8. Metaph. of Arist. Transl. by W. D. Ross. Oxf., 1908.

9. Латинский перевод в изд. Didot.

Литература (специально по темам XIII—XIV кн. «Метафизики»).

Zeller Ed. Platon. Studien. Tubing., 1837, 197—300; Kluge О Darstell. u. Beurteil. d. Einwendungen d. Aristot. gegen die platonische Ideenlehre. Greifsw., 1905; Siebeck H. Plat, als Kriti–ker aristoteliechen Ansichten. Zeitschr. f. Philos. u. philos. Krit, 107. Bd (1896), 1—26, 167—176; 108. Bd (1896), 1 — 18, 109 сл.; Wilbrandt R. Plat. Ideenlehre in d. Darstell. u. Kritik d. Aristoteles. Berl., 1899; Gans E. Psychol. Untersuch. zu der von Aristot. als plat, iiberliefer. Lehre von der Idealzahlen aus dem Gesichtsp. d. plat. Dialektik u. Asthetik. Wien, 1901. Progr.; Robin L. La theorie platonicienne des idees et des nombres d'apres Aristote. Par., 1908; RUter C. Plat. Ideenlehre nach d. spateren Schr. Verh. der 49. Vers, deatsch. Philos. u. Schulm. in Basel, 1907. Lpz., 1908; Hartmann Мог. Darstellung des Untersch. zwischen der plat. Idee u. der aristot. Entelechie. Hatting (Ruhr), 1908. Progr.; Stenzel /. Zahi u. Gestalt bei Plat. u. Arist. Lpz. — Berl., 1924; Lindsay J. Plat. a. Aristotle on the problem of efficient causation, Arch. f. Gesch. d. Philos. 19 Bd (1906), 509—514; Natorp P., Plat. Ideenlehre. Lpz., 1921 2, 384—456.[457]

ДИАЛЕКТИКА ЧИСЛА У ПЛОТИНА

I. АНАЛИЗ ТРАКТАТА ПЛОТИНА «О ЧИСЛАХ»

Учение Плотина о числе есть тема труднейшая не только в истории греческой, но и в истории всеобщей философии. Мне кажется, я чуть ли не первый решился взять это учение всерьез и попытаться перевести его на язык современного философского сознания. В огромной научной литературе, касающейся греческой философии и Плотина, я не нашел не только ни одного удовлетворительного изложения этого вопроса, но даже и ни одной попытки взяться за этот вопрос. Все исследователи, как бы сговорившись, указывают, прежде всего, на трудность этого учения, а во–вторых, тайно или явно считают его просто несерьезной фантастикой, о которой нечего и рассуждать в научном труде. Такая точка зрения есть уничтожение самых основ научной методологии. Во–первых, история философии, как и вообще всякая история, не может заниматься только избранными вопросами, отвечающими какому–нибудь специфическому вкусу. На этом основании нельзя отвергать при историческом изучении хотя бы даже и фантастику, ибо фантастика — тоже принадлежит истории и тоже есть ее закономерное явление. Во–вторых, во всякой фантастике есть своя внутренняя логика, которую надо вскрыть и точно проанализировать. Пусть это болезнь, но и болезни изучаются на специальных факультетах. В–третьих, не анализируя данного в истории философии учения, как можно ручаться, что все это — фантастика и бесплодная игра ума? Я предпочитаю стоять на другой точке зрения. Как историку философии, мне любы все мировоззрения, какие только есть в истории. Я не выбираю только ягодки, не выбираю даже и цветочки. Мне интересны и все сорные травы и навоз, на котором растут те или другие цветы философии. Поэтому, отбрасывая традиционное игнорирование и нежелание понять, я изучаю общепифагорейское, и в частности Плотиново, учение о числе, совершенно не решая вопроса о том, навоз ли это или прекрасные и ароматные цветы философии.

Я развертываю один из главных трудов по Плотину, — книгу Кирхнера. После долгих поисков я нахожу о числе только несколько строк, причем и тут совершенно не используется специальный трактат Плотина о числах — VI 6, а только говорится[458] «Учение об идеях как числах образует главное содержание всей 6–й книги шестой Эннеады, может быть труднейшей из всего, что Плотин написал». Я беру другой, не менее основоположный труд по Плотину, — А. Рихтера. О числах нет тут даже упоминания ни в параграфе о «принципе и основных понятиях философии Плотина»[459] , ни в параграфе о «категориях идеального бытия»[460] во второй части труда. Небольшой абзац о понятии числа находится лишь в третьей части «Штудий», где в главе о понятии разума содержится несколько строк о числе, причем, изложивши кое–что из VI 6, Рихтер оставляет все, что он «пропустил», «любителям бесплодных тонкостей». А между тем труд Рихтера — основной труд по Плотину, и каждый из нас с великой пользой для себя штудировал его весьма нужные анализы и расчленения трактатов Плотина, не находимые ни у какого другого исследователя. Тут нет почти никакого научного прогресса в интересующей нас проблеме в сравнении с каким–нибудь Тиде–маному у которого довольно длинное изложение Плотина, но у которого, сколько я ни читал его, не мог я найти даже намека на учение Плотина о числе[461]. Пожалуй, русские исследователи относятся к учению Плотина о числе более серьезно. М. Владиславлев[462] пытается даже дать некоторое изложение трактата VI 6, правда чересчур общее и краткое для специального исследования о Плотине. Но и Владиславлев отказывается понять его до конца. Он пишет: «Нужно признаться, что учение о числе не доведено Плотином до желанной ясности, оно понимается им в весьма различных смыслах». П. П. Блонский серьезно вознамерился изучить и изложить трактат VI 6. Он сетует на легкомыслие Рихтера, Гартмана и Древса в отношении VI 6 и пишет: «Не касаясь вопроса, насколько «странны» «пифагорейские парадоксы», мы усматриваем в трактате Плотина ряд очень важных проблем и ответов» [463]. Но стоит только прочитать его — тоже чересчур краткое — изложение на стр. 241—243, чтобы убедиться, что П. П. Блонский совершенно не использовал и не изложил всего огромного богатства мыслей в VI 6. Это не изложение, а — оглавление отдельных частей трактата, по которому можно судить не о конкретном содержании последнего, но лишь об основных его темах. Заметим, что книга П. П. Блонского, солидная во многих отношениях, как раз в этом пункте проявляет свою наибольшую уязвимость. Нечего уже и говорить об известных французских исследователях середины прошлого века, настолько же подвинувших вперед науку о Плотине, насколько и задержавших ее. Бартелеми Сен–Илер [464], сведя и Плотина, и всю «александрийскую школу», к которой он неправильно причисляет и Плотина, на мистицизм, конечно, не задался и ни одним конструктивно–логическим вопросом по Плотину, не говоря уже о проблеме числа или, напр., о диалектике. Не лучше, в сущности, поступают Жюль Симон [465] и Вашро [466]. Древе [467] также не удостоил проблему числа у Плотина своим вниманием, равно как и недавние труды Инджа и Мелиса [468]

