Однако как раз в проблеме различия и тождества «живого существа» и ума (как «идеи») Плотин сталкивается с проблемой мыслимого и мыслящего вообще — той антитезой, которая, конечно, тождественна с антитезой «живого существа» и «идеи», но по существу своему гораздо беднее ее и отвлеченнее, в диалектической системе элементарнее и первоначальнее. В дальнейших рассуждениях Плотин называет «мыслимое» «умом в покое, единстве и безмолвии», что, разумеется, уже не приложимо к «живому существу как таковому», а представляет некую более отвлеченную категорию, именно ум в смысле только потенции и вне–выразительной умности. Кроме того, ниоткуда не видно, что Плотин тут утверждает, что ум в смысле идеи есть «некая энергия», «исходящая» из «живого существа»; но очень понятно, что «живое существо» есть энергия потенциально–сущего ума, пребывающего в «покое, единстве и безмолвии». Только после краткого зафиксирования этого взаимоотношения мыслимого и мыслящего Плотин вскрывает подлинное взаимоотношение «живого существа» в уме и «идеи». Идея есть недробный, неделимый смысл энергийно–дробимого и делимого живого существа, подобно тому как само живое существо есть неделимый смысл делимого, т. е. становящегося и воплощаемого потенциально–сущего.

Резюмируя эту темную, но очень важную главу, я бы сказал так. 1) В уме необходимо различать: а) эйдосы, или сущее, являющиеся предметом мышления; b) живое существо и с) имманентно присущие ему идеи. 2) Между живым существом и идеей существует отношение чистого и абсолютного различия и тождества; они различны по смыслу, но неотделимы по сущности и по факту. 3) Это взаимоотношение — то же, что и вообще взаимоотношение мыслимого и мыслящего, которое дается а) как отношение безмолвного покоя в единстве и энергии, b) как взаимное отражение в мышлении и с) как взаимоподражание. 4) Поэтому идея есть, и по Платону, по–видимому, нечто отличное от живого существа и тем более от вообще мыслимого и мыслящего, хотя это и проводится у него неясно, а у других совсем отрицается. 5) Именно, она есть то, что ведет эту умно–созерцаемую живую жизнь к становлению в сфере инобытия, где эта жизнь превращается уже в дробную энергию отдельных душ, но вместе с тем и — то, что само пребывает в нераздроблении, в чистой нетронутости умного смысла.

Короче говоря, идея есть синтез и тождество мыслимого и мыслящего, умно–неподвижного и жизненно–становящегося смысла (или сущего) и жизни. Ум в конечном счете есть тождество предела и смысла, с одной стороны, и беспредельного, алогического, — с другой.

Так глава III 9, 1 оказывается учением об актуальной бесконечности [506].

Из философии числа, которую построил Плотин в главах 7—11 и 14—18 своего трактата VI 6, вытекает и вполне определенная критика учений Аристотеля и перипатетиков. Эта критика, занимающая 12–ю и 13–ю главы, сводится, в кратком резюме, к следующему.

(12–я гл., 1, а—b). Во–первых, пусть существует только индивидуальное, а все общее, как, напр., единое, возникает в нас только чисто субъективно, в результате аффицирова–ния наших чувств. Спросим: а полученная аффекция и всякий субъективный образ есть нечто единое и раздельное или нет? Если нет, тогда о них ничего сказать нельзя, ибо они неразличимы, и тогда напрасно вы ссылаетесь на то, о чем ничего сказать нельзя и что немыслимо. Если же субъективные образы едины и раздельны, то это единство и раздельность или получены от вещей (т. е. сами вещи таковы), или мы их создали, пользуясь постоянно существующими в нас понятиями единого и раздельного. Так как зависимость от вещей вы отвергли сами, то вы должны признать, что единое и числа существуют ипостасийно, независимо ни от каких индивидуальных фактов.

(12–я гл., 2, а—b). Во–вторых, нельзя утверждать, что числа создаются самой мыслью. Создать можно только текуче–психическое явление, затративши те или другие психические усилия. Но создать самый эйдос нельзя, ибо эйдос — вечен, несоздаваем и обладает ипостасийной природой. Сама мысль требует для себя ипостасийности своего эйдоса, как и все движущееся требует смысловой неподвижности того, что движется. Но, признавая только вещи и психическое аффинирование, невозможно принять ипоста–сийность эйдоса.

(13–я гл., 1, а—b). В–третьих, единое число, если бы оно создавалось человеком, оно обладало <бы> всеми чертами текучести, что, однако, противоречит смыслу единого и числа, и не имело бы никакого значения вне аффицирова–ния, а мы применяем числа решительно ко всему, что и не имеет никакого отношения ни к аффекции, ни даже к человеку.

(13–я гл., 2, a—d). В–четвертых, если мы говорим вообще о чувственных качествах на основании реального расчленения и вйдения, то такое же расчленение и видение мы имеем и в отношении чисел, с тою только разницей, что числовое расчленение есть нечто гораздо более основное и первоначальное. Или признайте, что все насквозь субъективно, и тогда нечего говорить об аффицировании, или признайте, что все объективно, но тогда не говорите, что числа не обладают ипостасийной природой.

(13–я гл., 3, a—d). В–пятых, в чувственном мире мы находим разные степени единого; мы находим, что одно «больше» или «меньше» другого. Это может быть только в том случае, если есть единое вообще, которое вне всяких «больше» или «меньше». Если уничтожить то, о чем что–нибудь говорится, то бессмысленно будет и говорить то, что говорится. Если есть степень чего–нибудь, то должно быть и оно само. Поэтому, видя кругом себя единичности и не видя самого единого, мы можем говорить о разных единич–ностях только потому, что абсолютное единое мы знаем сами, до наблюдения отдельных единичностей.

(13–я гл., 4, а—с). В–шестых, числа первее не только чувственно–сущего, но и умно–сущего, ибо всякое умно–сущее уже предполагает единство и раздельность. Не сущее порождает числа, но само число все порождает. Это есть само первоединое в своем творчестве и порождении нового.

В заключение своего трактата Плотин восхваляет вечную жизнь мирового целого, высказывая свои обычные любимые мысли.

(18–я гл., 2, a—d). Основанная на числе и его красоте и соразмерности мировая жизнь прекрасна и всесильна; она не прибывает и не убывает. «Она знает, почему она живет и для какой цели, [являющейся для нее опять тем самым], откуда она истекает для жизни, ибо исток ее и есть цель ее». Сходные мысли высказывает он в главах VI 7, 2—3, которые важны как раз с этой точки зрения. Содержание этих глав показывает, что тут перед нами одна из основных проблем философии Плотина.