И, вотъ, совершилось тутъ со мною нечто странное и необычайное: стоялъ я передъ образами, перебирая левой рукой четки, и внезапно увиделъ какой–то необыкновенный ослепительный светъ. Глазамъ моимъ представился ярко освещенный этимъ светомъ цветугцш лугъ. И вижу я, что иду по этому лугу самъ, и трепещетъ мое сердце отъ прилива неизведаннаго еще мною сладкаго чувства мира души, радости, совершеннейшаго покоя и восхищешя отъ красоты и этого света и этого неизобразимо–прекраснаго луга. И когда я въ восторге сердечномъ созерцалъ всю радость и счастье неземной красоты этой, глазамъ моимъ въ конце луга представилась невероятно крутая, высочайшая, совсемъ отвесная гора. И пожелало мое сердце подняться на самую вершину горы этой, но я не далъ воли своему желашю, сказавъ себе, что человеческими усилiями не преодолеть страшной крутизны этой. И какъ я только помыслилъ, въ то же мгновеше очутился на вершине горы, и изъ вида моего пропалъ тотъ прекрасный лугъ, по которому я шелъ, а съ горы мне открылось иное зрелище: насколько могъ обнять мой взоръ, открывшееся передо мной пространство, оно все было покрыто чудной рощей, красоты столь же неизобразимой человеческимъ языкомъ, сколь и виденный раннее лугъ. И по роще этой были разсеяны храмы разной архитектуры и величины, начиная отъ обширныхъ и величественныхъ соборовъ и кончая маленькими часовнями, даже памятниками, увенчанными крестами. Все это сiяло отъ блеска того же яркаго, ослепительнаго света, при появленш котораго предстало восхищеннымъ глазамъ моимъ это зрелище. Дивясь великолетю этому, иду по горе и вижу, что предо мною вьется, прихотливо изгибаясь, узкая горная тропинка. И говорить мне внутреннее чувство сердца моего: тебе эта тропинка хорошо знакома, — иди по ней смело, не заблудишься! — Я иду и, вдругъ, на одномъ изъ поворотовъ вижу: сидитъ на камне незнакомый мне благообразный старецъ — такихъ на иконахъ пишутъ. Я подхожу и спрашиваю:

«Батюшка, благословите мне сказать, что это за удивительная такая роща и что это за храмы?»

«Это», — ответилъ мне старецъ, — «обители Царя Небеснаго, ихже уготова Господь любящимъ Его».

И когда говорилъ со мною старецъ, я увиделъ, что изъ всехъ этихъ храмовъ ближе всехъ стоитъ ко мне въ этой дивной роще великолепный, огромныхъ размеровъ храмъ, весь залитый аяшемъ дневного света. Я спросилъ старца: «Чей это, батюшка, храмъ?»

«Этотъ храмъ», ответилъ онъ мне, «Оптинскаго старца Амвроая».

Въ это мгновеше я почувствовалъ, что изъ рукъ моихъ выпали четки и, падая, ударили меня по ногЬ.

Я очнулся.

И, какъ сталъ я въ 9 часовъ на молитву, въ томъ же положенш я и очнулся отъ бывшаго мне видешя: стою въ полумангш предъ своими иконами, только стенные часы мои мерно постукиваютъ маятникомъ. Заблаговестили къ заутрени: былъ часъ по полуночи.

ВидЬше мое продолжалось, такимъ образомъ, четыре часа. И отпала отъ меня всякая скорбь, и со слезами возблагодарилъ я Господа, утешившаго меня за молитвы, того приснопамятнаго, чей храмъ въ обителяхъ Царя Небеснаго стоялъ ко мне ближе всехъ остальныхъ виденныхъ мною храмовъ.

Но далеко не всемъ давалось видеть старца Амвроая во время его жизни въ ореоле его святости и понимать все его действiя, какъ совершаемая по наиттю Свыше. Требовалась духовная воспршмчивость. Но вотъ несколько разсказовъ техъ лицъ, которыя сподобились видеть старца въ состояши благодатнаго озарешя.

«Отецъ Амвросш не любилъ молиться на виду. Келейникъ, читавшш правило, долженъ былъ стоять въ другой комнате. Читали молебный канонъ Богородице. Одинъ изъ скитскихъ ¡еромонаховъ решился въ это время подойти къ Батюшке. Глаза о. Амвроая были устремлены на небо, лицо аяло радостью, яркое аяше почило на немъ, такъ что этотъ свягценноинокъ не могъ его вынести.

Такте случаи, когда исполненное дивной доброты лицо старца, чудесно преображалось, озаряясь благодатнымъ светомъ, почти всегда происходили въ утренше часы во время, или после его молитвеннаго правила.

Однажды Старецъ съ вечера назначилъ пршти къ себе двумъ супругамъ, имевшимъ до него важное дело, въ тотъ часъ утра, когда онъ не начиналъ еще npieMa. Они вошли къ нему въ келлiю. Старецъ сидЬлъ на постеле въ беломъ монашескомъ балахоне и въ шапочке. Въ рукахъ у него были четки. Лицо его преобразилось. Оно особенно какъ–то просветлело, и все въ келлш его приняло видъ какой–то торжественности. Притттедттле почувствовали трепетъ, и вместе съ темъ ихъ охватило невыразимое счастье. Они не могли промолвить слова, и долго стояли въ забытьи, созерцая ликъ старца. Вокругъ было тихо и Батюшка молчалъ. Они подошли подъ благословеше. Онъ безмолвно осЬнилъ ихъ крестиымъ знамешемъ. Они еще разъ окинули взоромъ эту картину, чтобы навсегда сохранить ее въ сердце. Старецъ все съ темъ же преображеннымъ ликомъ былъ погруженъ въ созерцаше. Такъ они и вышли отъ него, не сказавъ ни слова.

Другой случай. Пришелъ, по обычаю, къ Старцу, въ конце утренняго правила его письмоводитель скитскш iеромонахъ Венедикта. Старецъ, отслушавъ правило, сЬлъ на свою кровать. О. Венедикта подходитъ подъ благословеше, и къ великому своему удивлешю, видита лицо Старца светящимся. Но лишь только онъ получилъ благословеше, какъ этотъ дивный света скрылся.