Раздел 2. Россия как тип исповедальной культуры

Г.Л. Тульчинский. Исповедь: бытие-под-взглядом, или Философический эксгибиционизм

Мне везет на опечатки. Одна из первых (почти 20-летней давности и по своему - архетипичная) была в "Философских науках", где меня представили как кандидата этих самых наук, но с опечаткой в первом слоге их названия: "а" вместо "и". Потом я, очень гордый, дарил знакомым дамам оттиски, говоря, что там опечатка в этом самом слове – почему-то одно "л". История эта, как мне кажется, имеет непосредственное концептуальное отношение к философии исповеди и исповедальности философии.

Запомнился один сюжет из философских быта и нравов нескольких лет давности. Готовился очередной выпуск "Санкт-Петербургских чтений по философии культуры". Тема его звучала довольно претенциозно - "Зло и Ужас. Путь и Счастье", но на фоне тогдашних межвузовских сборников статей уже одно название выглядело шагом, может быть и не вперед, но хотя бы в сторону от парадигмального занудства. Хотелось первичного философствования, а не очередных косноязычных выражений, радости узнавания чужого философствования.

В соответствии с этим подбирались и статьи. Их авторы (Я.И. Гилинский, Т.М. Горичева, Б.Е. Гройс, С. Жемайтис, В. Кондратович, С. Шелин, М.Н. Эпштейн и др.) теперь хорошо известны философской общественности, думается, что не в последнюю очередь – благодаря упомянутой "первичности" осмысления и искренности, неотстраненности письма. Один из наиболее концептуально сильных и стилистически интересных материалов сборника принадлежал профессору В.А. Карпунину. Речь шла об онтологическом аргументе (импульсе) "Да будет!", важном, помимо прочего, и для методологии науки, художественного, технического etc. творчества – как выражение принятия чего-то в качестве реально существующего.

Собранные материалы напугали редактора университетского издательства – кругом неизвестных ей авторов, тематикой и манерой письма, исповедальным стилем философствования – и, несмотря на наличие двух авторитетных отзывов, она обратилась за дополнительной экспертизой на философский факультет. Заказанные отрицательные отзывы были получены. Главным аргументом рецензентов был "неакадемический" стиль большинства материалов. Особенно резко один из рецензентов отозвался о статье В.А. Карпунина, посвятив ей большую часть отзыва и квалифицировав ее, в конце концов, как "философский эксгибиционизм". Такая обостренность реакции была вызвана, как кажется, тем, что один профессор увидел в другом "изменщика" занудному "профессионализму", то бишь "академическому" стилю изложения.

Статьи были вскоре опубликованы в других - не университетских - изданиях, редактор, облегченно вздыхая, вернулась, по ее словам, к "нормальным статьям факультетских профессоров". С тех пор многое изменилось на том же философском факультете, в том числе и в плане тем и способов изложения мысли, но квалификация карпунинской статьи крепко засела в памяти. А разве не философский эксгибиционизм сам этот отзыв? И если уж на то пошло, разве не эксгибиционистично любое философствование? Разве нельзя его рассматривать как форму самозванства в духе "Самолёт летит, колёса стёрлися.//Вы не ждали нас, а мы припёрлися!" со своими осмыслениями, откровениями и объяснениями?

Ведь философия это всегда "о себе - любимом" философа, в его стремлении познать, объяснить, а значит - оправдать. Разум вообще дан человеку для осознания меры и содержания его укорененности в бытии, и, тем самым, его ответственности, "не алиби в бытии" (М.М. Бахтин). Человек живет как бы затылком вперед. Не дано ему видеть и знать будущее. Ему доступны только настоящее и память прошлого. Это как едешь в машине или автобусе и глядишь в заднее стекло: вот дом проехали, фонарные столбы пошли - наверное въезжаем в какой-то городок, а вот каменные дома пошли, трамвай попался - наверное в большой город въехали... И так с каждым километром становится все яснее проделанный путь. Так и человек обречен на постоянное осмысление и переосмысление своего пути. Он не может жить в бессмысленном мире, ему важно понять, почему он здесь и сейчас и такой. Понять, и значит - сделать не случайным. Даже после его смерти этот процесс может продолжаться и продолжаться, будут возникать новые и новые интерпретации даже хорошо известного факта. Одна история последней пушкинской дуэли чего стоит: каждый новый открытый историками факт способен перевернуть представления о мотивах и ответственности сторон в этом событии. В этом плане и человечество обречено на постоянное переосмысление истории – прежде всего, чтобы понять настоящее. Да и попытки прогнозировать, строить модели будущего, планировать – ни что иное как рефлексия о своих возможностях "здесь и сейчас". Изменятся обстоятельства и возможности - изменятся и представления о будущем, и планы.

Как ни крути, а человеческое познание, в конечном счете, оказывается самопознанием себя "и своих обстоятельств", и, как следствие – самооправданием себя вместе с обстоятельствами. Очень точно это выражается в детских защитных отговорках: "У кого что болит, тот о том и говорит", "Каждый понимает в меру своей испорченности", "Кто как обзывается, тот так и называется" и вообще – "Сам дурак".

В этом смысле исповедь - наиболее чистый жанр такого осмысления. И особенно - философская исповедь, в силу культуры и профессионализма самооправдывающейся мысли.

Почему так – не знаю, но это факт: человеческое измерение бытия суть свобода и ее оборотная сторона – ответственность. Вне человека нет свободы и, значит, никто не виноват. Один сплошной детерминизм, каузальные связи, биоценоз и прочие закономерности. И человеку важно их знать, эти детерминации, важно вписаться в них. Если не хватает науки, в ход идут астрология, хиромантия, магия и прочие интерпретационные схемы, объясняющие ему осмысленность и неслучайность, если не неизбежность существующего положения дел в мире, в обществе, в его семье, в нем самом.

В простейшем случае это проявление свободы воли как воли к неволе, желания уйти от своей свободы=ответственности. В более сложном – человек пытается понять "за что", осознать меру своей вины, а осознав, построить каузально-детерминистскую цепочку к настоящему. На этом построен психоанализ, логотерапия, когда человеку помогают выстроить эту интерпретацию, понять "зачем?", "почему?" и "за что?". И оказывается, что ни при чем, а все дело в родовой травме, эдиповом комплексе, уличном окружении, социальном происхождении, знаках зодиака и т.д. и т.п. На этом основан и суд: судят-то ведь человека, в конце концов, не за деяния, а за мотивацию. Весь спор обвинения и защиты – спор об интерпретациях, о мотивах и "обстоятельствах", смягчающих или отягчающих вину. Осмысление оказывается всегда поздней ("задним числом") защитной рационализацией. И в этом, как представляется, главный нерв и импульс исповеди.

Человеческое поведение определяют три основные силы, которые Э.Я. Голосовкер называл "побудами": (1) стремление к самосохранение индивидуального живого организма ("вегетативный побуд"); (2) стремление к сохранению рода ("сексуальный побуд") и (3) стремление к сохранению индивидуальной неповторимости личности ("культурный побуд" или "побуд к бессмертию"). Именно последний "побуд" и выделяет мотивы человеческого поведения из животного мира. Сугубо человеческой является потребность быть сопричастным чему-то "большему" (идее, общности и т.п.), тому, что придает смысл индивидуальному существованию, но в этой сопричастности быть не забытым, замеченным, поименованным, окликнутым, оцененным.