По нашему мнению все шесть бесед принадлежат различным авторам, которых напрасно было бы искать непременно среди одноименных св. Григорию церковных ораторов. В отношении ко времени происхождения бесед необходимо принять во внимание отмеченное нами подразделение их, при чем можно сказать, что беседы, посвященные общему прославлению Богоматери по связи с раскрытием значения воплощения Сына Божия, как в виду этой особенности темы, так и по самому характеру изложения, должны быть отнесены к раннейшему времени, когда еще праздник Благовещения не получил всеобщего признания, а беседы на Благовещение — к более позднему времени: в них, кроме ясного отношения их к празднику Благовещения с развитым уже богослужением, и в языке наблюдается большее приближение к церковным песнопениям [777].

Беседа на Богоявление разделяет все характерные особенности рассмотренных бесед в честь Пресвятой Девы Марии. В догматическом учении — то же отсутствие каких-либо признаков, указывающих на борьбу из–за тех или иных положений вероучения, которые давали бы возможность приурочить их к определенному историческому моменту. Можно обратить внимание только на такие выражения: Иоанн Креститель говорит Иисусу Христу: „Ты — сущий в начале к Богу и Бог, Ты — сияние Отчей славы, — Ты совершенный образ совершенного Отца“… „В чье имя крещу Тебя? Во имя Отца? Но ты всего Отца имеешь в Себе и весь Ты в Отце. Во имя Сына? Но нет кроме Тебя, другого по естеству Сына Божия. Во имя Святого Духа? Но Он всегда соприсущ Тебе, как единосущный, единоволящий, единомысленный, единомощный и единочестный и с Тобою от всех принимает поклонение“. Господь говорит Крестителю; „Когда увидишь Меня одесную Отца сидящим, тогда богословствуй обо Мне, как сопрестольном и совечном и единочестном Отцу и Святому Духу“. Глас Отца говорит с неба: „Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Немь же благоволих, Сын единосущный, а не иносущный, единосущный Мне по невидимому и единосущный вам по видимому, кроме греха“. Приведенные места, особенно последнее, имеют довольно ясные следы позднейшего происхождения, хотя и не требуют его безусловно. К тому же заключению приводят и выражения о Приснодеве Марии. Иоанн Креститель говорит; „Ты, родившись от Девы Марии, как восхотел и как един ведаешь, не разрушил девства ее, но и сохранил его, и ей даровал наименование матери. Ни девство не воспрепятствовало рождеству Твоему, ни рождество не нарушило девства; но две противоположнейшие веши, рождение и девство, стеклись в единый союз, потому что сие возможно для Тебя, Создателя естества“. Если мысль эта свойственна древне–церковному воззрению, то формулировка, данная здесь, несомненно позднейшего происхождения.

Что касается изложения, то беседа представляет собственно сплошной, за исключением введения, диалог, в котором произносят длинные речи Иоанн Креститель — на тему: мне надобно креститься от Тебя и Ты ли приходишь ко Мне, и Господь Иисус Христос — на слова: „оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду“. Затем говорят иудеи, находящие в крещении Господа подтверждение своей мысли о превосходстве Иоанна Крестителя, и, наконец, приводится речь Бога Отца на слова: Сей есть Сын мой возлюбленный, о нем же благоволих, Того послушайте. Во введении оратор приглашает своих слушателей изыти вместе со Христом из Галилеи и мысленными стопами достигнуть Иордана. Иоанн Креститель в заключении своей речи обращается к Иордану и призывает его воспеть и взыграть с ним, стройно подвигнуть свои потоки, как игралища, разделиться сильнее, течь медленнее и объять непорочные члены некогда Проведшего евреев; приглашает, далее, горы и холмы, равнины и стремнины, моря и реки благословить Господа, входящего в Иордан. Все эти особенности беседы заставляют относить и ее ко времени широкого применения риторики в проповеднической литературе [778].

