Беседы, дошедшие до нас с именем св. Григория Чудотворца, по своему содержанию и по языку и стилю носят довольно разнообразный характер; это различие во внешней стороне изложения усиливается еще тем обстоятельством, что часть их известна только в переводах, причем, конечно, на них сильно отразилось влияние тех языков, на которые беседы были переведены. Этим в значительной степени осложняется решение вопроса об их действительной принадлежности, потому что, если вообще язык и стиль произведений не всегда может служить надежным способом для положительного или отрицательного определения родства группы их, то в данном случае такое определение делается еще более затруднительным. При всем том бесспорно, что в отношении ко всей группе бесед, надписанных именем св. Григория Чудотворца, и этот признак имеет серьезное значение [755].

Из бесед, усвоенных св. Григорию Чудотворцу, прежде всего выделяются те, которые посвящены прославлению Богоматери; таких бесед шесть, именно: три на Благовещение Пресвятой Девы Марии, (№№ 1–3) четвертая — „Похвала Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 8), в которой центральное место занимает также факт благовещения, пятая — „Похвальное слово Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 9), от которой получает начало таинство воплощения, и, наконец, шестая — „Беседа в честь Пресвятой Богородицы, Приснодевы“, (№ 11), значительно обширнее предыдущей, в которой также Пресвятая Дева прославляется по связи с величием таинства воплощения, но в которой анализируется ее поведение во время благовестия. Эти шесть бесед можно соединить в одну группу по общности содержания и по характеру изложения: все они посвящены прославлению Пресвятой Девы Марии и все написаны в одном стиле; а между первой беседой на Благовещение и беседой в честь Пресвятой Богородицы Приснодевы (№ 11) есть даже в нескольких местах буквальные совпадения [756]. Но есть между ними и некоторое различие, на которое необходимо обратить внимание. Три беседы на Благовещение явно приурочены к определенному дню праздника Благовещения и предполагают его существование. В остальных трех бееедах на первый план выдвигается таинство воплощения Сына Божия и его плоды как для всего человечества, так и для каждого верующего в частности, и по связи с этим воссылаются хвалы Деве Марии, как посреднице его; при этом последние беседы заключают в себе такие выражения, которые указывают, что они были произнесены в связи с воспоминанием рождества Христова. Так, в „Похвале Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 8) оратор говорит: „Радуюсь рождению и смущаюсь его образом… вижу, что рождается младенец, и небо склоняется, чтобы поклониться ему: Матерь рождает, и утроба не отверзается; дитя запечатывает собственное рождение; родитель не муж, и сын без отца; Спаситель рождается и создает себе звезду; пеленается младенец и держит землю; ясли изображают престол небесный, и скот — херувимское предстояние“и т. д. „Похвальное слово Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 9) не имеет и такой связи с благовещением: в нем совершенно нет указания на евангельское повествование об этом событии, но оратор, после изображения значения божественного и неизъяснимого таинства нисшествия Слова на землю, приглашает возвеличить корень всех благ — Святую Деву. „Беседа в честь Пресвятой Богородицы, Приснодевы“(№ 11) также начинается воспеванием Рожденного от Девы [757] и таким образом переходит к прославлению Самой Девы: „посему приидите и мы, возлюбленные, притекши к пристанищу Спасителя нашего, воспоем святую Деву, говоря с Гавриилом: радуйся, благодатная“. Далее речь естественно останавливается на благовещении, но заканчивается опять указанием на Христа, Сына Божия, родившегося от Девы. „Ныне, — говорит оратор, — родился в мире Христос, — и вся тварь ликует. Посему и мы, еще сущие во плоти, поспешим умилостивить Бога ангельскими славословиями“… И действительно, „Похвала Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“в греческом оригинале надписывается: „На Рождество Христово“.

И среди бесед на Благовещение совершенно справедливо выделяется одна, именно третья. Основанием для этого служит прежде всего объем беседы: в издании Миня она занимает только 3 1/1 столбца, тогда как первая — 4 1/3 и вторая — 8 столбцев; затем, язык ее сильно отличается от языка остальных двух бесед; наконец, способ раскрытия отдельных текстов Св. Писания не имеет той основательности и равномерности, как в других беседах, а символическое изъяснение изречения прор. Исаии 29, 11 не имеет в них никаких аналогий. В содержании этой беседы также наблюдается значительное отличие от двух других бесед [758]. Таким образом, естественно возникает вопрос, можно ли эту беседу усвоить тому же автору, которому принадлежат и первые две беседы. По этим соображениям, объединяя эти шесть бесед в одну группу по содержанию и по общему характеру изложения, мы не предрешаем вопроса о единстве их автора.

