Вопросы жизни Дневник старого врача

1 Людвиг Мирославский (1814–1878) — предводитель польских борцов за независимость, участник восстаний 1830 и 1863 гг. в русской Польше, а в 1848 г. — в прусской Польше.

322

Понятия наших крестьян, насколько я могу судить по тем из них, с которыми я имел дело прежде, как мировой посредник, и имею теперь, как помещик, весьма оригинальны о царских законах. Все, что нравится, что доставляет в законе материальную выгоду крестьянам, то они считают действительно от царя, и то, впрочем, если приносимая им законом выгода растолкована понятным для них языком; но как только закон им не по шерсти, то и сомнение недалеко: да впрямь ли он царский?

Такое безграничное доверие к благости царской власти, без сомнения, доказывает преданность целого крестьянского сословия самодержавной воле; но оно же имеет для правительства и весьма опасную сторону. Я был однажды свидетелем сцены, поразившей меня до того, что я не знал, верить ли мне моим ушам. Подольский губернатор, Браунш — вейг, при мне (я был посредником) увещевал собранных в Винницу крестьян и старост принимать уставные грамоты, уверял их, что это непременная царская воля и т. п. Крестьяне, слушая губернатора, одетого в мундир и окруженного исправниками, становыми и т. п., слушали, кланялись, не возражали, соглашались; но как только вышли со двора, где собирались перед губернатором, на улицу, как тут же начали толковать с евреями, что то, пожалуй, был и не губернатор, а переряженный пан, и грамоты потом все — таки не приняли.

С их стороны это было, пожалуй, и неглупо; потом, при обязательном выкупе, им досталось больше от посредников, явно и без зазрения совести грабивших польских панов; но для закона и для законной власти, мне кажется, в этом пассаже нет ничего хорошего.

Этими же полумифическими понятиями крестьянства о царских повелениях объясняется, конечно, и невероятный успех подпольной пропаганды между крестьянами в Чигиринском уезде (дело с золотою грамотою), и много других прежних деяний. И вот мы делаемся свидетелями весьма странного явления.

Борьба утопистов и крамольников с государственною властью ведется, более или менее, во имя крестьянства и меньшей братии, и кем же? Людьми, большая часть которых, по своему положению и образованию, могли бы быть отнесены к среднему сословию, если бы таковое у нас существовало, как сословие; между тем, интересы этого класса людей не имеют ничего общего с крестьянскими интересами.

Из — за чего же добровольные защитники так усердно действуют? Из любви к ближним, евангельской или платонической? Может быть, некоторые из них — высшие натуры; но уже верно не те, которые считают, позволенным всякое средство. Из — за идеала? Да, вера в утопию может быть фанатическая, иступленная, мученическая; но туманный, несформулированный идеал — это не идеал еще, а фантом, призрак. И это может быть; многие из незрелых и необразованных утопистов идут на виселицу из — за фантома.

Невероятно, однако же, чтобы вся крамола состояла из таких и так заблуждающихся личностей, гораздо естественнее принять, что это зловещее для государства общество состоит из разномыслящих и разноха

322

рактерных лиц, соединенных между собою разномотивным недовольством и на правительство, и на государство, и на общество.

Меньшая братия для большинства или, по крайней мере, для вожаков — это предлог, избранный по своим удобствам для ведения борьбы.

В современном культурном обществе накопилось теперь довольно взрывчатого материала; он готов воспламениться и от незаметной, неуловимой причины. Из такового материала, вероятно, состоит и ужасающая наше общество крамола. Динамитом, пироксилином и нитроглицерином орудует не менее взрывчатый материал. Он взрывается потому, что это лежит в его натуре. Ему нужно разрушение. Творчество не его дело. Из разрушенного пусть будет, что будет.

Только вожаки и передовые видят цель, но какую? А какую имел «бич Божий», огнем и мечем разрушавший все, встречавшееся на пути.