино: простой и ясной Стихи восторгъ одушевлялъ; Они звенѣли сладкогласно, Какъ въ шумѣ вольницы прекрасной Фіялъ, цѣлующій фіялъ. И дѣвы Русскія пристрастно Ихъ повторяютъ…………… ………………………………... Таковъ онъ былъ, хранимый Фебомъ, Душой и лирой древній Грекъ. ……………………………………… Его ужъ нѣтъ. Главой безпечной Отъ шума жизни скоротечной, Изъ міра, гдѣ все прахъ и дымъ, Въ міръ лучшій, въ лоно жизни вѣчной Онъ перелегъ. Но лиры звонъ Намъ навсегда оставилъ онъ.

Дельвигъ писалъ немного и печаталъ еще менѣе; но каждое произведеніе его дышетъ зрѣлостью поэтической мечты и докончанностью классической отдѣлки. Его подражанія древнимъ, болѣе чѣмъ всѣ Русскіе переводы и подражанія, проникнуты духомъ древней простоты, Греческою чувствительностью къ пластической красотѣ, и древнею, дѣтскою любовью къ чистымъ идеаламъ чувственнаго совершенства. Но та поэзія, которою исполнены Русскія пѣсни Дельвига, ближе къ Русскому сердцу; въ этихъ пѣсняхъ отзывается гармоническимъ отголоскомъ задумчивая грусть и поэтическая простота нашихъ Русскихъ мелодій. Выписываемъ, въ доказательство, одну изъ пѣсенъ Дельвига, напечатанныхъ въ послѣднихъ Сѣверныхъ Цвѣтахъ, которая принадлежитъ къ числу лучшихъ его пѣсенъ:

Какъ за рѣченькой слободушка стоитъ; По слободкѣ той дороженька бѣжитъ; Путь-дорожка широка, да не длинна; Разбѣгается въ двѣ стороны она: Какъ на лѣво — на кладбище къ мертвецамъ; А на право — къ Закавказскимъ молодцамъ. Грустно было провожать мнѣ, молодой, Двухъ родимыхъ и по той и по другой! Обручальника по лѣвой проводя, Съ плачемъ матерью-землей покрыла я; А налетный другъ уѣхалъ по другой, На прощанье мнѣ кивнувши головой.

Оцѣнить безпристрастно и подробно стихотворенія Дельвига, — была бы не маловажная услуга Русской литературѣ, и это одна изъ лучшихъ задачъ, предстоящихъ нашимъ критикамъ.

Повѣсть Батюшкова, напечатанная въ Сѣверныхъ Цвѣтахъ, отличается его обыкновенною звучностью и чистотою языка. Стихи Дмитріева также напомнили намъ живо его прежнюю поэзію; прочтя ихъ, кто не повторитъ вмѣстѣ съ Жуковскимъ: