Ничто так не укорененно в нашей природе, как любовь к ближним и объединение с ними для удовлетворения нужд каждого. «В нас есть семя не только любви к Богу, но и к ближним. Не чудеса есть признак христианства, а взаимная любовь. Делая добро людям, мы делаем его Христу. «Кто любит Бога, тот последовательно любит и ближнего… Соответственно этому, кто любит ближнего, тот исполняет заповедь любви к Богу, потому что он от Бога получает в себе благодать любви».

«Мы призваны соединяться с Богом, посколько это возможно для человеческой природы». Усыновленные Богу благодаря Христу, мы «достойны называться богами». Подобно тому, как железо, опущенное в огонь, раскаляясь, проникается им, так преображается и обожается душа от присутствия в нас Духа. Вообще, не только Сын Божий соединяет нас с Богом, но и Дух Св. «Как солнце, встречая чистое око, Св. Дух покажет тебе в Себе образ Невидимого. В блаженном созерцании этого образа, ты увидишь неизреченную красоту Первообраза. Им (т. е. Духом Св.) совершается восхождение сердец, направляются слабые и совершенствующиеся достигают цели. Он, сияя в тех, кто очищен от всякой скверны, одухотворяет их общением с Собой». От света Духа и души загораются светом; будучи «духоносными», они «изливают благодать и на других». От того, что мы проникнуты Духом Божиим, дается нам «предвидение будущего, знание тайн, открытие скрытого от нас, раздаяние даров, небесная жизнь, хор ангелов, бесконечная радость, утверждение в Боге, богоподо–бие, и, наконец, — предел желанного — обожение!»… Св. Василий пишет даже, что Св. Дух может быть «формой» («эйдосом» — образующей идеей) нашей души, «потому что, кто не живет более по плоти, но движим Духом Божиим, кто именуется сыном Божиим и сделан сообразным образу Сына Божия, тот называется духовным».

Кто в высшем знании соединен с Сущим, тот сам подлинно есть, обладая богоподобным бытием, вечной жизнью и блаженным бессмертием.

«Совершенное Благо — Сам Бог, и всякий, кто ищет Его, не будет Его лишен!» «Я возлюбил Бога, Предел всего желанного, и ради Него принял с радостью самые страдания…»

Св. Григорий Богослов. Григорий Богослов (329–389) — был близким другом Василия Великого; так же, как св. Василий, он был родом из Каппода–кии и закончил свое образование в Афинах. По внутреннему влечению Григорий Богослов был расположен к уединению, богомыслью и литературному творчеству, но церковная жизнь требовала непосредственного в ней участия и св. Григорий нехотя согласился стать священником, епископом и, наконец, Константинопольским патриархом. Однако, каждую из своих церковных должностей он занимал лишь по несколько лет, остальное же время проводил в уединении. Григорий Богослов болезненно переживал церковные смуты своего времени и низкий духовный уровень иерархии, с которой ему приходилось иметь дело. В оценке людей и мира ему был несомненно свойственен пессимизм. Богословие его в целом следовало «царскому», т. е. правильному, среднему пути Св. Предания.

Первозданный человек был совершен. «Взяв часть новосозданной земли, бессмертными руками Бог составил мой образ и уделил часть Своей жизни, потому что, послал в него дух, который есть струя невидимого Божества. Так из персти и дыхания сотворен человек, образ Бессмертного, так как в обоих (т. е. в Боге и человеке) царствует естество ума. Поэтому, как земля, привязан я к этой жизни, а как частица Божества, ношу любовь к будущей жизни…» Душа наша бессмертна; она есть образ Божий и свет, но, конечно, не «частица Божества»: сам Григорий Богослов не понимал своего выражения буквально; он хотел только указать на глубочайшее сродство и близость души с Богом… Душа «имеет только одно природное дело: подниматься ввысь и соединиться с Богом, обращать свой взор к сродному себе, служа, как можно меньше, страстям тела, влекущего ее вниз к земле». Адам был обожен своим естественным устремлением к Богу; он был «созерцателем видимого мира» и «мистом» (посвященным в тайны) Бога, всего Божественного и умопостигаемого. Однако, Григорий Богослов видит в желании Адама вкусить плоды с «древа познания добра и зла» преждевременное стремление к высшему знанию.

Благодаря господству духа человек мог быть совершенным, но в падшем, плотском состоянии люди жалки. Мы удалены от древа жизни, из рая Божьего и облечены в «кожаные одежды», которые, может быть, означают более грубое, смертное и непроницаемое тело. Все неустойчиво и непостоянно в человеке: «я не что–то неизменное, но ток мутной реки, который непрестанно притекает и ни на минуту не стоит на месте!» «Материнская утроба служила мне гробом. И вот, мы от гроба и до гроба живем для тления!» Тело наше — грязь или коварный, льстивый зверь. Душа стала «трупоносицей», должна бороться с телом; она и отвращается от тела и влечется к нему. «Я — образ Божий и родился сыном срама!»… Во всем этом есть преувеличение, которое, однако, в той или иной степени свойственно всему богословию, созданному страстными поклонниками аскетизма и монашества. Отцы Церкви не провозглашают, что тело и все, непосредственно связанное с ним, есть зло, ибо это было бы ересью. Все отцы отрекаются от манихейского дуализма. Но монашеский идеал жизни приводит многих из них к убеждению, что тело только мешает духовной жизни и что чистая духовность была бы предпочтительна; телу в лучшем случае приписывается лишь значение оболочки или послушного орудия духа. Пол, брак, культура, связанная с материей, признаются не более чем терпимыми. Самое рождение человека иногда объявляется постыдным и обрекающим нас смерти. И св. Григорий пишет: «со стыдом должен наименовать похоть матерью своего достоинства, потому что началом моего прозябания было истекшее семя и оно истлело, потом стало человеком и вскоре будет не человеком, а прахом!»… Иногда у одного и того же отца мы находим противоречивые оценки человеческой жизни, связанной с телом (напр, у Иоанна Златоуста или бл. Августина)… Односторонность и увлечения неизбежны в людях; преувеличенный спиритуализм не мог не возникнуть у богословов, которые всю свою жизнь посвящали борьбе с плотью. Можно надеяться, что православное богословие когда–нибудь внимательно изучит учение Писания и Предания о всем, относящемся к телу человека, и установит всегда чуждое крайностям, целостное учение Церкви. Вопрос этот сложен и ответ на него не может быть прост. Оценка всего человеческого необходимо и существенно меняется в зависимости от того, думаем ли мы об идеальном человеке, как он существовал в раю (т. е. об идеальной норме человеческого бытия), или о падшем человеке или о человеке в будущем преображенном мире. Идеальные начала человеческой природы остаются неизменными, но потребности жизни меняются и в падшем мире могут быть даже противоположными. И крайности аскетизма и плотянность (например, в Ветхом Завете) могут быть в определенных случаях оправданы. Новый Завет — в его чистой и благой духовности — должен оставаться для нас мерою и в этом вопросе…

Бог прибегал к всевозможным средствам, чтобы возвратить человека к изначальному богоподобию. Слово Божие, закон и пророки и бесчисленные бедствия учили людей, но зло ухудшалось, главным образом, по вине язычества, т. е. полного потемнения богопонимания. Одно только средство могло исцелить человечество. «Это средство было Само Слово Божие. Вечный, Невидимый, Непостижимый, Невещественный, Начало от Начала, Свет от Света, Источник жизни и бессмертия, недвижная Печать, совершенный Образ, Определение и Слово Отца приходит к Своему собственному образу (человеку), носит плоть ради плоти, соединяется с разумной душой ради моей души и, очищая подобным подобное, становится во всем, кроме греха, человеком… Я был причастен образу и не сохранил его. Он стал причастен моей плоти, чтобы спасти образ и обессмертить плоть. Он утановил новое общение (между Богом и человеком) гораздо более великолепное, чем первое (в первозданном раю). Нынешнее состояние более божественно, чем прежнее, и более возвышенно для тех, кто обладает разумом». «Что не воспринято Христом, то и не исцелено, ибо только то спасено, что соединено с Богом». Последнее утверждение есть совершенное выражение Православного богословия. Только в Боге идеальный прообраз всего; только в Нем — си–ла, могущая дать всему истинное бытие, преодолеть все искажения, возвести к высшему. Христос — идеальный образ человека, но самая человечность Христа возведена к своему Божественному Первообразу. Весь смысл духовной жизни как раз и заключается в том, чтобы всякое начало нашей жизни возвести к его абсолютному Первоначалу и соединить с Ним. Мы ищем, например, внутреннего единства; образ цельной жизни и цельного человека мы находим во Христе, но абсолютное единство осуществлено только в Боге и сила и совершенный образ единства нисходят к нам от Бога через Христа силою Св. Духа, Духа единения, и то единство, которое мы не могли осуществить сами, даже не зная, в чем оно подлинно заключается, достигается нами, когда мы находим и силу и смысл его в Боге. При этом абсолютное единство Божие оставалось бы для нас недоступным и запредельным, если бы оно не было явлено нам в той конкретной форме человеческого духовного единства, которое отражает Божественное единство в мере жизненно–доступной человеку, как оно, например, было явлено нам во Христе. Бог есть абсолютная Сила и Идеал бытия. Поэтому приобщение Ему имеет абсолютное значение для нас: без Него наше бытие и бессильно и слепо. Но приобщение это немыслимо для нас без Посредника между Всесо–вершенным Духом и нами. Богочеловек–Христос, благодатное присутствие в нас Духа, как и все откровения и действия Божии, необходимы, чтобы Бог достиг нас, Сила и Истина Его стали нашими, и мы могли бы восходить к Богу… Человеческая природа, как говорит Григорий Богослов, «умеряла Божество» во Христе, делая Его доступным нам.

