Таков в главных чертах был характер Понтийской страны. Картинное описание одного уголка Понта, расположенного недалеко от Неокесарии, на берегах Ириса, мы находим в переписке св. Василия Великого с Григорием Богословом. Св. Василий Великий пишет Григорию Богослову [34]. „Иду теперь в Понт учиться, как жить. Здесь, конечно, указывает мне Бог место, в точности соответствующее нраву; ибо таким вижу его в действительности, каким на досуге и для забавы привык нередко представлять себе в уме. Это — высокая гора, покрытая частым лесом на северной стороне. По подгорью ее стелется покатая долина, непрестанно утучняемая влагами из горы. Кругом долины сам собою выросший лес, из различных всякого рода деревьев, служит ей как бы оградой, и в сравнении с нею ничего не значит и Калипсин остров, красоте которого особенно, кажется, дивится Гомер, Ибо не многого недостает, чтобы долине, по причине ограждающих ее отовсюду оплотов, походить на остров. С двух сторон прорыты глубокие овраги, а сбоку река, текущая со стремнины, служит также непрерывной и неприступной стеной. A поелику гора тянется в обе стороны и луковидными изгибами примыкает к оврагам, то доступы в подгорье заграждены. Один только есть в него вход, которым владеем мы. За местом нашего жительства есть другой гребень, возвышенную свою вершину подъемлющий над горою, и с него вся равнина развертывается перед взором; с высоты можно видеть и текущую мимо равнины реку, которая по моему мнению, доставляет не меньше наслаждения, как и Стримон, если смотреть на него из Амфиполя. Ибо Стримон, в медленном своем течении разливаясь в виде озера, по своей неподвижности едва не перестает быть и рекою. A эта река, будучи быстрее всех мне известных, свирепеет несколько при соседнем утесе и, отражаясь от него, кружится в глубоком водовороте, чем доставляет мне и всякому зрителю весьма приятный вид, а туземным жителям приносит самую удовлетворительную пользу и в пучинах своих питает неисчислимое множество рыб. Нужно ли говорить о земной прохладе и о ветерках с реки? Множеству цветов и певчих птиц пусть дивится кто другой, а у меня нет досужного времени обращать на это внимание. Из всего, что могу сказать о моем убежище, наиболее важно то, что, по удобству положения будучи способно произращать всякие плоды, для меня возращает сладостнейший из плодов — безмолвие, потому что не только освобождает от городских мятежей, но и не заводит к нам ни одного путника, кроме встречающихся с нами на звериной ловле. Ибо сверх всего прочего здесь водятся и звери, впрочем, не медведи, или ваши волки, — нет, здесь живут стада оленей, диких коз, зайцы и тому подобное. Поэтому рассуди, какой опасности подвергся бы я, скудоумный, если бы подобное убежище упорно вздумал променивать на Тиберин — эту земную пропасть“.

Св. Григорий Богослов, посетивший св. Василия в его понтийском уединении, не разделяет его восторженного отзыва и в ироническом тоне, но имея в виду действительные черты понтийской природы, с своей стороны дает такое описание той же местности [35]. „Буду дивиться твоему Понту и понтийскому сумраку, этому жилищу, достойному беглецов, этим висящим над головою гребням гор и диким зверям, которые испытывают вашу веру, этой лежащей внизу пустыне, или кротовой норе с почетными именами: обители, монастыря, училища, этим лесам диких растений, этому венцу стремнистых гор, которым вы не увенчаны, но заперты. Буду дивиться тому, что в меру у вас воздух и в редкость солнце, которое как бы сквозь дым видите вы, понтийские киммерияне, люди бессолнечные, не на шестимесячную только осужденные ночь, как рассказывают об иных, но даже никогда в жизни не бывающие без тени, — люди, у которых целая жизнь — одна длинная ночь и в полном смысле (скажу словами Писания) сень смертная (Лук. I, 79). Хвалю также этот узкий и тесный путь, который, не знаю, куда ведет, — в царство, или в ад; но для тебя пусть он ведет в царство. A что в средине, то не назвать ли мне, если хочешь (только, конечно, не в правду), эдемом и разделяемым в четыре начала источником, из которого напоевается вселенная? Или наименовать сухою безводною пустыней, которую удобрит какой-нибудь Моисей, жезлом источивший воду из камня? Ибо, что не завалено камнями, то изрыто оврагами; а где нет оврагов, там все заросло тернием; и над тернием утес, и на утесе стремнистая и ненадежная тропинка, которая ум путника приучает к собранности и упражняет в осторожности. Внизу шумит река, и это у тебя, высокоглаголивый творец новых наименований, это — амфиполийский и тихий Стримон, обильный не рыбами, но камнями, не в озеро изливающийся, но увлекаемый в пропасть. Река велика и страшна, заглушает псалмопения обитающих вверху; в сравнении с нею ничего не значат водопады и пороги: столько она оглушает вас день и ночь. Она стремительна, непереходима, мутна, негодна для питья; в одном только снисходительна, что не уносит вашей обители, когда горные потоки и ненастья приводят ее в ярость. Вот и все, что знаю об этих счастливых островах, или о вас — счастливцах. A ты не выхваляй тех луновидных изгибов, которые больше подавляют, нежели ограждают подход в ваше подгорье; не выхваляй этой вершины, висящей над головами, которая жизнь вашу делает Танталовою; не хвали мне этих провевающих ветерков и этой земной прохлады, которые освежают вас, утомленных до омрачения; не хвали и певчих птиц, которые хотя и воспевают, но голод, хотя и порхают, но в пустыне“.

И это была местность у р. Ириса и притом собственно в западной части Понта, где горы были менее высоки, и страна имела менее дикий вид, чем в восточной части, заполненной большими массивами гор.

В этих, приблизительно указанных нами, пределах Понта в древности жили, соответственно характеру местности обособленные, небольшие, разнородные и в общем дикие и воинственные племена, этнографический характер которых до настоящего времени остается мало выясненным: коренных обитателей понтийских гор не находят возможным признать ни арийцами, ни семитами, — это были племена sui generis, — может быть, они родственны с южно–кавказскими племенами [36].

Трудно также более или менее точно определить и место их расселения. Племена, населявшие горы северо–восточной части Понта, на восток от Термодона до Акампсиса (Чороха), во времена римского владычества известны были под общим именем цанов или саннов, а позднее назывались лазами [37]. Между ними известны по именам следующие племена, жившие по берегу Понта и в понтийских горах, считая с запада на восток: Халивы (Χάλυβες) или Халдеи, Тиварины (Τιβαρηνοί), Мосиники (Μοσυνοικοι), Дрилы (Δρίλαι), Вехиры (Βέχειρες), Визиры (Βύζηρες), Макроны (Μάκρονες) или Макроцефалы, Таохи (Τάοχοι), Колхи (Κολχοι), Фасианы (Φασιανοί) [38].

Все эти народцы представляли остатки древних племен, живших на равнинах, но потоком последовательных нашествий мало–помалу оттесненных на высоты гор; там, в небольших долинах, отделенные друг от друга отрогами горных цепей, как бы перегородками, они жили, не сообщаясь ни между собою, ни с внешним миром и укрепляясь более и более в своей грубости; они сохраняли в течение веков и свои имена и свой отличительный характер. Таким образом, восточные понтийские горы по справедливости можно назвать музеем ископаемых национальностей [39].

Необходимо, впрочем, заметить, что приведенного перечисления племен, с одной стороны, нельзя считать даже приблизительно полным, так как сведения о жителях Понта в источниках [40] имеют случайный и не исчерпывающий характер; с другой стороны, не выяснено взаимное отношение этих названий, — являются ли все они обозначением действительно отдельных племен, или же некоторые из них относятся к одним и тем же племенам, и в связи с этим, какие из них являются общими и какие частнейшими; — все эти вопросы еще не разъяснены, ровно как не установлено точно и расселение понтийских племен на побережье Черного моря и в понтийских горах. Этим и объясняется значительное различие и в названиях племен, населявших Понт, и в указании мест их жительства в исследованиях, касающихся этих вопросов.

Из названных народностей для той части Понта, которая представляет особый интерес для нашей цели, имеют значение прежде всего Халивы, которые назывались также Халдеями. В прибрежной полосе центром поселения их был город Фарнакия (φαρνακία); но они были распространены и далеко вглубь страны и жили на высотах Париадра и Скидиса. Ксенофонт называет Халивов [41] самым сильным и воинственным из племен, чрез области которых в Понте проходили греки; они жили в укрепленных местах, куда снесено было и продовольствие Халивы именно славились у греков, как хорошие кузнецы, и халивская сталь была известна древним. У них не было рудников в собственном смысле, а железная руда находилась всюду в горах близко к поверхности. Руда не была богатой, и жители гор должны были вести жизнь суровую, полную труда и лишений. Они были вместе с тем и угольщиками и постоянно переносили свои хижины и кузницы с одного места на другое, лишь только в их непосредственной близости обнаруживался недостаток в руде и дереве. У берега жила только небольшая часть этого племени, — здесь Халивы занимались преимущественно рыболовством [42].

Ha запад от Термодона до р. Галиса жили Каппадокийцы (Καππαδόκαι), часть великой национальности, которая населяла бассейн р. Ирис (Понтийские Каппадокийцы), а главным образом возвышенность по ту сторону верхнего и среднего Галиса до Тавра (Таврская Каппадокия или Великая Каппадокия): весь перешеек [43] малоазийского полуострова был областью каппадокийского языка. Каппадокийцы были многочисленны и занимали в стране преобладающее положение. Страбон пишет о них [44]: „Каппадокия состоит из нескольких частей и претерпела много превратностей. Наиболее одноязычны те Каппадокийцы, которые на юге граничат с так называемым киликийским Тавром, на востоке — с Арменией, Колхидой и с народами, живущими между этими областями и говорящими на другом языке, на севере — с Евксином до устьев Галиса, на западе — с народом Пафлагонцев, с Галатами, занявшими Фригию, до Ликаонов и Киликийцев, населяющих суровую Киликию“. Таким значением Каппадокийцев в понтийской области объясняется и то, что вся прибрежная страна носила название „Каппадокии у Понта“. Каппадокийцы представляли смешанную расу, в состав которой вошли самые разнообразные элементы из местных и пришлых племен. Каппадокийцы иногда называются Киммериянами, потомѵ что за р. Галис бежали и слились с Каппадокийцами остатки Киммерийцев. выгнанных из передней Азии Лидийцами. Еще в эпоху Понтийского царства среди Каппадокийцев сохраняли свою индивидуальность Катаоны, которые древними географами считались особым народом [45]. Греки называли Каппадокийцев „сирийцами“, или „белыми сирийцами“(Λευκόσυροι), в отличие от южных бронзовых сирийцев, из чего обычно заключают о семитском происхождении Каппадокийцев [46]. Но это название несомненно не заключает в себе этнографического содержания: по–видимому, Каппадокийцы должны быть причислены к индо–европейскому племени, к которому принадлежало большинство малоазийских племен и прежде всего Фригийцы, Лидяне, Мизийцы, Карийцы [47].

