N. Bonwetsch [785] признает справедливыми указанные P. Martin’oм и F. Loofs’oм соприкосновения между беседой на Рождество Христово и трактатом „К Феопомпу“и присоединяет еще свои наблюдения. Так, в беседе на Рождество Христово сказано: „так как Он был Словом, чуждым страданий, то соделался плотию и явился, однако не изменился, не сделался иным и не утратил естества, которым обладал“(§ 3); „тогда Он родился по Своему существу, не отделившись от Отца, ныне рождается от Девы ради нашего спасения, но не по естеству“(§ 8). С этими словами N. Bonwetsch сопоставляет следующее место из трактата „К Феопомпу“: „на малое время Он принял образ человека, так как, по Своему премудрому плану, Он совершил то, что хотел, и Своею всемогущею волею осуществил то, что имел намерение совершить, всегда сохраняя Свое божественное могущество, оставаясь тем, чем был, ничего не терпя в страданиях, так как его бесстрастная природа и в его страданиях пребыла такою же, какою была“(§ 9; ep. § 10). Не смотря на это N. Bonwetsch считает беседу на Рождество Христово не принадлежащею св. Григорию Чудотворцу и указывает совпадения ее с гораздо позднейшим λόγος θεολογικός Григория Антиохийского.

Ад. Гарнак в свою очередь нашел доказательства F. Loofs’a недостаточными для того, чтобы утвердить подлинность произведения, которое стоит в рукописи в подозрительном сообществе; не подлинных произведений; кроме того, он находит несколько поразительным для 3 века особый интерес к девству Марии post partum [786].

Доводы Н. Бонвеча и Ад. Гарнака заставили и P. Loofs’a отказаться от своего прежнего взгляда и признать беседу произведением позднейшего времени [787]. Однако О.Bardenhewer [788], основываясь на доводах F. Loofs’a, продолжает считать ее подлинною беседой св. Григория; а E. Neubert [789] не признает убедительными возражений Ад. Гарнака и отстаивает подлинность беседы.

В таком положении находился вопрос о происхождении беседы на Рождество Христово до настоящего времени, пока ее рассматривали, как произведение, греческий оригинал которого утрачен. Теперь же, когда нами установлено её тожество с беседой на Рождество Христово, приписываемой св. Иоанну Златоусту, дело значительно осложняется.