Не везло трактату VI б и в смысле переводов, тем более комментированных. Огромный труд Фичино [469], прекрасно переведшего всего Плотина на латинский язык и снабдившего свой перевод ценными примечаниями, всегда будет с благодарностью изучаем каждым исследователем Плотина, равно как и французский перевод Буйе (Bouillet) [470], изучать который доставляет прямое наслаждение. Ценна работа и известного знатока Плотина Герм. Фр. Мюллера [471], давшего свой тоже весьма нужный немецкий перевод всего Плотина. Итак, только четыре человека нашлось таких, которые решились переводить VI 6; это — Фичино в XV в., Буйе и Мюллер в XIX в и я — в XX в.[472] Все остальные переводчики отступили перед твердыней VI 6. Тейлор [473] не перевел VI б, хотя и коснулся основных трактатов. Энгельгардт [474] не дошел до VI 6. Кифер [475] тоже выкинул его из своего собрания, вероятно, по той же причине, что и VI 4 и VI 5 («…die dunkeln, dem Verstandnis beinahe unzulangliche Biicher», Vorwort). Малеванский [476] тоже испугался трудностей перевода и не перевел, хотя и потрудился над главнейшими трактатами V и VI Эннеад[477].

При таких условиях, т. е. не имея почти никакой научной традиции в смысле интерпретации VI 6, приступаю я к анализу этого действительно труднейшего во всей философии текста. Я не буду пренебрегать никакими средствами для достижения полной ясности и связности мыслей этого трактата. Я разбиваю сложную мысль на мелкие звенья и слежу за ее малейшим движением. Я не скуплюсь на цитаты из Плотина, давая их в своем переводе, часто доставлявшем мне истинные муки и страдания в силу своих трудностей. Однако, как испытывалось мною удовлетворение после достижения ясности и раздельности суждения по поводу того или другого места, так, надеюсь, и образованный читатель оценит трудности перевода и интерпретации и разделит со мной радость по поводу достижения ясности. Впрочем, достигнуть ясности в понимании VI 6 значит достигнуть ясности в понимании всего Плотина. Вот почему мои мечты вполне удовлетворить читателя могут осуществиться только в специальных случаях.

Необходимо заметить, что чтение предлагаемого исследования может иметь смысл только при одновременном анализе самого трактата Плотина о числах VI 6, так как все исследование построено в виде связного комментария к этому трактату. Мною ставится также задача точного обследования всей связи понятия числа с диалектикой Плотина вообще. Это весьма усложняет и расширяет рамки работы, но это необходимо, так как число, по Плотину, пронизывает все, что есть, всю сферу бытия; и без этого мы были бы обречены на то непонимание и игнорирование Плотинова учения о числе, которое является, к несчастью, традицией в нашей науке. Изложить учение о числе у Плотина значит изложить всю диалектику Плотина, со всеми ее центральными понятиями — различия, тождества, покоя, сущего, материи, движения, времени, вечности, становления, тела, потенции, энергии и эйдоса. Волей–неволей придется говорить о всех этих основных категориях; и если прибавить к этому необходимость частого приведения в русском переводе непереведенного и почти забытого философа, то изложение в общем не может не оказаться пестрым. Этот путь, однако, избираю я сознательно, веря, что возвращаемое мною впервые на память современности учение будет другими усвоено и изучено настолько, что в дальнейшем, после моих нестройных усилий и на основании их, удастся излагать Плотина с его диалектикой числа в более стройной и компактной форме.

Для удобства обзора и анализа трактата Плотина «О числах» попробуем разбить содержание его на основные части.

Ясно, прежде всего, что главы 1 и 18, трактующие о вопросах более основных и общих, чем учение о числе, должны быть рассматриваемы как вступление и заключение. Вступление трактует вообще о величине, не в специфически вещном смысле, но в смысле вообще определенности. Беспредельное множество само по себе есть нечто расплывающееся, неустойчивое; и потому оно — дурно; благим является только то, что имеет твердые и определенные границы, что не выходит из себя и не теряет себя самого. Об этом же самом, в сущности, трактует и заключение. Тут тоже говорится о самодовлении и самосовершенстве общемировой жизни и об умной его определенности.

Центральное же содержание трактата, по выключении первой и последней главы, может быть разбито на три главные части.