Население понтийских гор по мере приближения к Колхиде и Армении отличалось все увеличивающеюся дикостью. Страбон определенно утверждает, что все население Скидиса л Париадра совершенно дико; но всех прочих превосходят в этом отношении эптакомиты: некоторые из них жили даже на деревьях или в башнях, почему древние называли их мосиниками, так как подобные башни называются мосинами. Население питалось мясом дичи и древесными плодами; оно нападало также на прохожих, спускаясь с высей. Эптаномиты истребили три Помпеевых отряда при переходе последних чрез эти горы, потому что они приготовили на дорогах чаши одуряющего меду, который доставляют оконечности древесных ветвей; потом, напавши на людей, напившихся и потерявших сознание, они легко одолели их. Часть этих варваров называлась также вазирами [48].

Ko всему сказанному необходимо прибавить, что, не смотря на свои природные богатства, Понт не обладал данными, необходимыми для развития высокой цивилизации: он был скрыт в своих горах, которые давали свободный доступ только на юг малоазийского полуострова, откуда менее всего можно было ожидать чего-либо полезного в этом отношении, и затрудняли сношения с цивилизованным миром. Понтийский Тавр делил страну на две части, сообщение которых между собою было затруднено. Реки, которые должны были бы облегчать сношения, были судоходны только в устьях. Ущелья имели трудные проходы и оставались недоступными в течение большей части года. Побережье Черного моря также не было совершенно удобным путем для внешних благоприятных влияний: берег — мало изрезанный, обычно скалистый, так как отроги понтийских гор обрываются у самого моря; хороших гаваней почти нет, и суда не могут быть защищены от господствующих северо–западных ветров [49].

Таким образом, характер страны и состав населения ее не заключали в себе данных для развития ее в качестве самостоятельной политической единицы устойчивого значения. Только плодородные долины Ириса и Лика и приморская полоса отчасти заключали в себе некоторые условия для возможности развития; поэтому выступление на историческое поприще Понтийского царства представляется до известной степени явлением случайным, обязанным, чуждым для Понта элементам — греческим колонистам и владетельным князьям из персов. Достоверные известия об исторических судьбах понтийской области восходят ко времени владычества здесь Персов. В это время Понтийского царства еще не существовало [50], а горные племена в Понте, из которых источники называют Мосхов, Тиваринов, Макронов, Мосиников и Маров [51], составляли отдельную — девятнадцатую сатрапию. Впрочем, персидское владычество никогда не достигало полной силы и в понтийских горах скоро снова было свергнуто, а некоторые горные долины никогда и не могли быть совершенно покорены [52]. Каппадокия и Пафлагония, вместе со всею долиной Ириса, принадлежали к третьей сатрапии, а область, известная впоследствии под именем Малой Армении, — к тринадцатой.

Персидское владычество сильно отразилось на строе жизни понтийских народов. Правда, Персы не выселяли насильно местных жителей и не преследовали национальных обычаев; но они утвердили здесь феодальную систему в самых резких формах: почти вся земля была конфискована и потом распределена между крупными владельцами, переселившимися сюда знатными персами и жрецами. Страна покрылась укрепленными замками, которые служили и государственными крепостями, и дворцами помещиков, — мелкие свободные владения исчезли. Вместе с тем персы способствовали и подъему благосостояния страны, улучшая и облегчая пути сообщения одной области с другою [53]. Вследствие этого внутренняя часть страны в течение двух или трех веков была сильно проникнута персидским влиянием.

Персидское владычество сменилось македонским. Впрочем, Александр Великий обращал мало внимания на Понт, и здесь была даже попытка образовать самостоятельное царство, предпринятая владетельным персом Ариаратом; центром этого царства был бассейн р. Ириса, а резиденцией — древняя крепость Газиура. Однако после смерти Александра Великого македоняне обратились к этой забытой стране, и Каппадокия сделалась македонской сатрапией. Во время кровавой борьбы преемников Александра Македонского страна несколько раз была полем сражений. Среди этих неурядиц, которые, конечно, не могли привлечь к македонянам симпатий населения, совершенно незаметно положено было основание Понтийскому царству.