"Другую половину ошибки составляет стремление перенести в практическое требование конечный идеал христианства. [...] При величайшем религиозном подъеме, может быть, можно было бы отменить право собственности, но в следующий же момент эта собственность начала бы возрождаться под давлением человеческой природы. [...] Полного отрицания собственности в христианстве не проводилось. [...] Основатели христианства были лучшими психологами, чем все последующие сектанты, которые пытались ввести обязательный коммунизм, и чем все современные нам христианские социалисты".

Программа христианских социалистов по основной точке зрения на общественные отношения - это та же марксистская материалистическая программа, основанная лишь на цитатах из Евангелия. Вот в этом и заключается величайшая несообразность некоторых современных деятелей, угрожающая сделать бесплодным все новое движение религиозной мысли. Марксизм - это особое мировоззрение со своей наукой и философией. Программа социал-демократии непосредственным созидателем нового строя ставит политический насильственный переворот. Нравственное совершенство личности решительно ни при чем в этой теории общественного переворота. Отрицание физического насилия, проповедуемое Евангелием, чуждо этой доктрине. Кто ударит тебя в одну щеку, подставь ему и другую (см.: Мф.5:39), - эта заповедь в устах политика может возбудить только недоумение и насмешку. "Люди, стоящие на почве Евангелия, даже выводя из Евангелия полное отрицание собственности, не могут в нем найти ни малейшего оправдания насильственного низвержения нынешнего порядка вещей; нужно поставить все христианское учение вверх ногами, чтобы из требования раздать другим свое имение вывести право этих других взять его себе насильно, не дожидаясь раздачи. Тому, кто находит, что народ не может дожидаться добровольной раздачи имений богачами, приходится в подкрепление своих требований ссылаться уже не на Евангелие". Перед христианским политиком встает плохо решенный г-ном ...ким [1] вопрос: разрешается ли христианам насилие, и если нет, то каким способом будет действовать "Христианское братство борьбы"? "Только постепенное влияние христианства на членов общины может довести их до отречения от собственности".

Каковы же должны быть взаимные отношения религии и политики? Что могут они дать друг другу?

Религия перерабатывает людей, там материал, из которого политик старается построить наиболее соответственное потребностям здание государственного и общественного устройства. "Политик может и должен задаваться целью улучшить человечество". Но религия "не должна освящать учреждения и приемы политической деятельности, преграждающие путь к той идеальной высоте, куда религия желает вести человечество. [...] Идя навстречу друг другу, религия и политика не должны, однако, ни на минуту упускать из виду свои специальные задачи и переходить границы той области человеческой жизни, которая отмежевана каждой из них".

"Равным образом они не должны заимствовать друг у друга и способов действия. Религия может пользоваться только духовным оружием личного убеждения. Всякое усиление религиозного воздействия путем внешнего законодательства, то есть внешнего давления, дает лишь кратковременный внешний эффект и достигает кажущегося успеха ценою отречения от своей сущности. [...] Политик, однако, не может ограничиваться только теми мерами воздействия, какие свойственны религии. Некоторые вопросы народной жизни слишком остры и настоятельны, чтобы можно было ждать разрешения от их медленной эволюции умов. Народная нужда может требовать помощи в большем размере и быстрее, чем это согласятся сделать идеалисты-собственники, и не благотворительность, а общественное благо имеет в виду законодатель, поддерживая голодного и безработного".

Особенно труден вопрос о взаимном влиянии религии и политики. Политика всегда имеет примесь идеализма; в этом сказывается положительное влияние религии. "Но найти надлежащую меру порывам к идеальному будущему есть дело, на котором должна доказать свою творческую способность политическая партия, берущаяся за ломку старого во имя лучшего нового". С другой стороны, "влияние религии на политику сказывается в том, что есть политические принципы и приемы, которые религия может безусловно отвергнуть и этим оказать давление на политическую область. [...] Церковь не может разрешать во имя политических потребностей то, что категорически запрещается ее учением. Отсюда всегда проистекала двойная опасность: или Церковь идет на компромисс ради того, чтобы сохранить свое обеспеченное положение, - тогда она обращается постепенно в рабу светской власти, что случилось у нас; или она требует исполнения своих заповедей вопреки светским законам, но тогда она увлекается на путь борьбы со светской властью, переходя в этой борьбе сама к светскому оружию насилия, и постепенно эта борьба из идейной превращается в простое соперничество со светской властью из-за господства над толпой. Первоначальное христианство нашло правильное решение задачи: оно исполняло все светские законы, пока они не шли вразрез с христианской совестью, и отвечало решительным сопротивлением всему, что противоречило религиозным требованиям, но давало отпор не насилием, а пассивным сопротивлением, вплоть до мученичества.

[...] Религия должна преследовать свои особые задачи своими же духовными способами, и несмотря на кажущуюся слабость этого воздействия, оно глубже и прочнее политического. Религия определяющим образом влияет и на политику, поскольку дает ей общие директивы, идеалы и контролирует ее принципы и приемы борьбы. Но религия никогда не должна поддаваться влиянию политики, стремиться к политической власти, заимствовать у политических партий их оружие и служить их целям. Единственное, что она может требовать от светской власти, - это предоставление ей той свободы, какая вообще должна быть дана всякому проявлению человеческой мысли и энергии".

