Смышленый Саша очень хорошо понималъ свое неловкое положете среди нелюбившей его родной семьи, хотя можетъ быть и не зналъ тому причины, а м. б. отчасти и зналъ, да не могъ и не умелъ вести себя такъ, чтобъ заслужить любовь старшихъ членовъ семьи. Темъ не менее по временамъ ему досадно было, что его младтттш братишка пользуется, сравнительно съ нимъ, особенною всесемейною любовью. «Однажды», такъ впоследствш передавалъ самъ Старецъ, «очень раздосадованный этимъ, я решился отомстить брату. Зная, что дЬдъ мой не любитъ шуму, и что, если мы дети бывало разшумимся, то онъ насъ всехъ безъ разбора, и праваго и виноватаго, отдеретъ за чубъ, я, чтобы подвести своего братишку подъ тяжелую руку деда, раздразнилъ его. Тотъ закричалъ, и выведенный изъ терпетя дедъ, отодралъ и меня и его. А последнеето мне и нужно было. Впрочемъ мне, и помимо деда, досталось за это порядкомъ и отъ матери и отъ бабки». Разсказывая про свои дЬтсия проделки, смиренный старецъ укорялъ себя передъ слушателями: «Покаюсь передъ вами, — делалъ я то–то и то–то».

На самомъ деле, онъ былъ просто живой ребенокъ, какъ ртуть, и не былъ въ состояши ходить по струнке, какъ требовалось въ строго–патрiархальной семье.

По обычаю того времени учился онъ читать по славянскому букварю, часослову и псалтири. Каждый нраздникъ онъ вместе съ отцомъ пелъ и читалъ на клиросе. Онъ никогда не виделъ и не слышалъ ничего худого, т. к. воспитывался въ строго церковной и религюзной среде.

При наступлети поры учешя, юноша былъ определенъ сначала въ духовное училище, а потомъ въ семинарiю. Изъ строгой семейной обстановки, онъ попалъ, по тому времени, въ еще более строгую — школьную. Способности его были исключительныя. Говорилъ его товарищъ по семинарш: «тутъ, бывало, на последшя деньги купишь свечку, твердишьтвердишь заданные уроки; онъ же (Гренковъ) и мало занимается, а придетъ въ классъ, станетъ наставнику отвечать, — точно какъ по писанному, лучше всехъ». Въ \юле 1836 года Александръ Гренковъ прекрасно окончилъ курсъ наукъ при добромъ поведети.

Сначала Александръ Михайловичъ служилъ домашнимъ учителемъ, а потомъ поступилъ наставникомъ въ Липецкое духовное училище.

Вскоре онъ тяжко заболелъ. Надежды на поправлеше почти не было и онъ далъ обетъ въ случае выздоровлешя пойти въ монастырь.

Хотя онъ и выздоровелъ, но внутренняя борьба продолжалась еще долго. Александръ Михайловичъ былъ по природе жизнерадостнымъ, веселымъ, душею общества. Вотъ, какъ самъ Старецъ разсказываетъ объ этомъ перюде своей жизни: «После выздоровлешя я целыхъ 4 года все жался, не решался сразу покончить съ мiромъ, а продолжалъ попрежнему посещать знакомыхъ и не оставлять своей словоохотливости … Придешь домой — на душе непокойно; и подумаешь: ну, теперь уже все кончено навсегда, — совсемъ перестану болтать. Смотришь, опять позвали въ гости и опять наболтаешь. И такъ я мучился целыхъ 4 года». Для облегчешя душевнаго онъ сталъ по ночамъ уединяться и молиться, но это вызывало насмешки товарищей, надъ нимъ издевались.

Летомъ 1839 года по дороге на богомолье въ Троице–Серпеву Лавру, Александръ Михайловичъ вместе съ другомъ своимъ П. С. Покровскимъ заехали въ Троеруково къ известному затворнику о. Иларюну. Святой подвижникъ принялъ молодыхъ людей отечески и далъ Александру Михайловичу вполне определенное указаше: «Иди въ Оптину, ты тамъ нуженъ». Впоследствш самъ старецъ Амвросш полагалъ, что о. Иларюнъ указалъ на Оптину, вследствш процветавщаго тамъ старчества. Какъ известно, у преп. Серафима, скончавшагося шесть летъ до этого, не было учениковъ среди саровскихъ монаховъ и потому въ Сарове не существовало преемственнаго старчества.

Покровскому о. Иларюнъ далъ разрешеше еще пожить въ мiру. Онъ поступилъ въ Оптину позднее.

Вернувшись въ Липецкъ, Александръ Михайловичъ, по своимъ словамъ, продолжалъ еще «жаться» и не сразу могъ решиться порвать съ мiромъ. Случилось это, однако, после одного вечера въ гостяхъ, когда онъ былъ особенно въ ударе, смешилъ всЬхъ присутствующихъ до упада. Все были веселы и довольны и въ прекрасномъ настроенш разошлись по домамъ. Что же касается до Александра Михайловича, если и раньше въ такихъ случаяхъ онъ чувствовалъ раскаяше, то теперь его воображешю живо представился его обетъ, данный Богу, вспомнилось ему гореше духа въ Троицкой Лавре, и прежшя долпя молитвы, воздыхашя и слезы, опредЬлете Божiе, переданное черезъ о. Иларюна и на ряду съ этимъ почувствовалъ свою несостоятельносгь и шаткость своихъ намерешй.

На утро решимость на этотъ разъ твердо созрела. Александръ Михайловичъ решилъ бежать въ Оптину тайно отъ всЬхъ, не испросивъ даже разрешешя епархiальнаго начальства.

Будучи уже въ Оптиной, онъ доложилъ о своемъ намѣренш Тамбовскому армерею. Онъ опасался, что уговоры родныхъ и знакомыхъ поколебаютъ его решимость, и потому ушелъ тайно.

Мы видимъ изъ этого разсказа, какими чертами характера обладалъ по натуре о. Амвросш: его неимоверную живость, сметливость, выдающаяся способности все схватывать на лету, общительность, остроумiе. Это была сильная, творческая, богатая натура.

Впослѣдствш все эти качества, составляет!я его сущность, не исчезли въ немъ, но по мере его духовнаго возрасташя, преображались, одухотворялись (сублимировались), проникались Божiей благодатью, давая ему возможность, подобно Апостолу, стать «всемъ вся», чтобы прюбрести многихъ.