Ko всему сказанному необходимо еще присоединить, что соборы Анкирский и Неокесарийский (314 г.), которые происходили непосредственно после издания Миланского эдикта, ссылаются на древнейшие определения (Анкирск. соб. прав. 21 и 23; Неокес. соб. прав. 3). Так как во время предыдущих гонений Церковь не могла создавать таких определений, которые имеют в виду эти соборы, то, следовательно, покаянные каноны необходимо отнести к III веку. A указание на противоположные свидетельства св. Киприана и Апостольских Постановлений не имеет значения в виду того, что развитие покаянной дисциплины на Востоке в разных местах было различно, и, напр., Дидаскалия, которая происходит из восточной Сирии и которая много говорит о покаянной дисциплине, нигде, однако, не упоминает о покаянных степенях и, очевидно не знает их. Таким образом, сделать отсюда какие-нибудь отрицательные по отношению к посланию св. Григория выводы не представляется основательным. И в настоящее время находят возможным полагать что покаянная дисциплина, характеризуемая постепенностью в принятии грешника в Церковь, имела своей родиной страну, которая определяется деятельностью св. Григория Неокесарийского в Понте, равно как соборами Анкирским и Никейским и, по–видимому, ограничивалась малоазийскими провинциями [430].

Таким образом, разбор выставленных Викт. Шульце возражений приводит нас к убеждению, что нет оснований отрицать принадлежность канонического послания св. Григорию Чудотворцу.

Не менее интереса представляет послание и как памятник древне–церковной покаянной дисциплины на Востоке. A церковно–практическая важность послания и его руководственное значение в достаточной степени определяются тем, что оно принято было в церковно–канонические сборники и санкционировано пято–шестым собором (пр. 2).

ГЛАВА IV.

Переложение Екклесиаста.

Μετάφρασις εις τόν Έκκλησιαστήν Σολομώντος представляет собою сжатый пересказ Екклесиаста, в основу которого положен греческий перевод LXX–ти. Автор этого переложения священной книги стремится, с одной стороны, в возможно краткой форме передать содержание целых частей текста, а с другой, установить внутреннее развитие мыслей в отдельных положениях, которые в греческом, соответственно стилистике оригинального языка, поставлены друг подле друга большею частию без всякой видимой связи.

Соломон, сын Давида царя и пророка, славнейший царь и мудрейший пророк, говорит всей церкви Божией: как суетны и бесполезны дела и стремления людей и вообще все человеческое. Нельзя же сказать, чтобы была какая-нибудь польза в том, что совершают люди, ползающие по земле. Жизнь человеческая, круговращение времен года и годов, — все это проходит подобно бурным потокам, с шумом низвергающимся в неизмеримую бездну моря, а то, что произошло от Бога ради людей, остается тем же. По речи и дела людей суетны. Люди любят говорить много, любят и слушать речи других и стремятся рассмотреть все, что встречается; а между тем нет ничего такого, что не было бы уже сделано людьми, нет ничего нового, что бы не было известно древним. Но подобно тому, как прошлое покрыто забвением, так и настоящее для тех, кто будет жить впоследствии, потемнится от времени. Проповедуя так, Соломон не поступает необдуманно: он тщательно исследовал и мудро испытал всю природу на земле; он познал, что человеку дано нести тяготу и труд, не имеющий никакой цены, и что безрассудство овладело всеми людьми.

Помысливши, что все это так обстоит, он решил обратиться к другого рода жизни — предаться наслаждению и испытать разнообразные удовольствия. Теперь он понял, что и это суета, и сдержал смех и удовольствие принудил к умеренности, потому что он испытал все, что считается достойным удивления: сооружены были дома, сады, виноградники, водоемы для орошения садов; он имел множество домочадцев, рабов и рабынь, стада скота и овец; притекали к нему сокровища золота и серебра, так как соседние народы приносил дары и платили дань; для услаждения составлены были хоры мужчин и женщин; к этому присоединились пиры, — он затрудняется даже перечислить все. Но в результате получилось что мудрость его стала уменьшаться. Отрезвившись и прозревши он понял, что все то, чем он был занят, жалко и пагубно, и что все, что бы ни избрали люди, по здравом рассуждении не представляется заслуживающим одобрения и усиленного домогательства. Поэтому он возненавидел всю свою жизнь, растраченную на пустые дела. Все было достигнуто им с большим трудом, а другой — мудрый или глупый — унаследует суетные плоды этих трудов. Когда он дал себе в этом отчет, то для него выяснилось истинное благо, предназначенное человеку, именно познание мудрости и приобретение мужества. Совершенное благо состоит не в пище и питье, — хотя и пища от Бога. Но благой муж, получивший мудрость от Бога, достиг небесной радости.