Нельзя не отметить полной объективности суждений Н. Езерского, и это тем более важно, что чересчур много теперь публицистов, желающих даже из религии и нравственности сделать орудие политической борьбы. Христианство, по словам этих публицистов, стоит на стороне различных до противоположности партий. "Союз русского народа" требует, чтобы представители Христовой Церкви, если хотят быть верными Христову учению, служили только ему и громили анафемой крамольников. Революционные партии считают и Христа революционером, а потому требуют, чтобы и служители Его благословили революционные насилия и прокляли "истинно русских людей". Но Н. Езерский имел столько беспристрастия, чтобы и на страницах "красного" журнала заявить, что религия выше политики не только реакционной, но даже и революционной. Религия может влиять на всю жизнь человечества, влиять неотразимо и благодетельно, но мешаться с партией - это значит для религии таскать свой идеал в грязи. Вот как, например, "Русское слово" откровенно рассуждает по поводу отказа партии "Народной свободы" в депутатском месте рабочим в передовой статье от 7 февраля:

"От кадетов требуют совершенно невозможного. Требуют, чтобы они перестали быть партией, а, выйдя из партийной оболочки, мерили человеческие отношения меркой общей справедливости. Партия есть партия прежде всего; ее первейший интерес в усилении себя и умалении других партий. Никаких чувств самопожертвования нет в партийной борьбе - в ней царят исключительно чувства узкоутилитарные... С точки зрения партии, не может быть места соображениям альтруизма и самопожертвования" ("Русское слово", №29). Если так, то религия, особенно христианская, прежде всего не политическая партия.

Однако нужно заметить, что в статье Н. Езерского религия и политика представляются областями, не совпадающими по объему: религия отдельно существует, политика также. Это едва ли так. Ведь разве один и тот же человек не может быть и верующим, и политиком? Если да, то в каком соотношении должны быть религиозные и политические требования в одной отдельной личности? Неужели политикой могут заниматься только неверующие? Но тогда религия не может и влиять на политику. Если же политический деятель хоть сколько-нибудь верующий, то необходимо столкновение религии и политики внутри именно его одного. Получается какая-то внутренняя трагедия нравственной личности, и как можно разрешить эту трагедию - этого из статьи почти совсем не видно.

2. Глубокий философский интерес представляет собою в "Русской мысли" статья С.Н. Булгакова "Средневековый идеал и новейшая культура" [2].

Автор отмечает прежде всего пробуждающийся в обществе интерес к вопросам религиозного и философского сознания, почему обращает внимание и на средние века, которые "отличаются необыкновенной, исключительной серьезностью и страстностью жизни, ибо это была эпоха религиозной жизни, а всякая подлинно религиозная жизнь представляет нечто единственное по серьезности, страстности и напряженности". Средние века хотели осуществить основную христианскую задачу - Царство Божие при посредстве папской теократии. Отсюда аскетизм средних веков, по которому "мир противен Богу, а Бог противен миру". Люди того времени путем страдания мира хотели покорить его. "Трансцендентная метафизика оказывалась связанной с клерикальным позитивизмом римского престола и его властолюбивыми замыслами". "Средневековье победило и покорило мир, одновременно отрицая его". Эйкен, исследование которого имеет в виду автор, объясняет противоречие между аскетизмом и стремлением к власти. "Причина заключается в стремлении средневековой Церкви насильственно спасти мир". Поэтому "духовный деспотизм Церкви давил на всю средневековую жизнь". "Средневековая Церковь принципиально не хотела допустить ничего светского, ей чуждого или ей непокорного". Но "идея отрицания мира сама стала источником "обмирщения" Церкви". "Евангелие любви превратилось в учение о господстве и насилии". Идеал католической теократии основан на измене завету Христа. "Насильственная святость, дилемма: послушание Церкви или костер - таково было мировоззрение сильнейших людей этой эпохи. Про папу Григория VII [3], одного из величайших представителей средневековой теократии, его современник (Петр Дамиани) однажды употребил вещее, заставляющее содрогнуться выражение: святой сатана. И святость, и сатанизм одинаково свойственны средневековью".

"В борьбе с государством Церковь стремится подорвать его принципиальные основания, его унизить и дискредитировать". "Церковь хотела возводить на трон или сводить с него императоров, отнимать первенствующее положение у одной нации и передавать другой. Власть папы всякая, в том числе и земная, как учила "Естественная теология" Раймунда Сабундского, беспредельна, безгранична и безмерна". Стремление Церкви распространить свою власть и авторитет на все области жизни приводило к общему параличу, состоянию придавленности, под которым скрывалась борьба бунтующей, внутренне непобежденной, внешне покоряемой стихии против властной опеки. Хозяйственная деятельность средних веков, наука, искусство, лирическая поэзия, архитектура - все было покорено Церковью. Вся средневековая Церковь есть порыв лететь вверх, превратив камень и свинец в легкие крылья, но их тяжесть давит к земле и противится гордому замыслу".

"В истории назрел идейный протест и отрицание самой теократической идеи. Теократическому идеалу Церкви противопоставлен был идеал свободной личности и свободной религиозной совести. Гуманизм и Реформация открывают новую эпоху, в которой мы живем теперь". "Реформация признала Церковь лишь одной из многих сторон человеческой жизни, гуманизм же в крайних его проявлениях, особенно в новейшее время, не прочь вовсе ее устранить с исторической арены". "Средневековый собор, не видевший себе соперника, обступили теперь дворцы светских государей, музеи с коллекциями статуй языческой древности и новейших произведений искусства, театры, университеты, фабрики, биржи труда, закладываются уже будущие социалистические фаланстеры".