Необходимо, чтобы Божественные силы проникли через Христа повсюду и всего коснулись. Христос есть «Закваска целого смешения (т. е. всего человечества)». Жертва Христова есть вечное очищение целого мира. «Христос — всецелый Человек и вместе — Бог ради всего страждущего человека, дабы всему тебе даровать спасение, разрушив всякое осуждение греха». «Мы учим, что Один и Тот же — Бог и Человек, чтобы всецелым человеком и Богом воссоздан был всецелый человек, падший под грех». Именно поэтому Христос «сделался грехом и клятвой не потому, что претворился в них (как это было возможно?), но потому, что через их восприятие Он воспринял наши беззакония и понес наши болезни». Христос принимает и «наше неразумие», и «мою непокорность, как Глава целого тела (т. е. всего человечества), Он делает Своей непокорностью», ибо Он «представляет в Себе всего меня, чтобы истощить в Себе все мое худшее». Христос соединил в Себе и все наши унижения… Св. Григорий решительно отвергает мысль, что жертва Христова была нужна Отцу, как удовлетворение за наши грехи, или что она была принесена диаволу, чтобы выкупить нас из его плена: «человеку нужно было освятиться человечеством Бога»; самая греховность наша должна была быть преодолена силою Божьей.

Христос в совершенной любви и послушании всецело и добровольно отдает всю Свою жизнь Богу Отцу, и в Себе — всех нас. Именно такое самоотдание Отцу необходимо для нас, чтобы примириться с Богом и быть достойным принять Его всепрощение. «Ибо любовь покрывает множество грехов», (I Пет., IV, 8). Любящий не грешит против того, кого любит, и отдающий другому все свое существо и всю жизнь изглаживает свою вину перед ним…

И Григорий Богослов исповедует неотлучность Св. Духа от Христа. Он даже говорит, что после вознесения Христова Св. Дух присутствует в праведниках «не только в Своем действии (энергии), как раньше, но сущностью, если можно так выразиться». Вряд ли можно допустить пребывание в нас самой сущности Божией. Мысль Св. Григория, вероятно, заключается в том, что до явления Христа, т. е. дарования нам возможности всецелого нового бытия, действие Духа Божия в людях было частично, после же того, как мы можем найти совершенный путь для всех сторон нашей жизни, и действие Духа в нас целостно, вся душа наша может быть объята Духом и приведена к богоподобию.

«Если будешь низко думать о себе, то напомню тебе, что ты — Христова тварь, Христово дыхание, Христова честная часть, а потому ты вместе и небесный и земной — приснопамятное творение. Ты — созданный бог, через Христовы страдания, идущий к нетленной славе». И тело будет преображено в будущем мире. Таким образом пессимизм Григория Богослова не относится, во всяком случае, к человеку, преображенному во Христе. Земной человек заслуживает низкой оценки. Дело только в том, что надо всегда отчетливо понимать, что причина мирового зла именно во зле, а не в человеческой природе. Пусть природа наша испорчена, но она никогда не испорчена всецело. Болезнь не есть смерть. Больной остается в известную меру здоровым; всецелое заболевание равносильно смерти. Опасность осуждения земного человека и заключается в том, что можно, увлекшись обличениями или исходя из ложных принципов, болезнь смешать со здоровьем, доброе со злым и осудить самую природу нашу, следовательно и Творца ее — Бога.

Всякое познание трудно для человека, даже познание внешнего мира. Познание духовного мира еще труднее. «Всякая истина и всякое слово для нас не–домыслимы и тайны». «Любомудрствовать о Боге можно не всякому… Любомудрствовать можно не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать — когда, перед кем и сколько». Познание безопасно для тех, кто стремится к чистому созерцанию, кто любит истину. Мы должны прежде всего богословствовать внутренно, всегда помня о Боге; но не всё и не всегда можно высказывать. Надо «о таинственном говорить таинственно и о святом свято», сохраняя верность Евангелию, Христу и Духу… Трудность богопознания может быть полезна человеку: приобретаемое с трудом и теряется с трудом: трудность богопознания внушает нам смирение и, вместе с тем, усилия, необходимые для познания, Бога, составляют нашу заслугу… Невозможно сказать с точностью, что знали о Боге ветхозаветные и новозаветные праведники. И они не знали самой сущности Божьей, хотя и были богодухновенны и имели многообразные откровения Божии.

Григорий Богослов не отрицает возможности богопознания, но он любит указывать на его ограниченность. «Божество непостижимо для человеческой мысли, и мы не можем представить Его во всей полноте. И Оно пребывает непостижимым не по зависти… как будто непостижимость может придать Ему более величия и сделать Его более достойным почитания». Только два объяснения непостижимости Бо–жией правильны: невозможность для нас постичь то» что бесконечно превышает нашу собственную природу, и нежелание Бога открыть Себя нам по причинам, зависящим от нас самих. Бог не превращает Себя в тайну, для того только, чтобы скрыться от нас или нас унизить. Глубоко греховно отказываться от богопознания или сознательно затемнять его, искусственно сгущая вокруг Бога) таинственность. Истинная тайна бытия Божия — Его превосходящее всякий ум совершенство, но богопознание есть прославление Бога и если Богу угодно для нашей же пользы временно скрыться от нас, то это не должно побуждать нас отойти от Бога.