Главная особенность исповедальности такого рода – не просто рефлексивное самосознание, но и самооценка, не ожидание суда других, а рефлексивная самодостаточность, демонстрация другим готового (упакованного и оцененного) интеллектуального "продукта". Думаю, что не очень погрешу против истины: к этому кругу в изрядной степени относятся известные исповеди Ж.-Ж. Руссо и Л.Н. Толстого, в которых нелицеприятные самооценки чередуются с жесткими оценками других и самооправданиями. Представляется, что терминологически точнее было бы относить подобные тексты скорее к жанру интеллектуальной автобиографии, чем к исповеди.

Но возможна и собственно исповедь как вынесение на суд, как открытость этому суду, без готовых самооценок и тем более - оценок других людей. Самозванство и человекобожие - судить других и заниматься самооправданием. "Вот какое я ... Но я понимаю это, исповедуюсь в этом и потому какой я замечательный. Я еще и не так, и не такое могу." "Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не спасешься!" - метафизическая максима самозванства.

Исповедь - не исподнее, которым трясут перед изумленными зрителями. Исповедь и не преисподняя души, выворачиваемая наизнанку. И тем более - не отмывание совести. Совесть на то и совесть, чтобы не быть чистой. Чистая совесть - нонсенс вроде круглого квадрата или деревянного железа. "Моя совесть чиста" - значит "меня здесь нет", это уход от не-алиби-в-бытии, от изначальной и абсолютной ответственности, человекобожеское присвоение себе права судить и утверждать, что ты "чист". Не дано человеку права судить о чистоте его совести.

Судить – удел других. Только другим дано "оплотнить" смысловое и ценностное своеобразие личности. Так же как физическая целостность человека оформляется (оплотняется) в лоне другого - материнского организма, формируется им. Так и смысловая целостность личности оформляется в контексте отношения к ней других, формируется ими. Особую роль при этом играют отношение и ласки близких. Ребенок осознает себя и говорит о себе первоначально с родительскими интонациями: "Моя головка. Моя ручка...". Как писал Данте, если мы когда-то и воскреснем, то не для себя, а для любивших и знавших нас.

Поэтому собственно исповедь – безоценочна, открыта для оценки, ответа, "оплотнения". В этом смысл ее интимной откровенности, а не в самодостаточной самозванной демонстративности – эксгибиционистичности.

Но уже хватит эротических метафор. Этак можно всю философию свести к тем самым наукам из упомянутой опечатки. Метафоры могут только стимулировать, возбуждать. Но они не обеспечивают возникающему термину необходимую для успешного ана-лиза концептуальную твердость. Dixi: я кончил, теперь Вы.

В.А. Карпунин. Возможна ли исповедь не как литературный жанр и не как правдивый самоотчет, а как истинный самоотчет ?

Исповедь, как литературный жанр, несомненно, возможна, потому что существуют его великолепные образцы - "Исповеди" Августина Блаженного, Руссо, Толстого и др. Возможна также исповедь, как правдивый, т.е. искренний самоотчет о своей жизни, размышлениях, движениях души... "Исповеди" вышеупомянутых великих авторов – образцы искренности. Вопрос в следующем: возможно ли совпадение правдивости (искренности) с истинностью? То есть может ли несомненная искренность исповедующегося человека иметь своим результатом истинность самоотчета – точность передачи действительного содержания своей жизни, размышлений, движений души?

История души человеческой, хотя бы самой

мелкой души, едва ли не любопытнее и не

полезнее истории целого народа.

М.Ю.Лермонтов