В настоящее время вопрос о принадлежности всех этих бесед вместе и каждой в отдельности св. Григорию Чудотворцу решается отрицательно. Основанием для этого служит: 1) употребление наименования Девы Марии Богородицей, что должно указывать на время борьбы с несторианством; 2) тринитарные и христологические выражения, которые возможны только после 1–го вселенского собора и даже после 4–го; 3) определенное указание в некоторых из них на праздник Благовещения, с выработанным уже кругом песнопений в честь Богоматери, что опять должно указывать на позднейшее время; наконец, 4) стиль всех этих бесед, который свидетельствует о позднейшей стадии развития проповеднической литературы у греков. Одни из этих оснований несомненно имеют значение при решении вопроса о времени происхождения бесед, усвояемых св. Григорию Чудотворцу, другие же заключают в себе значительную долю преувеличения.

Что касается наименования Девы Марии Богородицею (Θεοτόκος), которое встречается в рассматриваемых беседах, то в этом факте нельзя видеть основания для возражения против принадлежности их св. Григорию Чудотворцу, так как это наименование засвидетельствовано уже для III века. Историк Сократ (Ц. И. VII, 32) сообщает что Ориген в первом томе своих толкований к Римлянам объяснял, почему Дева Мария называется Богородицею (έρμηνεύων πώς θεοτόκος λέγεται). Филипп Сидский (ок. 430 г.) в одном из сохранившихся фрагментов его „Христианской истории“сообщает, что Пиерий Александрийский (в последней четверти III века) написал трактат περί τής θεοτόκου [759]. Если даже признать, что в данном случае термин θεοτόκος принадлежит самому историку, а не Пиерию, то из ближайшего к Пиерию времени имеется удостоверение совершенно определенного употребления его у Александра Александрийского, который в своем послании к Александру Константинопольскому (фессалоникскому) пользуется выражением: έκ τής θεοτόκου Μαρίας [760]. Употребляют наименование θεοτόκος Афанасий Александрийский [761], Дидим Александрийский, [762] Василий Великий [763]. Св. Григорий Богослов в первом послании к Клидонию ставит такое положение, которое с точки зрения разбираемого возражения возможно было только во время несторианских споров: „если кто, — говорит он, — не признает Марии Богородицею, то он отлучен от Божества“ [764]. О Феодоре, епископе Мопсуестийском, Факунд Гермианский сообщает, что в Антиохии (следовательно, еще в сане пресвитера до 392 г.) он говорил проповедь о двух естествах во Христе и при этом отрицательно высказался о наименовании Матери Христа Богородицею; против него поднялся форменный бунт, и он вынужден был чрез несколько дней отказаться от своих слов, чтобы успокоить народ [765]. Если в конце IV века могли возникнуть народные волнения из-за оспаривания θεοτόκος, то это наименование, очевидно, в то время было общеупотребительным, твердо обоснованным давней церковной практикой, что и подтверждается приведенными выше фактами. Таким образом, необходимо признать древность наименования Девы Марии Богородицею, и, следовательно, употребление термина θεοτόκος само по себе не препятствует отнести рассматриваемые беседы ко времени Григория Чудотворца.

Таким образом, если само по себе употребление термина θεοτόκος не может быть выставлено в качестве основания против принадлежности бесед св. Григорию Чудотворцу, тем более, что он, встречается только в первых двух беседах на Благовещение, то вся совокупность восхвалений и ублажений Девы Марии не имеет аналогий до первой половины V века.

Тринитарная и христологическая терминология бесед представляется определенной и значительно отчеканенной, хотя и не заключает в себе таких черт, на основании которых можно было бы указать, в какой период они произошли. Так как Сын Божий называется сообразным (συμμορφος) и совечным Отцу, в Котором Отец обладает всецелым откровением; Он — личное начертание и чрез отражение в Нем воссиявает его слава (Бес. 1–я). В заключении второй беседы оратор говорит, что прославляется Отец безначальный, поклоняем Сын, славословится Дух Святый, — Святая и единосущная Троица познается в мире (Бес. 2–я). В „Похвале Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 8) Сын называется равномощным Отцу, славою равным Святому Духу. В „Похвальном слове Пресвятой Богородице и Приснодеве Марии“(№ 9) Сын прославляется как Божие Слово, Божие действие, Господь неба и земли, сосущественное и содейственное Отцу в творении, вечное, Бог во веки. В „Беседе в честь Пресвятой Богородицы Приснодевы“(№ 11) особенно много определений Сына Божия (в армянской редакции): Он называется здесь бессмертным по происхождению, невидимым в славе, святым, бессмертным, вечным, неприступным, непреложным, неизменным, истинным Сыном Божиим, прежде век происшедшим по благоизволению и воле Отца, славою и образом Божества, причастником безначальности Бога Отца, Силой Отчей и живым источником.

