В конце Великого поста Александра Сергеевна была уже одета в черное послушническое одеяние и стала жить в келье в игуменском корпусе. Через полгода она переселилась с двенадцатью крепостными девушками, которые не пожелали расставаться со своей госпожой и тоже остались в Горицах, в выстроенных для них кельях — двухэтажном домике.

16 сентября1, в день рождения ее горячо любимого отца, которого она потеряла на одиннадцатом году жизни, Александра Сергеевна была пострижена в рясофор с именем Феофания.

Вступив в обитель с твердым желанием "сжиться в монастыре, все претерпеть за послушание на одном месте", она и не предполагала, сколько скорбей и лишений должна будет вынести. Впоследствии горицкие монахини говорили: "Матушку Феофанию искушали, аки злато в горниле".

Часто невыносимо тяжело было приспосабливаться новоначальной монахине к новому образу жизни, к которому она по своему воспитанию была совершенно не готова. Она не отказывалась ни от какой черной работы: месила хлебы в пекарне, работала на огородах, копала картофель, носила воду в прачечную. Но еще тяжелее было выслушивать суровые замечания монахини, учившей ее читать по-церковному, или выговор игуменьи Маврикии о том, что не нужно пить чай даже по немощи, потому что она "не так слаба силами и не так стара, чтобы давать такое послабление".

И с чувством признательности, и с горькими слезами воспринимала мать Феофания назидания своей возлюбленной игуменьи. Посылая в Горицы свою духовную дочь, старец Феофан учил ее оказывать полное отвержение от своей воли — "своя воля есть медная доска между Богом и человеком".

Сама игуменья Маврикия проходила высокую подвижническую жизнь и, скрывая свои подвиги, часто повторяла: "Чем я могу быть для вас примером? Я человек необразованный, как простая невежда".

Когда она была поставлена в игуменьи, в 1810 году, в монастыре было не более шестидесяти насельниц, а через сорок лет ее управления в нем подвизались уже около шестисот сестер.

Нелицемерное смирение, кротость, самоотвержение, всеми почитаемой генеральши Готовцовой внушали настоятельнице желание возвести ее к совершенству в подвижнической жизни. Хотя игуменья отдавала свое предпочтение черным, полевым работам, она благословила мать Феофанию на ее личные средства завести разные рукоделия: ткание ковров, вышивание золотом, школу живописи. Усердием монахини Феофании был сооружен храм во имя Всех Святых.

Через год в Горицы приехала горячо любимая старшая сестра генеральши Готовцовой, Анна Сергеевна Щулепникова, чтобы не разлучаться с нею уже никогда.

Анну Сергеевну очень быстро, через три года, постригли в мантию с именем Маврикия; затем она приняла схиму. Проводя строгую подвижническую жизнь и постоянно пребывая в молитвенном состоянии, она была совершенно равнодушна к житейским заботам, что вызывало законное удивление. Даже когда однажды загорелась ее келья, она осталась невозмутимо спокойной и попросила сообщить ей, когда все закончится. Казалось, только в молитве она находит душевное успокоение. Ее так и называли в монастыре — "наша молитвенница".

Нужно добавить, что через год после вступления в монастырь Анны Сергеевны в Горицы приехали еще три ее родственницы — Екатерина, Анастасия и Анна Архиповны Фомины, которые тоже были пострижены и стали насельницами этой обители. А также родной брат Петр Сергеевич Щулепников, по пути в Кирилло-Новоезерский монастырь, где хотел принять иночество, заболев, вынужден был остановиться в Горицах. Здесь же его перед смертью постригли в иночество с именем Паисий.

По прошествии пяти лет матери Феофании была дана вновь поступившая послушница Мария Никитична Крымова, воспитанница известной благодетельницы и благотворительницы графини А.А. Орловой-Чесменской. Мария в шесть лет потеряла отца и была отдана на воспитание в Смольный институт, где провела девять лет, и вернулась домой к матери. Графиня Орлова была знакома с их семейством и взяла Марию на воспитание вместо дочери.

Мария Никитична была красива, высокая, стройная, с вьющимися волосами и к тому же хорошо образованна: даже по выходе из Смольного она самостоятельно занималась науками и языками. Графиня Анна Алексеевна полюбила эту чистую душу, как свою родную дочь, и не хотела с ней расставаться.

В доме Орловой-Чесменской царило благочестие; втайне от всех Анна Алексеевна проводила жизнь смиренной отшельницы, хотя состояла в звании камер-фрейлины Императорского двора.