Многие слова, употребляемые в формулировке теистических догматов, имеют философское происхождение. Догмат – это попытка рационального, вербального выражения мистического религиозного опыта, стремление сделать уникальное откровение общезначимым и общедоступным. Не случайно, что догмат утверждается соборно в процессе острых столкновений мнений. Если мнение (докса) является воплощением в гносеологической форме частного умозрения, непротиворечивого самого по себе, но конфронтирующего с иными мнениями, то догма, как тип знания данного в словесной оболочке, претендует на объединение и усмирение разногласных мнений. По этой причине структура догмата принципиально антиномична для рассудка. Подобная точка зрения убедительно обоснована П.А. Флоренским в его анализе системы догматики и в критике кантовского учения об антиномиях. Не касаясь сокровенных основ, но исходя из принципиальной возможности разума и языка аутентично выразить истины веры, можно поставить теоретическую задачу историко-философской реконструкции тех ключевых понятий, которые были интегрированы в догматику и освящены в ней.

Среди многих слов, заимствованных религией из философии, фундаментальное значение имеют такие, например, как взятые в арифмологическом тождестве “единое” и “троичное”, “единосущность” и ряд других.

Одним из таких существенных понятий в религиозном лексиконе, имеющих важное значение и в теоретическом, и в практическом плане, является древнегреческое слово “метанойа”, переводимое на русский язык и понимаемое как “покаяние”. Попробуем определить его философский исток и смысловые возможности, позволившие включить этот термин в религиозный контекст.

В буквальном и традиционно принятом переводе слово “метанойа” означает “превосхождение ума” или “умопремена”. Очевидно, с формальной точки зрения данный термин сконструирован путем присоединения префикса “мета” (после, за, через и т.п.), имеющего топологическое и темпорологическое значения, к корню “нойа” (ум). Основной смысл слова может быть определен на фоне веера значений: “изменение ума”, “то, что после ума”, “следование ума” и т.д. При этом перечислении частных значений между ними могут возникнуть некоторые трения. Совершенно противоположно это слово может пониматься при употреблении корня в генетиве или объективе, что допускает префикс.

Слово “ум” (Нус) для философии не нуждается в особых рекомендациях. Как известно, “ум” был онтологизирован и почти персонифицирован в учениях Анаксагора и Аристотеля. Вероятно, в историческом становлении для ограничения абсолютизации “ума” к нему был присоединен префикс “мета”, указывая на какую-то сферу, не доступную его притязаниям. Можно предположить, что именно в таком ограниченном оформлении данное слово, вышедшее из недр античной философии, было воспринято средневековым богословием. Возможности “открытия” слова “метанойа” лежат в философии Аристотеля. Это слово как бы естественно вытекает из концептуальных установок и терминологического аппарата учения Стагирита. И хотя он не сделал последнего шага, создав лишь необходимые, но недостаточные условия, за него это сделали его средневековые наследники, философствующие теологи как на Западе (схоластика), так и на Востоке (паламизм).

Особую сложность в экзегетическом комментарии термина “метанойа” вызывают следующие моменты. Согласно Аристотелю, Ум-Перводвигатель, как Абсолют, будучи источником происхождения и движения всего сущего, сам по себе является неподвижным и единым. Самодостаточность и совершенство “Ума” заключается в его способности (энергии и энтелехии) мыслить самое себя. “Мышление мышления” – это одно из определений философии. Здесь, в первую очередь, настораживает такое противоречие: ум един, но его собственное мышление как бы раздвоено. Появляется первый формально-логический диссонанс, странный для текста “отца формальной логики”: единица равна двоице. На это противоречие неоднократно указывали историки философии, оставляя его на совести Аристотеля.

В пятой-седьмой главах второй книги трактата “О душе” изложена оригинальная аристотелевская концепция едино-двойственного “ума”: “И действительно, существует, с одной стороны, такой ум, который становится всем, с другой ум, все производящий, как некое свойство, подобное свету” (О душе, II 430a 1315). Здесь изначально заложен непредставимый образ отделенности и присутствия ума в бытии. С одной стороны, “только существуя отдельно, он есть то, что он есть, и только это бессмертно и вечно” (Там же, II 430a 23). Но с другой стороны, “между тем не всякий ум таков: ум, направленный на существо предмета как суть его бытия, истинен [всегда]; ум же, касающийся чего-то [другого], не [всегда]...” (Там же, II 430b 2728).

Аристотелевская теория двух “умов”, активного и пассивного, единого и “всейного”, нуждается в имманентном замыкании в целое. Здесь необходимо эксплицировать взаимодействие двух умов в одном и выработать соответствующую методологию. На наш взгляд, искомым обозначением такого взаимодействия, является слово “метанойа”, не сказанное открыто Аристотелем, но неявно звучавшее в его текстах. “Метанойа” включает в себя процесс “разрешения противоречия”. Подобная интерпретация вытекает из специальной трактовки некоторых базовых концептов аристотелевской философии.

Опыт истолкования таких корреспондирующих друг с другом понятий, как “метаболе” (изменение), “метафора” (перенос), “метафизика”, позволяет пролить особый свет на значение понятия “метанойа”. Дело в том, что смысл префикса “мета” может быть истолкован не только в пространственно-временном аспекте, но и в значении “сообща”, “совместно”, особенно в применении к Абсолюту. Так, термин “метаболе”, играющий фундаментальную роль в аристотелевской “Физике”, может быть понят не только как “изменение” (или буквально как “пере-пад” в переводе М.Хайдеггера), но и как “со-в-падение”. Аналогично этому, термин “метанойа” можно истолковать как “совпадение ума в нем самом” – как некое совмещение двух ипостасей единого ума. Это толкование не отменяет традиционного понимания “метанойи” как “изменения ума” (“умопремены”), но указывает направление в каком должен “изменяться” (двигаться) ум (неподвижный перводвигатель), а именно в точку совпадения с самим собой на фоне постоянных превращений претерпевающего ума. Как представляется, такая экзегеза соответствует внутренним намерениям самого Аристотеля.

В последующем историческом преломлении языка аристотелевской метафизики в богословских текстах термин “метанойа”, на наш взгляд, понимался именно в таком смысле. Характерно это для доктрины православного энергетизма св. Григория Паламы, основанной на мистическом опыте и психо-сомато-технике исихазма, в котором “покаяние” (“метанойа”) имело чрезвычайно важное значение.

Одной из наиболее сложных проблем и в аристотелевской философии и в последующих ее исторических рецепциях и версиях является вопрос о соотношении ума и тела. Иначе говоря, вопрос о возможной телесной локализации ума. Существует несколько исторических вариантов решения этой проблемы, различающихся в зависимости от того, каким образом в них истолковывается понятие “метанойа”. Эта проблема заслуживает отдельного большого исследования. Ограничимся здесь короткой констатацией.

С одной стороны, ум, по Аристотелю, отделен от тела, и ни о какой локализации не может быть речи. Но с другой стороны, некоторые оговорки допускают обратное. Как свидетельствует доктрина православного энергетизма, в процессе “метанойи” осуществляется “совпадение” едино-двойственного ума в нем самом. Выражается этот процесс в описании того, как локализованный в голове “ум” возводится и хранится в сердце. Тем самым, ум отнюдь не игнорируется, но в “метанойе” он находит исход своему стремлению пребывать в “естественном месте”, как выразился бы Аристотель.

Прим.: исследование Ю.М. Романенко поддержано РГНФ (грант N 96-03-04141)