„Беседа на всех святых“больше подходит к типу кратких поучений. Оратор прославляет собственно подвиги мучеников и не говорит о всех святых. Против принадлежности этой беседы св. Григорию Чудотворцу в содержании беседы нельзя указать каких-либо данных. В жизни св. Григория, как известно, были обстоятельства, которые могли дать повод к прославлению мучеников, — разумеем учреждение праздника в честь мучеников по окончании гонения Декия. Но весьма трудно предположить, чтобы это краткое поучение, лишенное всяких конкретных данных, могло быть произнесено при таких обстоятельствах. Эта беседа по своему тону слишком спокойна, чтобы быть произнесенною в период продолжающихся или недавних гонений: она написана тогда, когда подвиги мучеников воспоминались, как факт истории Церкви Христовой, и в честь их устраивались „блестящие празднества“. Вторая половина беседы уже совершенно не упоминает о мучениках. Кроме того, оратор говорит, что он выступил с проповедью по просьбе отца, т. е. предстоятеля–епископа, — следовательно, сам проповедник был пресвитером в клире той церкви, в которой происходило празднество в честь мучеников. Но о св. Григории известно, что он возведен был во епископа без предварительного пребывания в клире. Но этим соображениям мы приходим к заключению, что „Беседа на всех святых“— произведение позднейшего времени и св. Григорию Чудотворцу не принадлежит.

Бесцветная беседа в честь св. Стефана в пользу своего происхождения от св. Григория имеет единственно только то, что заключает в себе длинные и тяжелые периоды, которые вообще отличают произведения св. Григория, особенно его благодарственную речь Оригену. Однако в беседе есть одна ошибка, которая если она не составляет ошибки армянского переписчика или переводчика, может наводить на сомнение относительно авторства св. Григория. Здесь сказано (§ 2): „имя Стефан на еврейском языке значит венец“. Трудно допустить, чтобы св. Григорий настолько был несведущ в еврейском и арамейском языке, чтобы не знал, что имя Стефан греческое и что оно на греческом языке означает „венец“ [779]. В своем содержании речь совершенно лишена какого бы то ни было философского и богословского отпечатка, который хотя бы чем-нибудь выдавал в авторе ученика Оригена, допустим, даже предавшегося исключительно практической деятельности. В виду этого не представляется возможным признать беседу в честь св. Стефана произведением св. Григория Чудотворца.

Отрывок из беседы о воплощении Слова заключает в себе довольно настойчивое утверждение единства Христа, так что естественно может вызвать предположение о происхождении его не раньше первой половины V века. Особенно обращают на себя внимание следующие слова: „должно представлять в Спасителе единство и не должно отрицать того, из чего оно состоит; ибо един Господь наш, Иисус Христос и едино Лице [780] Его, потому что, хотя и мыслится, что Он состоит из двух, однако один и тот же есть Сын Божий и Сын человеческий, поелику Он единого и того же естества со своими родителями. Тот, Который прежде веков родился от Отца, в конце времен произошел от Марии Девы; Тот, Кто есть в лоне Отца, девять месяцев пребыл в утробе жены; Тот, Кто все твари из ничего привел к бытию, рождается и по телу возрастает; Кто дает пищу всем живущим, оказывается ссущим молоко. Тот, Кто пятью хлебами напитал пять тысяч человек, терпит голод, как человек. Тот, Кто без труда из ничего сотворил ангельские чины, отягощается сном и устает в пути. Тот, Кто есть сила и премудрость, Кто испытует все сердца, пребывает по божественному плану в неведении. Кто призирает на землю и заставляет ее трястись (Псал. 103, 32), поражается страхом, как человек. Тот, Кто сотворил небо и землю и Кто одаряет бессмертием, претерпевает крест и вкушает смерть. И таким образом, как человек, носит на Себе все грехи и, очищая их, как Бог, Хотя все эти отдельные положения и не заключают в себе специфических данных из периода борьбы с несторианством (и монофиситством), однако их сочетание и особенно подчеркивание единства Христа является слишком характерным, чтобы можно было сомневаться в происхождении беседы не раньше начала V века. Отрывки из Мелитона и Иринея [781], которые будто бы напоминает рассматриваемая беседа [782], в действительности не имеют ничего общего с нею, так как в них сжато излагается, так сказать, история Слова до воплощения и после воплощения, но без всяких параллелей в проявлениях его божественного и человеческого естества и без какого-либо оттенения единства его Лица при двух естествах, — этот вопрос для авторов отрывков и не предносился.

Остается теперь „Беседа на Рождество Христово“, которая, по мнению некоторых исследователей, должна быть признана безусловно подлинным произведением св. Григория Чудотворца. Р. Martin [783] говорит, что, хотя беседа на Рождество Христово имеет целью назидание верующего народа, однако мы улавливаем в ней идеи и способы выражения, которые вызывают в памяти два трактата св. Григория Чудотворца — к Филагрию и к Феопомпу; и отсюда является новое доказательство для подтверждения подлинности всех этих документов, потому что во всех их мы усматриваем одного и того же автора. F. Loofs не только согласился с мнением Р. Martin’a, но и подробнее обосновал подлинность беседы на Рождество Христово [784]. Он решительно утверждает, что беседа на Рождество Христово происходит от автора трактата „К Феопомпу“, что доказывается множеством параллельных мыслей. Три произведения — „К Феопомпу“, „К Филагрию“(К Евагрию) и беседа на Рождество Христово — стоят и падают вместе, — но он полагает, что они должны стоять. Христологические воззрения всех трех произведений указывают на время между смертью Оригена и ок. 318 г.: божественное достоинство Христа оттеняется так, что в богословском отношении оно имеет модалистический вид, а в христологическом — докетический, но то и другое потому, что богословская рефлексия еще не отпечатлела религиозных выражений в богословские термины; с другой стороны, нельзя отрицать влияния Оригена. Для примера он приводит следующие места: „Ветхий денми соделался младенцем, чтобы людей соделать сынами Божиими (§ 12); „однако, соделавшись человеком, Он рождается не так, как обыкновенно рождается человек, но рождается как Бог, Который делается человеком (§ 14). „Рожденный от Отца, в Своем лице и в Своем естестве неизреченный… от Отца не отделившийся“(§ 8). „И первое рождение истинно, и последнее — рождение в уничижении — твердое и верное“(§ 8). „Он облекся в вечное тело, которое во веки не может ни разрушиться, ни уничтожиться“(§ 14). „Неизреченное рождение, которое было прежде веков, знает только Тот, Кто родился; рождение настоящее, которое не по естеству, знает только благодать Святого Духа“(§ 8). Что время составления таких положений лежит по ту сторону споров об евтихианском или несторианском, афанасиевском, арианском или маркелловом понимании христологии, это P. Loofs’y кажется очевидным. Беглое чтение показывает, как превосходно эти воззрения гармонируют с воззрениями трактатов к Филагрию и к Феопомпу. Наконец, слова: „в вышних от единственного Отца единственный, единородный Сын единого Отца“(§ 8), напоминают символ св. Григория.

N. Bonwetsch [785] признает справедливыми указанные P. Martin’oм и F. Loofs’oм соприкосновения между беседой на Рождество Христово и трактатом „К Феопомпу“и присоединяет еще свои наблюдения. Так, в беседе на Рождество Христово сказано: „так как Он был Словом, чуждым страданий, то соделался плотию и явился, однако не изменился, не сделался иным и не утратил естества, которым обладал“(§ 3); „тогда Он родился по Своему существу, не отделившись от Отца, ныне рождается от Девы ради нашего спасения, но не по естеству“(§ 8). С этими словами N. Bonwetsch сопоставляет следующее место из трактата „К Феопомпу“: „на малое время Он принял образ человека, так как, по Своему премудрому плану, Он совершил то, что хотел, и Своею всемогущею волею осуществил то, что имел намерение совершить, всегда сохраняя Свое божественное могущество, оставаясь тем, чем был, ничего не терпя в страданиях, так как его бесстрастная природа и в его страданиях пребыла такою же, какою была“(§ 9; ep. § 10). Не смотря на это N. Bonwetsch считает беседу на Рождество Христово не принадлежащею св. Григорию Чудотворцу и указывает совпадения ее с гораздо позднейшим λόγος θεολογικός Григория Антиохийского.