Что сохранившаяся в армянском переводе беседа св. Григория Чудотворца тожественна с словом на Рождество Спасителя нашего Иисуса Христа св. Иоанна Златоуста, в этом не может быть сомнения: в тексте наблюдаются только незначительные по объему уклонения. Однако последние заключают в себе такие черты, на основании которых можно сделать вывод относительно большей первоначальности той редакции, какую представляет греческий текст. Самым существенным отличием армянского перевода служит определенное указание на „день великого праздника“, чего нет в греческом тексте. В армянском переводе говорится: „все вместе совершают радостный праздник“(§ 1), „в этот день великого праздника“(§§ 2, 18), „в этот радостный день“(§ 3), „в этот великий день“(§§ 5, 14, 19), „приступите ныне и будем с радостью праздновать ежегодный праздник“(§ 17); тогда как в соответствующих местах греческого текста сказано только: „все торжествуют“, „сегодня“(σήμερον), „приидите, будем праздновать; приидите, будем торжествовать“. Очевидно, что тот греческий текст, который послужил оригиналом для армянского перевода уже заключал в себе отмеченные выражения, свидетельствующие о более позднем времени, когда праздник Рождества Христова уже получил общее распространение. В некоторых местах армянский перевод дает такое распространение греческого текста, которое обнаруживает стремление к украшению речи. Так, в греческом тексте беседа начинается следующим образом: „Вижу таинство необычайное и чудное: пастыри оглашают слух мой, произнося не пустынную песнь, но воспевая небесный гимн. Ангелы поют, архангелы воспевают, херувимы взывают, серафимы славословят, все торжествуют…“. В армянском это место передано так; „Великое и дивное зрим ныне, братия, таинство: пастыри приносят сынам человеческим торжественных вестников, именно не со стадами собеседуя на холмах и не в долинах свиряя овцам, но в городе Давидовом Вифлееме воспевая духовные песни; в вышних поют ангелы и архангелы пения приносят; небесные херувимы возвещают хвалы и серафимы славу Божию, воспевая „свят“, — все вместе совершают радостный праздник!..“. В дальнейшем вставляются отдельные слова и выражения. Иногда речь драматизируется. Так, в греческом тексте читаем: „пришли… девы — к Сыну Девы, удивляясь, как Творец молока и сосцов, производящий из сосцов текущие сами собою потоки, принял младенческую пищу от матери–Девы“. В армянском переводе эта мысль выражена так: „девы прославляют Деву, поелику чрез нее девство восприняло благословение, и с удивлением говорят Марии: „откуда у Тебя само собою струится молоко, — у Тебя, которая девственными и сверх ожидания истекающими сосдами дивно вскармливаешь молоком младенца?“В некоторых местах изменяется и самая мысль; однако, в таких случаях трудно сказать, представляет ли это намеренную переработку первоначального текста, или же это зависит просто от переводчика с греческого на армянский и с армянского на латинский. Ho, по крайней мере, в одном случае ясно прямое изменение смысла оригинального текста. В греческой беседе сказано: „Не вы ли толковали Писания? После того, как дева родила и даже прежде, нежели она родила, — чтобы не показалось изъяснение этого места сделанным в угождение Господу, — не вы ли на вопрос Ирода привели в свидетели пророка Михея для подтверждения слов ваших“?…B армянском переводе читаем: „Вы передали нам закон и пророков, изъяснили и научили. Чему же мы отсюда научились, как не тому, что прежде рождения и после рождения Дева пребыла в своем девстве. A если это так, то почему вы решительно отрицаете, что мы совершаем службу Богу, когда, говоря так, мы доказываем дело вашими писаниями? Разве и вы, когда Ирод спросил вас, не привели ему в свидетели пророка Михея?“Нельзя, конечно, думать, что эта замена сделана для утверждения учения о приснодевстве Богоматери и что первоначальный текст не имел его, потому что та же мысль, хотя и не в столь определенной форме, вообще выражена в беседе, напр., в таких словах: „когда дева, не испытавшая брака и родившая, опять оказывается девою, это выше природы“; „Он рождается от Девы и, рождаясь, сохраняет ложесна ее неповрежденными и девство ее соблюдает целым“. В немногих случаях беседа в армянском переводе сокращает греческий текст. Все эти наблюдения дают нам основание полагать, что более первоначальной редакцией беседы является та, которая представлена греческим текстом.

Кто же автор этой беседы?

В решении этого вопроса до настоящего времени считались только с надписанием в армянской рукописи, усваивающим ее св. Григорию Чудотворцу, и на основании содержания беседы и характера изложения или доказывали правильность свидетельства армянского предания, или же отвергали его. Теперь необходимо принять во внимание прежде всего историю этой беседы в ее греческом оригинале. Здесь же она в рукописях и в изданиях помещается среди бесед св. Иоанна Златоуста, и вопрос о принадлежности ее этому святителю на первый взгляд решается категорически и бесповоротно, так как свидетельство о ней дает младший современник Иоанна Златоуста — св. Кирилл Александрийский. В послании ad reginas он приводит целый ряд свидетельств в пользу православного учения о Пресвятой Богородице, в том числе и из „Иоанна, епископа Константинопольского о божественном рождении“(Ίωάνου έπισκοπου Κονσταντινουπόλεως περί τής θείας γεννήσεως). Отрывок из Иоанна Златоуста надписывается так: „он говорит О Святой Деве“(φησί δε περί τής άγιας παρθένου), и далее приводятся следующие слова: „вместо же солнца, говорит, неизъяснимо вместившая Солнце правды. И не исследуй, как: где хочет Бог, побеждается естества чин. Ибо Он восхотел, возмог, нисшел, спас. Все повинуется Богу. Днесь рождается Сущий, и Сущий становится тем, чем Он не был; ибо, будучи Богом, Он делается человеком, не переставая быть Богом. Ибо, и не отлучившись от Божества, Он стал человеком, и не чрез постепенное преспеяние из человека сделался Богом; но, будучи Словом, по Своему бесстрастию Он соделался плотию так, что естество его пребыло неизменным. И к этому присоединяет еще: восседающий на престоле высоком и превознесенном в яслях полагается; неосязаемый и простой и бестелесный осязается человеческими руками; расторгающий узы греха пеленами повивается“ [790]. Оба отрывка, приведенные св. Кириллом Александрийским, буквально находятся в рассматриваемой нами беседе на Рождество Христово по греческому тексту [791].

Казалось бы, при таком свидетельстве вопрос должен считаться поконченным, и беседа должна быть признана бесспорным произведением св. Иоанна Златоуста. Однако, и при наличности определенного свидетельства св. Кирилла Александрийского, вопрос о принадлежности этой беседы св. Иоанну Златоусту не считается решенным окончательно. Дело в том, что начало рассматриваемой беседы на Рождество Христово почти буквально воспроизводится в беседе на Рождество Христово, ложно приписываемой св. Афанаоию Александрийскому [792]; и вообще первая часть этой беседы представляет извлечения из беседы, приписываемой Иоанну Златоусту. Вся последняя беседа, как показывает дальнейшее содержание ее, особенно противопоставление θεοτόκος и θεοδόχος, бесспорно принадлежит ко времени жаркой борьбы с несторианством. Хотя текст выдержек св. Кирилла Александрийского не совпадает буквально с соответствующими местами беседы, приписываемой св. Афанасию Александрийскому, однако этим открывается место для возможности, что, кроме беседы, усвоенной Иоанну Златоусту, существовали и другие беседы с таким же началом, и что св. Кирилл Александрийский мог взять приведенные места именно из другой беседы. Подтверждением этого может служить следующее соображение: св. Кирилл Александрийский говорит, что Иоанн Константинопольский говорит о Святой Деве; а между тем в рассматриваемой беседе речь идет о Вифлееме: „ныне Вифлеем уподобился небу, вместо звезд приняв поющих ангелов, а вместо солнца неизъяснимо вместив Солнце правды“и т. д. На этом основании M. L. de Tillemont [793] полагал, что беседа, из которой св. Кирилл Александрийский привел отрывки, действительно принадлежала св. Иоанну Златоусту, но сомневался, чтобы рассматриваемая беседа принадлежала ему, так как и по стилю она представляет особенности, не свойственные св. Иоанну Златоусту (пять раз: „что реку и что возглаголю“), и приведенные св. Кириллом слова в ней приложены к Вифлеему, а не к Деве. Bern. Montfaucon [794] по тем же соображениям, признает эту беседу составленною из лоскутов и приписанною то св. Афанасию, то Златоусту; причем автор этой композиции, чтобы легче было совершить подделку, вставил в нее те два места, какие приведены у св. Кирилла Александрийского. I. Stilting, автор исследования о св. Иоанне Златоусте в Acta Sanctorum [795] выступил на защиту подлинности беседы. Он прежде всего указывает, что никто не доказывал, чтобы по стилю она сильно отличалась от бесед св. Иоанна Златоуста. Однако он признает серьезным возражением, что св. Кирилл относит к Святой Деве то, что в беседе сказано о Вифлееме, и, отвергая подделку, так как автор ее, вставивший отрывки из ироизведения св. Кирилла, отнес бы их непременно к Пресвятой Деве, признает более вероятным, что беседа принадлежит св. Иоанну Златоусту, но что пред тем местом, которое привел св. Кирилл, несколько слов выпало, вследствие чего и оказалось, что к Вифлеему отнесено сказанное св. Иоанном Златоустом о Св. Деве.

Само собою очевидно, что последнее предположение не может быть признано серьезным доказательством, так как при этом не указывается следов порчи в самом тексте и не дается возможного первоначального его вида. A возражение, основанное на усвоении Вифлеему того, что у св. Кирилла отнесено к Пресвятой Деве, получает тем больше значение, что в беседе, приписываемой св. Афанасию, совершенно нет упоминания о Вифлееме, но зато названа Пресвятая Дева, — здесь сказано: „таинство странное вижу — вместо солнца Солнце правды неизъяснимо вместившееся в Деве. И не не исследуй, как“и т. д., т. е. пропущены слова: „днесь Вифлеем уподобился небу, вместо звезд приняв поющих ангелов“; а чрез двенадцать строк здесь находится и второе место, приведенное св. Кириллом, тогда как в беседе, приписываемой св. Иоанну Златоусту, оно помещено только чрез две колонны (у Миня). Правда, здесь нет буквального совпадения между текстом в беседе, приписанной св. Афанасию, и отрывками у св. Кирилла; но вполне допустимо, что текст беседы представлен неисправной рукописью, а по существу очевидно, что оба текста являются воспроизведением одного и того же отрывка. Не лишено значения и то обстоятельство, что один отрывок из беседы на Рождество Христово св. Иоанна Златоуста, не повторяемый в беседе св. Афанасия, находится почти буквально в другой подложной беседе Иоанна Златоуста: „Против еретиков и о Святой Богородице“ [796]. Наконец, не исключена возможность и ошибки со стороны св. Кирилла Александрийского, так как в том же произведении он приводит место на слова св. Афанасия Александрийского о воплощении (’Αθανασίου έπισκόποϋ Άλεξανδρίας έκ του περί σαρκώσεως), которое в действительности является произведением Аполинария — „К Иовиану“ [797].

Все эти данные показывают, что свидетельство св. Кирилла Александрийского при таких условиях не решает вопроса о принадлежности рассматриваемой нами беседы св. Иоанну Златоусту; почему открывается возможность и для постановки вопроса, не может ли быть признан ее автором св. Григорий Чудотворец, как это удостоверяет рукопись армянского перевода.

Беседа произнесена в праздник Рождества Христова: на это указывает и все содержание беседы, прославляющей дивные плоды Рождества Христова, и отдельные выражения, в которых говорится о Рождестве Христовом от Девы в противопоставлении его предвечному рождению от Отца. Нельзя найти в ней никаких признаков, на основании которых можно было бы заключать, что ею предполагается празднование Рождества Христова вместе с Богоявлением. Если это так, то серьезное возражение против принадлежности этой беседы св. Григорию Чудотворцу заключается в том факте, что праздник Рождества Христова, как отдельный от праздника Богоявления возник и распространился на Востоке только во второй половине или даже в последней четверти IV века. По установившемуся в науке, особенно после солидного исследования Герм. Узенера [798], взгляду, праздник Рождества Христова 25 декабря отдельно от праздника Богоявления 6 января, первоначально возникший на Западе, на Востоке принят был сначала в Новом Риме, т. е. в Константинополе, где введен был св. Григорием Богословом в 379, а оттуда уже распространился в Асии, Каппадокии, Ликаонии, Понте. О появлении его около этого времени в Антиохии свидетельствует известная подлинная беседа св. Иоанна Златоуста, произнесенная в 386 г. В Александрии первое празднование относится к 432 году; в Иерусалиме он введен в епископство Ювеналия (425–458 гг.), хотя Косма Индикоплевст (ок. 550 г.) удостоверяет, что в его время в Иерусалиме Рождество Христово и Крещение праздновались вместе в день Богоявления. Впрочем, в последнее время Karl Holl [799] попытался внести в теорию Герм. Узенера поправку в том смысле, что на Востоке праздник Рождества Христова впервые появился не в Константинополе, а в Кесарии Каппадокийской, и что он введен был св. Василием Великим; из Каппадокии он быстро распространился по всем соседним церквам, а также и в Антиохии. Такая постановка вопроса о происхождении на Востоке праздника Рождества Христова могла бы оказаться благоприятною для рассматриваемой беседы в смысле утверждения принадлежности ее св. Григорию Чудотворцу, если бы можно было привести доказательства в пользу того, что св. Василий руководствовался местными церковными или же семейными преданиями, которые тогда уже легко было бы возвести к св. Григорию Чудотворцу. Но этого нет, равно как нет уверенности и в том, кто из двух исследователей — Herm. Usener или K. Holl правильно решает темный вопрос о времени возникновения и источнике и путях распространения праздника Рождества Христова на Востоке. Остается, таким образом, только факт исторического существования его здесь не раньше второй половины IV века, который определенно говорит против происхождения беседы от св. Григория Чудотворца.