Из христологических выражений должно отметить следующие: „С тобою (Пресвятой Девой Марией) Бог и совершенный человек, в котором и обитает вся полнота Божества“. „Как жемчуг образуется из двух природ, из молнии и воды, сокровенных явлений моря, так и Владыка наш Иисус Христос неслитно и неизменно происходит из чистой и непорочной, нескверной и святой Девы Марии, совершенный в Божестве и совершенный в человечестве, совершенно подобный Отцу и единосущный нам во всем кроме греха“(l–я бес. на Благовещение). „Слово, сущее от Бога Отца, удостоило воспринять от нее (Пресвятой Девы Марии) плоть и совершенное человеческое естество“. „Бог Слово удостоил воспринять плоть и совершенное человеческое естество от жены, святой Девы, и родился человеком“(2–я бес. на. Благовещение). „Божие Слово, Божие действие, Господь неба и земли, сосущественное и содейственное Отцу в творении, вечный Сын сходит в земную утробу, в которой, составивши непостижимым образом тело, соделался совершенным человеком, рожден от жены, оставаясь тем, чем был, Сыном Божиим, как Он и есть Бог во веки. Во времени Он все принял на Себя, кроме греха: болезни тела, голод, жажду, утомление, скорби, все человеческое, даже смерть, и тем не менее всегда живет и пребывает c Отцом, наслаждаясь честию Своего Божества. Унижая Себя или подвергая Себя смерти по образу человека, Он ни в чем не был умален, даже скорее возвышен, поелику потом под ноги его положены враги Его“(Похвальное слово Пресвятой Богородице — № 9). „Будучи славою и образом Божества прежде век, Он сделался подобострастным нашей нищете. Будучи величественною силою и образом Божиим, Он воспринял образ раба“. „Будучи Сыном Божиим и предвечным Богом, Он удостоил соделаться сыном святой жены, невидимый делается видимым и богатый ради нас обнищевает и бесстрастный и бессмертный страдает, как человек“. „Он соединился с плотью, но не изменился духом. Необъятный заключился в смертное тело, чтобы и его соделать бессмертным. делая его сопричастным в бессмертии Божеству“(Беседа в честь Пресвятой Богородицы Приснодевы — № 11).

Как видно, отдельные тринитарные выражения во всех рассматриваемых беседах не заключают в себе таких данных, которые безусловно требовали бы относить происхождение их к после–никейскому времени. Но общий тон речи о Св. Троице показывает, что во время составления их не было никаких споров о Св. Троице, что эти споры не только прекратились, но уже были забыты [766]. A такие выражения, как „Троица познается святой и единосущной“, и Святый Дух „от всех принимает поклонение, как единосущный Сыну“, действительно, указывают скорее на время гораздо позднейшее ІV века, чем до–никейское.

Что касается христологических мест, то приведенное выше выражение, из первой беседы на Благовещение, где сказано, что „как жемчуг образуется из двух природ, молнии и воды, сокровенных явлений моря, так и Владыка наш Иисус Христос неслитно и неизменно происходит из чистой и непорочной, нескверной и святой Девы Марии, совершенный в Божестве и совершенный в человечестве“, — действительно, в таком сочетании терминов может быть признано написанным под влиянием определения Халкидонского coбopa, хотя несомненно, что каждый из них в отдельности находит аналогии в творениях церковных писателей IV века. Несомненно, конечно что важнейшие термины Халкидонского вероопределения не были выработаны и применены только на соборе для обозначения соединения во Христе божеского и человеческого естества, — они издавна были в церковном словоупотреблении с явно специфическим значением и только на соборе были поставлены в таком выразительном соединении, исключающем всякую возможность перетолкования. Однако, в рассматриваемых беседах эти термины употребляются так свободно и в таких сочетаниях, что заставляют предполагать значительное развитие богословия и определившуюся терминологию.