Ад. Гарнак в свою очередь нашел доказательства F. Loofs’a недостаточными для того, чтобы утвердить подлинность произведения, которое стоит в рукописи в подозрительном сообществе; не подлинных произведений; кроме того, он находит несколько поразительным для 3 века особый интерес к девству Марии post partum [786].

Доводы Н. Бонвеча и Ад. Гарнака заставили и P. Loofs’a отказаться от своего прежнего взгляда и признать беседу произведением позднейшего времени [787]. Однако О.Bardenhewer [788], основываясь на доводах F. Loofs’a, продолжает считать ее подлинною беседой св. Григория; а E. Neubert [789] не признает убедительными возражений Ад. Гарнака и отстаивает подлинность беседы.

В таком положении находился вопрос о происхождении беседы на Рождество Христово до настоящего времени, пока ее рассматривали, как произведение, греческий оригинал которого утрачен. Теперь же, когда нами установлено её тожество с беседой на Рождество Христово, приписываемой св. Иоанну Златоусту, дело значительно осложняется.

Что сохранившаяся в армянском переводе беседа св. Григория Чудотворца тожественна с словом на Рождество Спасителя нашего Иисуса Христа св. Иоанна Златоуста, в этом не может быть сомнения: в тексте наблюдаются только незначительные по объему уклонения. Однако последние заключают в себе такие черты, на основании которых можно сделать вывод относительно большей первоначальности той редакции, какую представляет греческий текст. Самым существенным отличием армянского перевода служит определенное указание на „день великого праздника“, чего нет в греческом тексте. В армянском переводе говорится: „все вместе совершают радостный праздник“(§ 1), „в этот день великого праздника“(§§ 2, 18), „в этот радостный день“(§ 3), „в этот великий день“(§§ 5, 14, 19), „приступите ныне и будем с радостью праздновать ежегодный праздник“(§ 17); тогда как в соответствующих местах греческого текста сказано только: „все торжествуют“, „сегодня“(σήμερον), „приидите, будем праздновать; приидите, будем торжествовать“. Очевидно, что тот греческий текст, который послужил оригиналом для армянского перевода уже заключал в себе отмеченные выражения, свидетельствующие о более позднем времени, когда праздник Рождества Христова уже получил общее распространение. В некоторых местах армянский перевод дает такое распространение греческого текста, которое обнаруживает стремление к украшению речи. Так, в греческом тексте беседа начинается следующим образом: „Вижу таинство необычайное и чудное: пастыри оглашают слух мой, произнося не пустынную песнь, но воспевая небесный гимн. Ангелы поют, архангелы воспевают, херувимы взывают, серафимы славословят, все торжествуют…“. В армянском это место передано так; „Великое и дивное зрим ныне, братия, таинство: пастыри приносят сынам человеческим торжественных вестников, именно не со стадами собеседуя на холмах и не в долинах свиряя овцам, но в городе Давидовом Вифлееме воспевая духовные песни; в вышних поют ангелы и архангелы пения приносят; небесные херувимы возвещают хвалы и серафимы славу Божию, воспевая „свят“, — все вместе совершают радостный праздник!..“. В дальнейшем вставляются отдельные слова и выражения. Иногда речь драматизируется. Так, в греческом тексте читаем: „пришли… девы — к Сыну Девы, удивляясь, как Творец молока и сосцов, производящий из сосцов текущие сами собою потоки, принял младенческую пищу от матери–Девы“. В армянском переводе эта мысль выражена так: „девы прославляют Деву, поелику чрез нее девство восприняло благословение, и с удивлением говорят Марии: „откуда у Тебя само собою струится молоко, — у Тебя, которая девственными и сверх ожидания истекающими сосдами дивно вскармливаешь молоком младенца?“В некоторых местах изменяется и самая мысль; однако, в таких случаях трудно сказать, представляет ли это намеренную переработку первоначального текста, или же это зависит просто от переводчика с греческого на армянский и с армянского на латинский. Ho, по крайней мере, в одном случае ясно прямое изменение смысла оригинального текста. В греческой беседе сказано: „Не вы ли толковали Писания? После того, как дева родила и даже прежде, нежели она родила, — чтобы не показалось изъяснение этого места сделанным в угождение Господу, — не вы ли на вопрос Ирода привели в свидетели пророка Михея для подтверждения слов ваших“?…B армянском переводе читаем: „Вы передали нам закон и пророков, изъяснили и научили. Чему же мы отсюда научились, как не тому, что прежде рождения и после рождения Дева пребыла в своем девстве. A если это так, то почему вы решительно отрицаете, что мы совершаем службу Богу, когда, говоря так, мы доказываем дело вашими писаниями? Разве и вы, когда Ирод спросил вас, не привели ему в свидетели пророка Михея?“Нельзя, конечно, думать, что эта замена сделана для утверждения учения о приснодевстве Богоматери и что первоначальный текст не имел его, потому что та же мысль, хотя и не в столь определенной форме, вообще выражена в беседе, напр., в таких словах: „когда дева, не испытавшая брака и родившая, опять оказывается девою, это выше природы“; „Он рождается от Девы и, рождаясь, сохраняет ложесна ее неповрежденными и девство ее соблюдает целым“. В немногих случаях беседа в армянском переводе сокращает греческий текст. Все эти наблюдения дают нам основание полагать, что более первоначальной редакцией беседы является та, которая представлена греческим текстом.