С другой стороны, содержание и стиль беседы заключают в себе такие черты, которые препятствуют усвоить беседу св. Григорию Чудотворцу. To родство по содержанию между беседой и трактатом к Феопомпу, на какое указывают защитники подлинности беседы (см. выше. стр. 531–534), в сущности сводится к сходству в таких выражениях которые сделались общими местами у церковных писателей; а различие в общем характере рассуждений и изложения отмечено уже и Martin’ом, который, правда, ищет объяснения его в специальном назначении беседы, как произведения назидательного. Однако тема беседы такова, что при всем желании оратора приспособиться к особенным задачам проповеди и обстановке ее произнесения, в ней должно было непременно найти отражение философское направление св. Григория.

Далее, хотя в беседе нет таких технических богословских терминов, которые непререкаемо указывали бы на ее позднейшее происхождение, однако отдельные выражения представляются слишком определенными и закругленными для второй половины ІІІ века. Напр.: „Он восхотел, возмог, нисшел, спас“; „днесь рождается Сущий, и Сущий становится тем, чем Он не был“; „Он принимает мое тело, чтобы я вместил его Слово, и, приняв мою плоть, дает мне Своего Духа, чтобы, и давая и принимая, сообщить мне сокровище жизни; Он принимает мою плоть, чтобы освятить меня; дает мне Своего Духа, чтобы спасти меня“; „Бог пришел на землю, и человек на небо, — все соединилось; пришел на землю всецело существующий на небесах, и всецело существующий на небе всецело является на земле; будучи бесстрастным Словом, Он стал плотию, — сделался плотию, чтобы обитать в нас“.

Наконец, стиль в отдельных частях беседы сильно уклоняется от тяжелого, обильного длинными периодами языка св. Григория, и скорее напоминает стиль писателей конца IV и Y веков. Так, беседа начинается такими сравнительно краткими предложениями: „таинство странное и преславное вижу: пастыри оглашают слух мой, произнося не пустынную песнь, но воспевая небесный гимн; ангелы поют, архангелы, воспевают, херувимы взывают, серафимы славословят, все торжествуют, видя Бога на земле и человека на небесах“. И далее большой отдел, начинающийся словами: „цари пришли поклониться небесному Царю славы, воины — послужить Военачальнику сил, жены пришли к Рожденному от жены, чтобы изменить скорби жены в радость; девы — к Сыну Девы“— и т. д. И еще: „Буква принадлежит синагоге, а приобретение — Церкви; та получила скрижали, а эта нашла жемчужину; та окрашивала волну, а эта оделась в багряницу; Иудея произвела Его, а вселенная приняла Его; синагога вскормила и воспитала Его, а Церковь приняла его и получила пользу; у той виноградная ветвь, а у нее грозд истины; та собрала виноград, а язычники пьют таинственное питье: та посеяла зерно пшеницы в Иудее, а язычники серпом веры пожали колос; язычники благочестиво сорвали розу, а у иудеев осталось терние неверия; птенец отлетел, а безумцы остались при гнезде; иудеи объясняют листья письмени, а язычники срывают плод Духа“. „Ныне древние узы разрешены, диавол посрамлен, бесы обратились в бегство, смерть сокрушена, рай открыт, проклятие уничтожено, грех удален, заблуждение истреблено, истина возвратилась и учение благочестия повсюду рассеялось и распространилось, вышняя жизнь насаждена на земле, ангелы входят в общение с людьми и люди бестрепетно беседуют с ангелами“. Такое построение речи напоминает уже анализированные беседы в честь Пресвятой Богородицы. Наконец, приведенное сейчас утверждение, что заблуждение истреблено, истина возвратилась и учение благочестия повсюду рассеялось и распространилось, было бы слишком большим преувеличением для времени св. Григория Чудотворца.