Время возникновения праздника Благовещения не может быть точно установлено, — да и по самому существу дела едва ли такая точность и вообще возможна. Древнейшие беседы, которые бесспорно произнесены были в праздник Благовещения, принадлежат Андрею Критскому (ок. 650 г.) и его современнику Софронию Иерусалимскому. На существование праздника ясно указывает 52–е правило Трулльского собора (692 г.). Однако, и похвальная беседа в честь Пресвятой Богородицы константинопольского архиепископа Прокла [767] может быть поставлена в связь с праздником Благовещения. В виду этого признается возможным, что праздник Благовещения был уже известен и в IV веке [768]. При таких данных, ничто не препятствует предположить возможности существования праздника Благовещения и значительно раньше, как местного, напр. в церквах Понта. Впрочем, только три беседы имеют прямое отношение к празднику Благовещения, — остальные три прославляют Деву Марию в связи с изображением чрезвычайного значения таинства воплощения, как корень всех благ. Но для прославления Богоматери у св. Григория Чудотворца было достаточное побуждение в том факте, который лежит в основании повествования о получении св. Григорием символа. Значит, с этой точки зрения не оказывается места для серьезных возражений против принадлежности хотя бы трех последних бесед св. Григорию Чудотворцу.

Наиболее сильным доводом против принадлежности рассматриваемых бесед св. Григорию Чудотворцу должно признать характер их изложения. Несомненно, что и стиль автора — признак слишком подвижный, чтобы ему можно было придавать исключительное значение: разность в возрасте автора, предмете и назначении произведения, условиях его написания и т. п. может сильно отражаться на языке и стиле произведений. Но в данном случае есть серьезные основания относиться к этому признаку с особым вниманием. Св. Григорий пред разлукой с своим учителем Оригеном произнес благодарственную речь, которая имеет все характерные черты современной ораторской речи; следовательно, в этой речи, сказанной в таком исключительном случае и при такой чрезвычайной обстановке, и при том тогда, когда св. Григорию было во всяком случае свыше 25 лет, ораторский талант его должен был обнаружиться во всех своих существенных особенностях, из которых важнейшие должны были сохранить свою силу и на всю последующую жизнь автора. Как мы видели, в этом произведении речь св. Григория тяжеловесная, тягучая, с явным пристрастием оратора к длинным и запутанным периодам, но в то же время с несомненной глубиной мыслей и упорядоченностью в их раскрытии. Что же представляют собою рассматриваемые шесть бесед в честь Богоматери при свете истории проповеднической литературы?

Расцвет христианской проповеди падает на вторую половину IV века; в это время она имела таких замечательных представителей, как Григорий Богослов, Василий Великий, Иоанн Златоуст. Но скоро она весьма заметно начинает терять во внутренней силе и глубине, и внимание церковных ораторов сосредоточивается преимущественно на внешних формах. Церковные проповеди, особенно похвальные слова, скоро подпадают влиянию невысоких образцов современных софистических речей и разделяют с ними общие недостатки: напыщенность восхвалений, обилие риторических форм, троп, антитез, олицетворений, безвкусное применение диалогов и т. п. Их отличает бедность лексикона, сопровождающаяся постоянным повторением одинаковых приемов речи, из которых самый главный состоит в нагромождении кратких предложений, на разные способы повторяющих в сущности одно восхваление. Проповеди нередко переходят в гимны [769].

Если теперь посмотреть на беседы в честь Богоматери, усваиваемые св. Григорию Чудотворцу, со стороны стиля, то окажется, что ко всем этим беседам вполне применимо то, что сказано былo † проф. В. Ф. Певницким относительно трех первых бесед на Благовещение и беседы на Богоявление [770]. „В них такой склад изложения, какой узаконила не древняя греческая, а византийская риторика“, именно тот риторический склад изложения, который начал появляться с V века, но окончательно утвердился в века гимнологии, в те века, когда создавались церковные песнопения, составляющие своеобразный вид религиозной поэзии. „Слова, отмеченные характером византийской риторики, составляют нечто среднее между поучением и песнею. Гомилетика в них отступает на задний план, и вступает в свои права искусственная риторика, прикрашенная поэзиею. По влиянию этой искусственной риторики, господствовавшей в византийской проповеди и начавшей заявлять свои права, начиная с V века, проповедники тех времен любили поэтическую восторженность и напряженную декламацию.