Кто же автор этой беседы?

В решении этого вопроса до настоящего времени считались только с надписанием в армянской рукописи, усваивающим ее св. Григорию Чудотворцу, и на основании содержания беседы и характера изложения или доказывали правильность свидетельства армянского предания, или же отвергали его. Теперь необходимо принять во внимание прежде всего историю этой беседы в ее греческом оригинале. Здесь же она в рукописях и в изданиях помещается среди бесед св. Иоанна Златоуста, и вопрос о принадлежности ее этому святителю на первый взгляд решается категорически и бесповоротно, так как свидетельство о ней дает младший современник Иоанна Златоуста — св. Кирилл Александрийский. В послании ad reginas он приводит целый ряд свидетельств в пользу православного учения о Пресвятой Богородице, в том числе и из „Иоанна, епископа Константинопольского о божественном рождении“(Ίωάνου έπισκοπου Κονσταντινουπόλεως περί τής θείας γεννήσεως). Отрывок из Иоанна Златоуста надписывается так: „он говорит О Святой Деве“(φησί δε περί τής άγιας παρθένου), и далее приводятся следующие слова: „вместо же солнца, говорит, неизъяснимо вместившая Солнце правды. И не исследуй, как: где хочет Бог, побеждается естества чин. Ибо Он восхотел, возмог, нисшел, спас. Все повинуется Богу. Днесь рождается Сущий, и Сущий становится тем, чем Он не был; ибо, будучи Богом, Он делается человеком, не переставая быть Богом. Ибо, и не отлучившись от Божества, Он стал человеком, и не чрез постепенное преспеяние из человека сделался Богом; но, будучи Словом, по Своему бесстрастию Он соделался плотию так, что естество его пребыло неизменным. И к этому присоединяет еще: восседающий на престоле высоком и превознесенном в яслях полагается; неосязаемый и простой и бестелесный осязается человеческими руками; расторгающий узы греха пеленами повивается“ [790]. Оба отрывка, приведенные св. Кириллом Александрийским, буквально находятся в рассматриваемой нами беседе на Рождество Христово по греческому тексту [791].