Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество
Вместе с тем, всеобщее внимание привлекает утверждениеапостола Павла, что во Христе Иисусе нет ни мужского пола, ни женского (Гал. 3, 28), да и в святоотеческой православной традиции (в частности, у преп. Максима Исповедника) преодоление оппозиции между мужским и женским является первым и изначальным этапом жизни во Христе1[271]. Этот вопрос действительно важен.
Что касается Вл. Соловьева, то в своем учении о любви он подчеркивает, что сутью любви между мужчиной и женщиной является восстановление человеческой цельности. Платоническая любовь мужчины и женщины для Соловьева являлась единственным способом восстановления этой цельности. Такое решение было отвергнуто как Е. Трубецким[272], так и ближайшим соратником матери Марии по"Православному Делу"К. Мочульским, издавшим в 1936 г. книгу"Владимир Соловьев. Жизнь и учение"[273]. Мать Мария, вероятно, разделяла оценки К. Мочульского и однако же попыталась дать свой ответ на поставленный Вл. Соловьевым вопрос.
Он связан с идеей матери Марии, что каждая"человеческая душа объединяет в себе два образа – образ Сына Божия и образ Божией Матери… и должна не только подражать Христу, но и подражать Богоматери"[274], тесно примыкавшей для матери Марии к вопросу Вл. Соловьева о восстановлении цельности личности. С другой стороны, как мы увидим, она имеет прямое отношение к исполнению двух заповедей – любви к Богу и любви к ближнему. Как писала мать Мария:"Рождая Христа в себе, человеческая душа этим самым усыновляет себе все Тело Христово, все Богочеловечество, и каждого человека в отдельности".
Мать Мария пришла к такому пониманию христианской любви не сразу. Так, в своем первом религиозно–философском очерке"Святая земля"(1927 г.) она мыслит в рамках схемы, в которой разделение мужского и женского до конца не преодолено, и говорит о двух путях в христианстве – "материнском"и"сыновнем":"Надо говорить об отдельных лицах, воплощающих в себе частично или сыновний путь человечества, или материнский путь святой земли"[275]. Это, соответственно, путь"подражания"Христу и"подражания"Богородице. Однако в более поздних статьях мать Мария приходит к более совершенному видению подвига христианина, в котором оба пути соединяются в одном человеке. Но вернемся к теме Софии.
Мысль матери Марии развивалась в диалоге с Н. Бердяевым и о. Сергием Булгаковым, которые оба испытали влияние Вл. Соловьева и оба (каждый по–своему) работали с софиологией и учением об андрогинной природе человека.
Скажем коротко о софиологии Н. Бердяева. В отличие от космологического понимания Софии, характерного для о. Сергия, у которого София толковалась в русле отношений Бог – мир[276], Бердяев разрабатывал свой, антропологический подход к этой теме. Он заимствовал свое понимание Софии у Я. Беме, у которого София связана с темой андрогина. Согласно Беме, Адам до грехопадения был юношей–девой, и его девство было ничем иным, как Софией, оно‑то и было потеряно с грехопадением. Премудрость Божия это Вечно–дева. Ева как земная женщина появляется уже после грехопадения. Таким образом, миссия Христа понимается как восстановление истинного образа Божия в человеке. На Кресте Христос освободил наш девственный образ от мужчины и женщины. Христос восстановил образ андрогина в человеке и возвратил ему Деву–Софию. Образ Божий – это юноше–дева, а не мужчина и женщина. Таково общее понимание мысли Я. Беме, разделяемое Н. Бердяевым в"Смысле творчества"[277]. Это учение толкуется им как стремление к девству души, утраченному девству человека, а девство понимается как природа. Бердяев ссылается на последователя Я. Беме Фр. Баадера:"Gрирода духа изначально андрогинна, поскольку каждый дух имеет свою природу (землю, тело) в себе, а не где‑то вне себя"[278].
Главный нерв Н. Бердяева, как известно, – апология творчества и восстановления человека. Его понимание Софии связано с идеей религиозного творчества – творения новой твари, в которой будет восстановлено тождество субъекта и объекта. Нет сомнений, что понятие андрогина, в котором"его дух имеет свою природу в себе"и представляет собой идею новой твари.
У матери Марии иной взгляд на эту проблематику. Речь у нее идет не о юноше–деве, а о Сыновстве и материнстве:"Богоматерь, осеняемая Духом Святым, и Воплотившийся Сын Божий – они двое – есть полнота человеческого образа в небесах – полнота раскрывшейся Софии… материнство и Сыновство"[279], т. е. речь идет не об андрогине, а о диаде. В данном случае мать Мария в какой‑то мере следует за о. Сергием Булгаковым, который писал:"Есть два личных образа Софии: тварный и богочеловеческий, два человеческих образа на небесах: Богочеловека и Богоматери"[280]. Разница, однако, в том, что если о. Сергий говорит по отдельности о Христе и Богоматери и с каждымиз них соотносит понятие Софии, то для матери Марии тема Софии принципиально связана с диадой: Богородица–Сын Божий[281]. Соответственно"софийность"для матери Марии имеет непосредственное отношение к диаде Мать – Сын, динамике Боговоплощения и домостроительства спасения. Именно Богородица и Сын Божий (искупивший и Ее) вместе исправили грех Евы и Адама (эта мысль в православном богословии встречается уже у св. Ириния Лионского, назвавшего Деву Марию Новой Евой). Появление темы материнства для матери Марии не случайно. После смерти младшей, а затем и старшей дочери, именно на путях преображения плотского материнства (которое, в отличие от Бердяева, она никогда не презирала) мать Мария нашла ответ на вопрос о возможности истинной любви.
Чтобы понять остроту возникающей здесь проблемы, обратимся к оригинальному понятию анти–Софии, которое мать Мария выдвинула в статье"Об антихристе"[282], написанной, вероятно, после начала Второй мировой войны. Сама идея антихриста предполагает идею анти–материнства, анти–Марии. Вместе с антихристом анти–мать представляет собой то, что мать Мария называет анти–Софией. Если софийность связана для нее с представлением о душе, рождающей Христа (душе каждого человека, независимо от его пола), то анти–София связана с двумя началами — похотью и смертоубийством. Анти–мать"должна утверждать себя как антидевство и антиматеринство, как абсолютное выявление похотности мира, как из ничего возникающая и обнимающая собой весь мир проституированность творения"[283]. Антихристово начало – это начало смертоубийства, коренящегося в гордыне.
Возвращаясь к Н. Бердяеву, заметим, что в таких его ранних работах, как"Смысл творчества", представление о юноше–деве не включает в себя идею материнства как высшей цели девства. Отвергая растление тела и души, Бердяев не доводит это отвержение до конца. Согласно мысли матери Марии, недостаточно восстановить девство души, душа должна быть плодоносна, должна родить Христа и таким образом быть спасенной Христом и участвовать в деле спасения Им мира. Сходные мысли можно найти у преп. Максима Исповедника, называвшего душу верных"матерью–девой", рождающей Христа[284]. Особенность мысли матери Марии заключается в том, что она связала рождение душой Христа (т. е. явление человеком Христа в его жизни) с"усыновлением"всей плоти Христовой, что подразумевает для нее"усыновление"каждого образа Божьего. Однако, уже в III веке свт. Мефодий Патарский в"Пире десяти дев"(переведенном на русский еще до революции и, несомненно, известном матери Марии), ссылаясь на ап. Павла (см. Гал. 4, 19), говорил, что христианин (независимо от пола) должен стать не только"помощником и невестою Слова", но и Церковью и матерью,"рождая и сам уверовавших через него во Христа, доколе в них не родился, изобразившись, Христос"[285].
Если Н. Бердяев, следуя Вл. Соловьеву, связывает восстановление девства души с платонической любовью мужчины и женщины, то у матери Марии идея о девственном материнстве позволяет отделить проблему спасения от проблемы отношения полов. Согласно Соловьеву, каждый человек призван любить Софию (быть в этом смысле философом), реализуя эту любовь как платоническую любовь мужчины к женщине. Платоническая любовь позволяет любить конкретную женщину как образ Софии. Мужчина должен любить свою возлюбленную в Софии и Софию в возлюбленной. Таким образом, София реализуется и воплощается в индивидуальной жизни человека. Соловьев замечает, что поскольку София одна, но может быть представлена разными женщинами, ничто, кажется, не мешает нам сменять партнеров"философской"любви[286].
Вместе с тем, учение Соловьева тесно связано с понятием андрогина. Мужчина и его женское alter ego взаимно дополняют друг друга не только в реальном, но и в идеальном смысле. Любовь мужчины к женщине позволяет ему участвовать в любви Христа к Церкви и наоборот. По мысли Соловьева, мужчина может восстановить образ Божий в объекте своей любви и в самом себе[287].
Следует отметить, что даже при такой идеализации возлюбленной, она представляет собой только тварь, хоть и универсальную – Софию. Вместо того, чтобы утверждать ближнего в Боге, эта любовь утверждает возлюбленную в"Софии", которая остается тварью, к тому же вымышленной. Любящий же оказывается образом Самого Богочеловека – Христа. Здесь остается некая асимметрия, не разрешенная до конца ни Вл. Соловьевым, ни Н. Бердяевым с его идеей юноши–девы. Так незаметно гордыня (мужская гордыня) прокрадывается в межчеловеческие отношения, и оппозиция мужского и женского не преодолевается. На путях Вл. Соловьева и А. Блока истинного общения в любви с другим не получается. Эти отношения остаются трагичными, поскольку не избавляют нас до конца ни от похоти, ни от гордыни.
В своей жизни и творчестве мать Мария предложила иное разрешение этой проблемы. Речь идет о возможности истинной любви, которую она называет"вершиной человеческого творчества"[288]. В собственном опыте любви к ближнему мать Мария заметила, что эта любовь предполагает две ступени. С одной стороны, мы должны почитать образ Божий в каждом нашем брате. Мы встречаемся"не с плотью и кровью, а… с самой воплощенной иконой Бога в мире"[289]. Когда мы встречаем ближнего таким образом, нам открывается и другая тайна,"которая требует… самой напряженной борьбы, самого большого аскетического восхождения", ибо наряду с видением образа Божия в ближнем, мы можем увидеть"как этот образ Божий затуманен, искажен, исковеркан злой силой"[290]. Если человек увидит сердце человеческое, где дьявол ведет непрестанную борьбу с Богом (идея Достоевского),"он захочет во имя образа Божьего, затемненного дьяволом, во имя пронзившей его сердце любви к этому образу Божьему, начать борьбу с дьяволом, стать оружием Божиим в этом страшном и попаляющем деле. Он это сможет, если все его упование будет на Бога, а не на себя"[291].