Нынешнее время полно всяких противоположностей — рождения и смерти, созидания и разрушения, плача и смеха, рыдания и ликования, приобретения и потери, любви и ненависти. Дела человеческие отличаются таким непостоянством, что то, что казалось добрым, в скором времени изменяется в признаваемое всеми дурное. Поэтому необходимо прекратить напрасные труды, так как все как будто назначено для того, чтобы отравленными бичами приводить людей в неистовство. Таким образом, он убедился, что веселие и делание добра — величайшее благо для человека, но что и это временное наслаждение приходит только от Бога; в Боге же имеет помощника и тот, кого несправедливо обижают. Он видел в преисподней бездну мучения, ожидающую несправедливых, а для благочестивых оставлено другое место. Но рядом с этим у него опять появляется мысль о суетности всего человеческого уже пред лицем Бога: у Бога все одинаково — праведные и неправедные, разумные существа и неразумные, так как всем одинаково отмерено время и всем угрожает смерть; скоты и люди различаются только членораздельностью речи, — все же остальное у них одинаково, и смерть приходит на остальных животных не больше, чем и на людей, у всех одинаковый дух, — словом, все — суета, от одной и той же земли получает свой состав и в ту же землю разрешится. Неизвестно даже и то, восходят ли души человеческие вверх, а души животных рассеются ли внизу. Из всего этого можно было бы сделать тот вывод, что нет другого блага, кроме наслаждения и пользования настоящим, так как невозможно возвратиться к пользованию всем этим, когда человек уже вкусил смерть.

И настоящая человеческая жизнь представляет такого рода явления: несправедливо угнетаемые проливают слезы и стенают, — и нет помогающего им; а насильники поднимаются в высоту, с которой и упадут; зависть следует за мужем, а тот, кем она овладела, снедает свою душу, почитая благосостояние других безутешною печалью для себя. Иной муж совершенно одинок, а изобилует многими сокровищами, всецело предан ненасытному желанию и не хочет отдаться благостыне, — можно спросить его, ради чего он изнуряет себя трудом? Гораздо лучше его те, которые вступили в сообщеетво: они находят друг в друге поддержку. A кто влачит жизнь без общения с людьми, тот не понимает, что веревка, втрое сплетенная, не легко разрывается. Ho, проповедуя все это, необходимо самому право проходить собственную жизнь, а за неразумных молиться, чтобы достигли разумения и избегали совершения дурного.

Прекрасно быть воздержным на язык и в усердии к речам иметь уравновешенное сердце. Необходимо помнить, что Бог слышит наши речи. Поэтому должно исполнять обеты и быть правдивым. Многие речи, как и сны, если их много, пустые. Для людей спасителен страх Божий, но он редко проявляется в человеческой жизни; поэтому не следует удивляться, что на бедных клевещут и что судьи выносят неправильные решения. Важно не прилепляться к заботам: бедный, хотя бы он был и раб и не переполнял своего чрева, однако пользуется приятным отдыхом во сне; а сильное желание богатства соединено с бессонницей и томлением души. Что может быть бессмысленнее, как накоплять богатство и тем создавать себе повод к тысячам зол? Богатство погибнет, а сам богатый сойдет в землю с пустыми руками; увеличивая свою порочность, он трудится для ветра и всю свою жизнь истрачивает в нечестивейших пожеланиях, в неразумных стремлениях, в печалях и болезнях, так как для него дни — мрак, а жизнь — скорбь. A между тем Божий дар есть то, что человек в радости может наслаждаться своими трудами, принявши Богом данные, а не похищенные сокровища, ибо он и печалями не болеет, и не рабствует лукавым помышлениям, но измеряет свою жизнь благодеяниями.

Наибольшее несчастье для человека заключается в том, что человек, которому Богом дано все приятное его сердцу, чего бы он ни пожелал: богатство, слава и все прочее, не пользуется всем этим и сберегает для чужого ему человека и умирает бесплодным для себя и для других. Муж, даже многочадный и проводивший долгие· дни, но не насытивший души своей благостью, хуже выкидыша, который пришел и ушел, не коснувшись зла и не увидевши даже солнца, — ему лучше, чем лукавому, хотя бы он тысячами лет измерял свою жизнь, по не познал благости. Конец же для обоих смерть. Неразумный изобличается особенно тем, что не получает удовлетворения никакому пожеланию; а мудрый не подвержен этим страданиям. Однако, по большей части случается, что праведность жизни ведет человека к бедности.

Излишнее любопытство увлекает людей к исследованию того, что будет после смерти каждого, и они сочиняют, что знают это; но лучше заботиться о доброй памяти. И в этом отношении имеет значение мудрость. Такая или иная жизнь человека является результатом не тленного стяжания, но мудрости. Мудрость может оказать больше помощи, чем множество могущественнейших мужей в городе. Все это он познал, получив мудрость от Бога; но когда потерял ее, он перестал быть похожим на себя: мудрость убежала от него, так что ему уже невозможно было овладеть ею; он даже совершенно перестал искать ее и не помышлял больше о том, чтобы уразуметь безумные дела, суетные советы и тревожную жизнь нечестивых. Но так настроенный и одержимый смертоносною похотью, он все-таки познал, что женщина — сеть, уловляющая проходящих мимо неё, и что освободиться от нее можно только снискавшему милость Божию. Больше же всего он уразумел то, что люди сотворены Богом правыми по душе, но они сами увлеклись в разнообразные помышления.

Мудрость видна даже на лице человека, потому что она освещает стяжавшего ее. Мудрый понимает, что нельзя хулить или противоречить определениям единого Правителя и Царя, так как мудрый знает, что суд, который будет в надлежащее время, будет праведный. Всякое дело человеческое ожидает наказания свыше, а лукавый не знает, что ничто не будет забыто впоследствии. Но так как промышление Божие не следует немедленно за всеми вследствие долготерпения, и злой наказывается не тотчас после преступления, то лукавый муж и думает, что можно и дальше согрешать и ускользнуть безнаказанным. Величайшее же благо — страх пред Богом.